Третьего не дано? - Валерий Елманов

В самый раз.

Легкий хмель куда-то исчез, точнее, перешел в иную ипостась, сменившись резким приливом сил и необычной остротой зрения — стали отчетливо заметны даже все лапки паука, раскинувшего свою сеть в дальнем темном углу.

Собственное тело стало напоминать некую пружину, которая пока пребывала в сжатом состоянии, но чувствовалось, что в любой момент она готова распрямиться до отказа — только свистни.

Более того, движения окружающих почему-то стали казаться плавно-замедленными, напоминающими кадры, когда телевидение повторяет острые моменты во время футбольных матчей.

Словом, пробрало по полной программе.

Единственное неудобство — доносившиеся до меня голоса тоже стали тягучими. Это напоминало детство, когда я ради смеха ставил на старенький проигрыватель, хранившийся в доме моего деда, пластинку на сорок пять оборотов и прослушивал ее на скорости тридцать три.

То есть понимать-то, что мне говорят, я понимал, но с трудом.

Учитывая, что моя речь тоже могла показаться народу несколько непривычной, на все вопросы я смущенно пожимал плечами, а на советы — утвердительно кивал, стараясь сделать это помедленнее.

Как ни удивительно, но оказалось, что желающих мне победы предостаточно.

Я не говорю про Дмитрия, Квентина и Огоньчика. Но ко мне помимо них подошло сразу двое бояр и еще троица воевод.

Кроме того, что-то столь же тягучее выдавили из себя Адам Дворжицкий, Адам Жулинский и Неборский, а ксендз Савицкий предложил отпустить мне грехи.

Перед самым началом поединка мне даже стало капельку жалко надменного шляхтича. Все-таки, что ни говори, а принятый мною чудо-допинг — иначе назвать зелье Марьи Петровны не могу — урезал его шансы на победу до минимума.

Рисковать я не стал, хотя соблазн обуревал, и играть со Свинкой как кошка с мышкой не отважился, а потому все разрешилось уже на первых секундах боя.

Легко уклонившись от его замедленного выпада, который в моем обостренно-ускоренном восприятии выглядел столь же заторможенным, как и движения остальных людей, я сместился влево и наотмашь рубанул по незащищенной бычьей шее.

Бил по всем правилам, с оттяжкой, так что пусть и не срубил голову вовсе, но как минимум наполовину от туловища ее отделил.

Дело не в силе, которую настой, кстати, ничуть не увеличил. Просто при ускорении удара вдвое его сила автоматически увеличивается в десять раз. Получилась своеобразная наглядная демонстрация на практике одного из законов физики.

Рубанув, я даже не оглянулся, чтобы удостовериться, жив ли еще этот ляшский наглец. И без того было понятно, что после таких ударов не выживают. Да и неприятно было смотреть на такое обилие кровищи.

К тому же, начитавшись книжек, опасался, что замутит — все-таки первый покойник — и я сорву все впечатление мужественного бывалого бойца.

Правда, никаких симптомов так и не испытал.

Даже удивительно.

Вот когда убивал лошадь на зимней дороге по пути в Невель, было жалко, а тут все равно. Лишь ощущение, будто раздавил нечто гадкое — вроде как гадюку. Может, я бесчувственный? Или дефективный?

Ладно, с ощущениями разберемся потом…

Подойдя к Дмитрию, восседавшему на стуле с высокой спинкой, на которой был вырезан герб, я вновь отвесил поклон. Царевич благосклонно его принял, после чего, все-таки не выдержав чопорной величавости, резво вскочил на ноги и громогласно объявил:

— Ныне нет у меня для тебя достойной награды, но, когда я воссяду на престоле своих пращуров, отцов и дедов, я не забуду о той услуге, кою ты мне оказал! — И он вновь, не выдержав, расплылся в широченной, от уха до уха, улыбке.

Правда, ненадолго. Прекрасно понимая, что таким заявлением можно запросто обидеть всех шляхтичей, вне зависимости от того, кому они симпатизировали, он почти сразу усилием воли убрал ее и, надменно обведя взглядом нахмуренных присмиревших поляков, осведомился:

— Есть ли кто еще желающий сказать худое про царскую титлу?!

Шляхтичи молчали, обескураженные необычайной легкостью, с которой мне удалось разделаться с одним из лучших рубак Речи Посполитой.

— Стало быть, нет, — подвел итог Дмитрий. — Вот и славно. Ни к чему, чтоб мои верные слуги изничтожали друг дружку. Не для того мы здесь собрались. А жаждущим потешиться, дайте срок, самолично сыщу забаву в поле, ибо ратились мы с войском царя Бориса не в последний раз и славных сражений будет еще предостаточно. Там и выкажете свою лихость. — И, легонько приобняв меня за плечи, повел обратно в воеводский терем.

Голос его звучал так же тягуче, из чего я сделал вывод, что снадобье продолжает действовать.

Поднимаясь с царевичем по лестнице, я вздрогнул, ощутив легкий укол в спину. Странно. Есть люди, которые чувствуют, когда им смотрят вслед, но я себя до недавнего времени к ним не относил, а тут…

Объятия Дмитрия мешали повернуться, но я все-таки изловчился, бросив косой взгляд через плечо.

Никого.

Повернул голову в другую сторону и тут-то напоролся на внимательный взгляд смотревшего на меня пожилого казака.

Был он вроде бы из донских и, кажется, упоминался самим царевичем, когда тот хвалил Корелу и его сподвижников, вот только его фамилия напрочь вылетела из моей головы.

«Господи, а этому я когда успел перцу под хвост насыпать? — мелькнуло в голове удивление. — Вроде бы ни разу нас жизнь не сталкивала. Или?..»

Пошарив в памяти, я ничегошеньки не обнаружил, хотя работала она под воздействием зелья травницы-ключницы так же, как и тело, — только спрашивай.

Впрочем, шут с ним, с этим казаком, тем более что ненависти, злобы или простой неприязни я в нем не обнаружил — скорее удивление, пытливость и вопрос, который тому очень хотелось мне задать.

Ну и ладно. Захочет — спросит, а пока…

В тот вечер я сидел на почетном месте, по левую руку от царевича. Жаль только, что с Квентином и Огоньчиком пришлось разлучиться — вслед за мной по-прежнему сидело руководство польского войска.

Правда, Дмитрий перевел шотландца поближе, усадив его почти напротив меня — все под рукой.

Теперь совсем рядом со мной, локоть к локтю, которым тот все время пихался, хоть и нечаянно, находился пан гетман Дворжицкий.

Мужик он был умный и молчаливый, себе на уме, но на меня поглядывал после боя с явной симпатией и всякий раз приветливо улыбался.

Причины поначалу я не понимал, но затем дошло — ведь последнее оскорбление косвенно относилось не только к царевичу, но и к нему.

Больше всего столь резкое выделение недавно появившегося в Путивле иноземца пришлось не по душе князю и боярину Василию Михайловичу Рубцу-Мосальскому, который, кстати, официально числился хозяином стола, поскольку помимо всего прочего являлся еще и путивльским воеводой.

Был он хмур и молчалив, а из его осторожных намеков я понял, что он отчаянно ревнует Дмитрия ко мне и вообще считает, что место мною занято не по заслугам.

Мол, он и город Дмитрию сдал, опять же под Добрыничами коня ему своего отдал, а тут какому-то шаромыге, который в Путивле всего ничего, а из заслуг минутная стычка с шляхтичем, столь же великий почет, разве что я сижу по левую руку, а он по правую.

Я терпел недолго.

Спустя полчаса в ответ на очередную колкую реплику Рубца-Мосальского я заметил, что боярин наделил царевича деньгами и спас ему жизнь, а мне сегодня выпало отстоять куда более дорогое — честь Дмитрия, и стыдно, что принадлежащий к Рюриковичам князь не понимает, насколько последнее дороже всего прочего для людей благородного сословия.

Вроде бы тот угомонился, но… не согласился.

И вновь тот самый взгляд. Огляделся по сторонам — так и есть. Казак с седой чуприной.

Сидел он вдали, на самом краю противоположной «русской» половины стола, вместе с еще четырьмя такими же атаманами, и продолжал вовсю пялиться на меня.

Ладно, завтра будет день и будет пища — тогда все и выясним, а пока…

Увы, но времени, дабы насладиться заслуженным триумфом, не имелось — припомнилось предостережение травницы о последствиях приема настоя, которые лучше переждать где-нибудь в уединении.

Значит, надо изобрести благовидный предлог и, пока не поздно, удалиться.

Вдобавок я и сам инстинктивно чувствовал, что пора в свою опочивальню, поскольку слышал практически нормально, да и видел тоже.

По всему выходило, что вот-вот произойдет нечто вроде похмелья, о котором говорила Марья Петровна, — своеобразный толчок маятника в другую сторону.

Особо объяснять ничего не понадобилось.

Сидевший рядом Дмитрий первым уловил, что со мною происходит нечто неладное, предложил лекаря, от которого я сразу отказался, смущенно пояснив, что за сегодняшний день на меня свалилось слишком много событий, потому мне надо просто отлежаться, и все.

— Тогда ступай, — разрешил царевич. — Хотел было ныне тебе кой-что предложить, да коль эдакое приключилось мыслю, и завтра поутру поздно не будет.