Аз победиши или Между землёй и небом - война - Сергей Стульник

Но однажды, в южном городе, одним из долгих тоскливых вечеров третьей зимы, выдавшейся неожиданно морозной и мрачной, почти настоящей, а не слякотной полуосенью, как первые две, она случайно взяла в руки книгу, которую ей сунули в нагрузку, когда покупала справочник по металловедению. И зачиталась вдруг...

Непривычное к восприятию информации, поданной в этаком "беллетризованном" виде, сознание что-то интерпретировало по-своему, что-то не воспринимало, а что-то пропустило дальше, в под... И образовалась информационная бомба.

"...приготовься участвовать в карусели погони, карнавале добычи, Человек. Утром - отчаяние, вечером - психоз, а в промежутке - отчуждение. Механизм утра безжалостно пристегивает людей к бесконечной ленте необходимости, днем они попадают в жернова доходов и расходов, и их, как пешки на доске, передвигает судьба взад-вперед, согласно замыслу, который им не дано понять, но вечер приносит на крыльях ветра фортепьянные пассажи и волшебный голубой ключ мечты и надежды, отпирающий любые двери. У каждого на дню попеременно три обличья: беглец, жертва, охотник. У всех на дню три желания: спастись, разрушить, добыть. Одно за другим следует царство тревожных будильников, царство равнодушных звонков, царство манящих неоновых вывесок. Утро, день, вечер. Когда первые высыпавшие на небо звезды успокаивают взбаламученное море и неяркие огни на улицах разбегаются, как косяки рыб, когда пивные преображаются в исповедальни, а кино - в заповедные места чудодейства, когда те и другие зовут к обновлению и дуновения надежды согревают пространства жаждущей плоти, тогда начинают раздвигаться дома, шире и дальше раскидываются проспекты и кажется, что исполнимы все желания... Царство неоновых вывесок окрашено в цвета вожделения. Уже прочитаны газеты. Просмотрены программы новостей. История заснула на ночь. За обрешеченным окнами, в безвкусно обставленных, обитых мягким квартирах-камерах утихомирились буйные, и последний на дню самоубийца, едва-едва вскарабкавшись на девяносто четвертый этаж, в облегчении останавливается на площадке и потом, повременив, начинает долгий спуск в другой кошмар.

Закружилась карусель погони, разгулялся карнавал добычи. На Таймс-сквер отпирают клетки, но ранние отчаявшиеся птахи уже там: разогнув пружинистые прутья, они прокрались в львиные логова и змеиные ямы. Неудачники пожимают рукоятки игральных автоматов. Разочарованные в любви прячутся по отдельным кабинетам в барах, сосредоточенно, до бесконечности фиксируя собственные ощущения. Кто с шампанским, кто с поганым пойлом, они измеряют давление на дне дурманного моря, но все они - не более чем китайские кули, которых согнали для освоения азиатских пределов исчезнувшего моря. Они уже побывали там и снова отправятся туда, потому что у них международные паспорта, изготовленные из нержавейки и заполненные на эсперанто. В их карманах бренчат жетоны к турникетам, которых покамест не изобрели. После женщин - всегда наступает на душу виски, так было, так есть, так будет. И на ладонях у них вместо линий судьбы - маршруты недоступных дорог.

Но есть и другие.

По Великой Равнине Детства с бешеной скоростью, от которой на руле трясутся руки, мчатся, приближаясь к своему последнему Перевалу, мужчина и женщина. Единственная их защита - неведение: головы двадцать второго размера и туловища сорок пятого, а из припасов у них - лишь бутылка дешевого виски. Они едут через легендарный перевал золотоискателей Чилкут, или по Чизолмовой Скотогонной тропе, на форде-развалюхе. Ночуют под черными скалами, прикрытые от холода только друг дружкой. Неподалеку бродит последний бизон - сгорбатившийся, фыркающий, обреченный на вымирание, но этим двоим, погруженным в блаженный окаменелый сон, не до него. Это первопроходцы, быть может, именно в них наше спасение, потому что они не участвуют в карнавале погони за добычей, хотя они тоже ночные птахи, но пробирающиеся в девственные, неизгаженные приобретениями разума края... Но тебе, нейтралу, межеумку, только кажется, что они еще свободны и что рояль еще не переделали в механическое пианино, в саунд-синтезатор, в музыкальный компьютер. Город - логово стаи одиноких волков и волчиц, сбившихся в мохнатый клубок в тщетной надежде обрести друг в друге спасение от холода. Но долго ли сохраняется тепло суровой зимой?.. Когда в циклонном безвоздушье отчаяния лопаются стекла в окнах, когда постель продувают студеные ветры, несущие запахи мертвых бизонов и исчезнувших индейских племен, запахи утренних гудков и боя часов, свидетельствующих о неудержимом беге времени, предвещающих приближение небытия, - надолго ли хватит того теплого сладостного дыхания лежащего рядом? А потом, снова в мертвой постели, ты будешь говорить с тенями тех, кого любил... Тебе, нейтралу, ничейному человеку на ничейной земле, не надо задумываться над такими вещами, ибо единственное твое назначение - быть зрячим среди слепцов. Ты наблюдаешь, как на улицах начинается карнавал погони за добычей. Но долго ли ты останешься нейтралом, если ты, - такой же, человек, да... Все города одинаковы в сути своей, засасывающей воронкой торнадо вбирающие в себя чувства, грезы, надежды, сминающие их в скрежещущей мясорубке ненависти, страха, голода, порожденных одиночеством. И чем больше город, тем выше уровень концентрации зла в нем, тем страшнее в нем жить, тем противоестественнее думать о любви на его улицах... Чем больше человек ненавидит, тем сильнее отдаляется он от заветной цели торжества справедливости и свободы. Кто боится, тот свободен быть не может. Не сумеет.

...посреди ревущих, островерхих, как акульи зубы, вод Манхэттена разбросаны атоллы парков, где прячутся влюбленные, одолеваемые иллюзиями. На них старенькая, немодная одежда, и лунный свет кислотой льется сквозь порванные головные уборы им на голову. Они в стороне от судоходных путей, где-то далеко, им кажется, на неисчисленной широте, на неучтенном меридиане. У них кораллами в кровь сбиты ноги, у них нет ни ружья, ни удилища, приближается пора муссонов, умирают от неизвестных болезней кокосовые пальмы. Никакой возможности выжить. Но им кажется: те, кто любит, уцелеют. Наивные мечты обессиленных жертв...

Стихия истерии достигает сверхчеловеческих отметок. Слабость каждого усиливает во сто крат слабость всех, и уровень страха выходит за пределы человеческого восприятия. В одиннадцать вечера надежды начинают рассеиваться. Все перепробовано, и все впустую. Полуночное мечтание полная противоположность полуденному плану, но они связаны меж собою неразрывно иронией бытия. Между погоней за добычей и ее противоположностью - несчастным случаем, - тоже есть связь, и эта связь - счастливый случай, хотя нищий попадает в постель к жене банкира только тогда, когда он уже потерял от голода мужскую силу. Железнодорожный экспресс отправляется к Великим Озерам, но прыгает через пути и в итоге прибывает во Флориду, однако вся соль в том, что диспетчер направил поезд в Сан-Франциско, а машинист хотел попасть в Хьюстон. Красное переходит в черное, чет в нечет; а белым здесь и не пахло. О "сером", золотой середине, никто и не смеет мечтать... Заевшее механическое пианино без конца барабанит один и тот же мотив, который давно пора пришла забыть, а саксофоны ржут, как жеребцы, лезущие на кобылу. Колокола сорвались с цепей и поплыли над городом, вызванивая все часы суток одновременно. Поджигатель исхитрился спалить пожарное депо, но только потому, что этой ночью ничего больше не загорится. В полицейском участке избивают убийцу. Он давно во всем признался и говорит чистую правду, очищая душу, но легавые не верят ему и бьют, бьют его - до тех пор, пока он не начнет отрицать вину, а тем временем их капитан, днем вершащий судьбы задержанных преступников, выходит на охоту: он сексуальный маньяк, и это его третий месяц тщетно ищут все городские копы... Крапленые карты позабыли шулеров, а дома вывесили свои номера.