Драконы моря - Франц Гуннар Бенгтссон

человек болен, епископ лишь брызгает ему на голову, тогда как если он здоров, он должен полностью окунуться в море, что нравится немногим, поскольку вода холодна как лёд. Священникам это тоже не по душе, так как они стоят по колено в воде, посинев от холода, и стучат зубами так, что не могут произнести благословения. По этой причине они предпочитают зимой крестить тех, кто не может передвигаться. Меня епископ крестил в день Середины Лета, который называется днём Крещения, и мне это не было в тягость. Я и моя сестра сидели на корточках вокруг него в чистых белых рубахах, в то время как он читал над нами, затем он поднял руки, и мы, зажав нос, окунулись в воду. Я оставалась под водой дольше других, так что моё крещение было признано самым лучшим. Затем нам дали одежду, которую освятили, и маленькие кресты для того, чтобы носить их на шее, И никому из нас это не пошло в ущерб.

Орм ответил, что много знает о разных странных обычаях после того, как побывал в южных странах, где никому не позволяется есть свинину, и после того, как побывал у ирландских монахов, которые уговаривали его креститься.

— Но пройдёт много времени, — сказал он, — прежде чем кто-нибудь убедит меня, что соблюдение подобных обычаев приносит добро человеку и приятно Богу. Хотелось бы мне взглянуть на того епископа или священника, который заставит сидеть меня по уши в воде, зимой или летом. Точно так же мне не хочется, чтобы мне брызгали водой на голову и читали надо мной, ибо человек должен остерегаться подобного колдовства и козней троллей.

Ильва рассказала, что некоторые люди короля Харальда жаловались на боль в спине после крещения и требовали у епископа денег за причинённый ущерб, но затем все исцелились. При этом многие считают, что крещение благоприятно для здоровья. Священники не запрещают есть свинину, как Орм, без сомнения, заметил во время праздничного пира, не устанавливают никаких законов, что человек может есть, а что нет. Правда, когда им предлагают конину, они плюются и крестятся и сперва ворчали, когда люди ели мясо по пятницам, но её отец запретил им говорить об этом. Она сама не находит новую веру обременительной, но кое-кто считает, что теперь урожай стал меньше и коровье молоко не такое жирное, потому что люди забыли старых богов.

Она вытащила гребень из его волос, расчесав ещё один колтун, и принялась рассматривать его, держа против света.

— Не могу понять, как это могло случиться, — спросила она, — кажется, у тебя в волосах нет вшей.

— Этого не может быть, — ответил Орм. — Должно быть, плохой гребень.

Она сказала, что это хороший гребень для вычёсывания вшей, и она тщательно скребла им его голову, но тем не менее не может найти ни одной вши.

— Если то, что ты говоришь, правда, то я действительно плох, — сказал Орм. — Это может значить только то, что моя кровь отравлена.

Ильва предположила, что всё может быть не так плохо, как он опасается, но он был очень удручён. Он лежал молча, пока она заканчивала причёсывать его, изредка уныло отвечая на её замечания. Между тем Токи и Мире было о чём поговорить друг с другом, и казалось, что они и вправду очень близки по духу.

Наконец волосы и борода Орма были окончательно расчёсаны, и Ильва с удовлетворением взглянула на дело своих рук.

— Теперь ты меньше похож на чучело, — сказала она, — а больше на предводителя. Мало кто из женщин отвернётся теперь от тебя, и ты можешь отблагодарить меня за это.

Она взяла его щит, протёрла рукавом и поднесла к его лицу. Орм посмотрел на своё отражение и согласился.

— Ты хорошо причесала меня, — заметил он, — я полагаю, лучше, чем это делают королевские дочери. Ты заслужила того, чтобы взглянуть на моё ожерелье.

С этими словами он раскрыл ворот своей рубахи, снял ожерелье и протянул он. Ильва легко вскрикнула, когда оно коснулось её рук. Она взвешивала его на руке и наслаждалась его красотой. Мира оставила Токи, подбежала и тоже замерла от восхищения. Орм сказал Ильве: «Надень его себе на шею». И она сделала так, как он просил. Ожерелье было длинным и доходило до груди. Она поспешно поставила щит к стене, дабы взглянуть, как смотрится на ней ожерелье.

— Оно настолько длинно, что я дважды могу обернуть его вокруг шеи, — сказала она. — Как его носят?

— Альманзор хранил его в сундуке, — ответил Орм, — куда никто не заглядывал. Когда оно стало моим, я носил его под рубашкой, пока оно не натёрло мне кожу, и я тоже никому его не показывал до празднования йоля. Но мне кажется, что теперь оно попало в подходящие руки, поэтому, Ильва, считай, что оно твоё и носи его так, как находишь нужным.

Она сжала ожерелье обеими руками и взглянула на него расширяющимися глазами.

— Ты лишился разума? — крикнула она. — Что я такого сделала, что ты приносишь мне столь царственный дар? Самая знатная королева в мире ляжет с берсерком за менее богатое украшение, чем это!

— Ты хорошо причесала меня, — ответил Орм и улыбнулся ей. — Мы, потомки Ивара Широкие Объятья, либо не отдаём ничего, либо приносим богатый дар в знак дружбы.

Мира тоже пожелала примерить ожерелье, но Токи повелел ей возвратиться к нему, а не забавляться безделушками. Он уже обладал такой властью над ней, что она ему с покорностью подчинилась. Ильва сказала:

— Пожалуй, лучше всего носить его под одеждой, ибо мои сёстры, да и все женщины в замке охотно выколют мне глаза, дабы заполучить ожерелье. Но сколько бы крови Ивара Широкие Объятья ни текло в твоих жилах, я не понимаю, почему ты отдал его мне.

Орм вздохнул и ответил:

— Зачем оно мне, если моё тело скоро порастёт травой? Теперь я знаю, что я умру, так как ты не нашла вшей у меня на голове, но я догадывался об этом и раньше.