Сашенька - Себаг-Монтефиоре Саймон Джонатан

Сашенька повела дочь прочь из комнаты.

— Товарищ Сталин, вы так прекрасно ладите с детьми. Она запомнит эту встречу на всю жизнь. Не могу найти слов, чтобы поблагодарить вас за доброту и снисходительность к Снегурочке. — Со вздохом облегчения она уложила дочь в кровать, и девочка тут же уснула.

Когда Сашенька вернулась в гостиную, она что-то несла. Сталин взглянул на ее руки.

— Товарищ Сталин, примите это в знак нашей благодарности за ту честь, которую вы оказали, приехав к нам в гости, и в знак огромной благодарности за ваше терпение по отношению к нашей дочери. Позвольте подарить свитер для вашей дочери Светланы.

— Она протянула ему кашемировый свитер, как раз впору тринадцатилетней Светлане Сталиной.

— Откуда он? — холодно поинтересовался Сталин.

Сашенька сглотнула. Свитер был привезен из Парижа. Что же ей ответить?

— Он привезен из-за границы, товарищ Сталин. Я очень горжусь продукцией нашей советской промышленности, которая намного лучше любых заграничных товаров, но это всего лишь свитер.

— Лично для себя я бы ничего не взял, — ответил Сталин, — но поскольку именно Светлана руководит страной, я приму этот подарок для нее.

Все засмеялись; Сталин встал.

— Ладно, кто едет в кино? Хочу еще раз посмотреть фильм «Волга-Волга».

Оказалось, почти все, за исключением Сашеньки, которая обязана была присматривать за детьми, и товарища Менделя, который сказал, что слишком устал и плохо себя чувствует, чтобы ехать в кино. Мужчины погрузились в машины и отправились назад в Москву, в кинозал Большого Кремлевского дворца. Сталин поцеловал Сашеньке руку и снова отпустил комплимент ее платью. Оказавшись на улице, он принюхался:

— Это розы пахнут? Вы выращиваете розы. И жасмин. Я люблю розы. — Потом, тяжело ступая в окружении важных грузин и юношей в белых костюмах, он направился к ожидающим автомобилям.

Игнатишвили распахнул для него дверцу.

Ваня, взобравшись в одну из машин, помахал жене на прощание, воодушевившись, что его впервые взяли в свиту генсека.

— Я скоро вернусь, дорогая! — выкрикнул он.

Берия поцеловал ее в губы своими мясистыми, налитыми кровью губами.

— Вы ему нравитесь, — произнес Берия с сильным мингрельским акцентом. — Прекрасный прием. Хозяин знает толк в женщинах. Вы и мой типаж тоже!

Последним ушел Сатинов, оглядевшись вокруг, чтобы удостовериться, что начальство расселось по машинам.

Хлопнули двери, взвизгнули тормоза, облака выхлопных газов и пыли поднялись над залитым лунным светом садом, взревели двигатели «бьюиков» и ЗИСов, водители ударили по газам, машины пошли юзом.

— Ух, Сашенька! — вздохнул он. — Да здравствует подушконизм! Поцелуй девочку за меня, маленькую волшебницу!

Сашенька устало поцеловала Сатинова на прощанье. Потом он запрыгнул в последнюю машину и унесся прочь.

Молодые люди в белых костюмах куда-то исчезли.

Оставшись одна на веранде, Сашенька посмотрела на небо. Начинало светать. Неужели ей все это приснилось? Сашенька пошла в дом, заглянула в детскую.

Карло спал без задних ног, но он сбросил с себя пижаму и лежал совсем голенький в ногах кровати.

На его теле еще остался младенческий пушок, и он прижимал к себе плюшевого кролика. Сашенька покачала головой и поцеловала его атласный лобик.

Снегурочка спала как ангелочек в розовой спальне, ее руки разметались по подушке, которая лежала у нее под головой. Ее благословленная подушка-думка покоилась у нее на голой груди.

Сашенька улыбнулась. Даже товарищу Сталину понравилась Подушка. Какая странная ночь!

8

Сталин сидел на среднем сиденье — между передним и задним — нового ЗИСа. На заднем расположились Берия с Игнатишвили, рядом с водителем — начальник охраны Власик. Остальные в других машинах.

— Товарищ Сальков, в Кремль, пожалуйста, — велел Сталин.

Он знал имена, социальное происхождение и семейное положение всех своих телохранителей и водителей, всегда был вежлив с ними. Они отвечали ему собачьей преданностью. — Поедем по Арбату.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — ответил водитель.

Сталин закурил трубку.

Они промчались по проспекту, вдоль берез и елей, выехали на Можайское шоссе, свернули на Дорогомилово.

— Сашенька — хорошая советская женщина, — спустя какое-то время сказал он Берии. — Как думаешь, Лаврентий? И Палицын хороший работник.

— Согласен, — ответил Берия.

Машины сопровождения уже были на Бородинском мосту — каменные возвышения, колоннады и обелиски, — подъезжали к Смоленской площади.

— Эта Сашенька хорошо танцует, — задумчиво заметил Игнатишвили, который не был политиком, жил лишь спортом, едой, лошадьми и девушками.

— И к тому же хороший редактор, — пошутил Сталин, — хотя ее журнал трудно назвать серьезным изданием. Но очень важно знать, как вести хозяйство. Советской женщине должны быть известны подобные вещи.

Они неслись по Арбату.

— Но какая семья! Она до сих пор не избавилась от своего буржуазного происхождения — ты знал, что она училась в Смольном? Однако не стала докучать нам лекциями, как жена Молотова. Ведет хозяйство, печет пироги, растит детей, работает на благо партии. Она «перековала» себя в достойную советскую женщину.

— Согласен, товарищ Сталин, — подтвердил Берия.

— Я уже в десятый раз буду смотреть фильм «Волга-Волга», — сказал Сталин. — Но каждый раз это для меня как праздник! Я знаю его наизусть!

— Я тоже, — ответил Берия.

По широким пустым проспектам они подъезжали к Кремлю в окружении автомобилей охраны. Впереди замаячили кроваво-красные башни древней крепости, ворота медленно распахнулись, готовясь их проглотить.

Светофор горел зеленым. Караул отдал честь. Шины взвизгнули на брусчатке мостовой.

— Сквозь эти ворота входил сам Иван Грозный, — тихо проговорил Сталин. Он жил в Кремле уже более двадцати лет — дольше, чем в родительском доме, дольше, чем в семинарии.

Сталин посмотрел на Берию, сидевшего с закрытыми глазами.

— Скажи, Лаврентий, — громко проговорил он, указывая своей трубкой, и Берия, вздрогнув, проснулся. — Где Сашенькин отец, капиталист Цейтлин? Я помню, мы его «отрабатывали». Он все еще в тюрьме или его расстреляли? Можешь выяснить?

9

— Мне понравилась статья «Как танцевать фокстрот», — призналась Сашенька, занимая свое рабочее место.

Прошло два дня, она сидела в своем кабинете на Петровке, в редакции «Советской женщины». Тут на стенах висели портреты Сталина, Пушкина, Максима Горького; на столе стояли фотографии Вани в форме во время последнего первомайского парада, снимки Снегурочки и Карло, серый телефонный аппарат и очень маленький серый сейф, в самом углу стола. Размер сейфа, количество телефонов и качество портрета Сталина — признаки власти. Это не был кабинет большого начальника.

— Мы должны развлекать наших читательниц, товарищ редактор, — сказала Клавдия Климова, ее пучеглазая заместительница, которая одевалась в отвратительные саваны Мосшвейпрома. — Но разве не должен журнал считаться с классовым происхождением фокстрота?

Сашенька была мастерицей играть в подобные игры: она сама была глубоко идейной и серьезно относилась к задачам, поставленным перед журналом.

Может, у Сашеньки и не прошло головокружение от Первомая, но правила она знала твердо: никогда не обсуждай руководство, а тем паче самого генсека. Тем не менее она надеялась, что слухи о ее приеме просочатся в редакцию. Она хотела, чтоб Клавдия и три редактора отделов узнали, кто приезжал к Палицыным на дачу! В конце концов, товарищ Сталин одобрил журнал и ее работу — почему бы не рассказать все коллегам? Несколько раз у нее чуть не сорвалось с языка, но она прикусила его… «Вернемся к фокстроту и джазу».

— Все согласны с заместителем редактора? Ставлю на голосование. — Все пятеро подняли руки. — Мы можем опубликовать следующую статью о джазе как выражении протеста американских негров против капиталистического гнета. Клавдия, ты сама напишешь или кому-то поручишь? А снимки? Мы разместим снимок профессионального танцора или пошлем фотокорреспондента в «Метрополь»?