Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55). - Жак Лакан

Не надо думать, будто суданская цивилизация имени цивилизации не заслуживает. Ее творческие достижения и ее метафизика засвидетельствованы достаточно, чтобы усомниться в применимости той единой шкалы, с помощью которой мы столь самонадеянно сравниваем достоинства различных цивилизаций.

Кто из вас прочел последнюю статью Леви-Стросса? Он как раз и дает там понять, что определенные искажения перспективы объясняются тем, что для оценки качества цивилизации, ее своеобразного характера мы всегда пользуемся такой единой шкалой. Условия, в которых эти люди живут, действительно могут показаться, с точки зрения цивилизованности и комфорта, несколько суровыми и опасными, зато в отдельно взятой символической функции они, судя по всему, находят себе твердую опору.

На то, чтобы войти в общение с ними, понадобилось много времени. Здесь можно провести аналогию с нашим собственным положением по отношению к субъекту.

1

Вернемся, однако, к сновидению об инъекции Ирме.

Интересно, хорошо ли вы поняли то, что я говорил в прошлый раз. Что я хотел сказать? Кто-нибудь хочет выступить?

Так вот, насколько мне представляется, я обратил внимание на драматический характер открытия смысла сновидения — открытия, сделанного Фрейдом где-то между 1895 и 1900 гг., т. е. в годы работы над Толкованием сновидений. Настаивая на его драматическом характере, я хотел бы в подтверждение привести отрывок из письма Фрейда Флиссу, написанного сразу же после того знаменитого письма № 137, в котором он в несколько шутейном тоне, хотя на самом деле это необычайно серьезно, предлагает на память о своем сновидении водрузить на доме табличку, гласящую: Здесь 24 июля 1895 г. доктор Зигмунд Фрейд разгадал тайну сновидения.

В письме № 138 мы читаем: — Что касается главных проблем, то все они остаются нерешенными. Все смутно, все плывет, какой-то интеллектуальный ад, присыпанный пеплом, а в темной глубине маячит силуэт Амора-Люцифера. Перед нами образ волнения, качки, словно весь мир зыблется воображаемыми колебаниями, и в то же время образ огня, где появляется силуэт Люцифера, словно воплощающий собой мучительную сторону всего, испытанного Фрейдом. Вот что пришлось пережить ему в годы, близкие сорокалетию — в тот решающий момент, когда была обнаружена им функция бессознательного.

Опыт этого фундаментального открытия означал для Фрейда мучительное переосмысление самых основ мироздания. Нам нет нужды в дальнейших указаниях на его само-анализ, тем более что в письмах Флиссу он говорит о нем, скорее, намеками, нежели открыто. Он живет в томительной атмосфере, чувствуя опасность, которую несет в себе сделанное им открытие.

Весь смысл сновидения об инъекции Ирме с глубиной этого переживания непосредственно связан. Сновидение включено в

это переживание, оно является его этапом. Оно органически входит, именно в качестве сновидения, в сам процесс фрейдовского открытия, получая, таким образом, двойной смысл. На второй смысловой ступени сновидение это — не просто объект, который Фрейд расшифровывает, это его, Фрейда, речь. Именно это обстоятельство и придает данному сновидению парадигматическую ценность — в противном случае оно навряд ли было бы доказательнее многих других. Основоположная ценность первого расшифрованного сновидения, которую приписывает ему Фрейд, оставалась бы сомнительной, не умей мы прочесть в нем то, что позволило ему дать ответ на вопрос, перед ним стоявший; она оставалась бы далеко по ту сторону всего того, что сам Фрейд способен был на тот момент нам о нем рассказать.

Собственные его оценки, итоговый смысл, который он в этом сновидении обнаруживает, несопоставимы с исторической ценностью, которую он признает за ним, судя по тому месту, которое оно занимает в Traumdeutung. Для понимания данного сновидения это очень существенно. Это как раз и позволило нам — я искал тому подтверждения в ваших ответах и не знаю, как мне истолковать ваше молчание, — предложить интерпретацию достаточно убедительную, чтобы к ней не было, надеюсь, нужды возвращаться.

Я все же вернусь к ней, но в несколько иной плоскости.

Мне хочется подчеркнуть, собственно говоря, что я не ограничился рассмотрением самого сновидения, повторно обратившись к предложенному Фрейдом истолкованию, а рассмотрел сновидение и толкование в совокупности, учитывая при этом особую функцию, которую выполняет это истолкование в том, что представляет собой не что иное, как диалог, который Фрейд ведет с нами.

Вот где заключается главный момент — мы не можем отделить от истолкования тот факт, что именно это сновидение Фрейд представляет нам как первый шаг к разгадке тайны сновидения вообще. Именно к нам обращается Фрейд, предлагая это истолкование.

Внимательное изучение этого сновидения способно прояснить тот скользкий вопрос относительно регрессии, который был нами поставлен на позапрошлом занятии.

Мы пользуемся этим понятием все более привычно, хотя мимо нашего внимания не может пройти тот факт, что всякий раз мы как бы накладываем друг на друга в высшей степени различные между собой функции. На самом же деле далеко не все в регрессии обязательно принадлежит одному и тому же регистру, на что указывает нам уже эта, открывающая данную тему глава, говоря о топическом различии (которое, безусловно, сохраняется) регрессии временной и регрессий формальных. На уровне топической регрессии галлюцинаторный характер сновидения вынудил Фрейда артикулировать его, в соответствии с предложенной им схемой, в виде регрессивного процесса, который позволил бы свести определенные психические нужды к самому примитивному, лежащему на уровне восприятия способу выражения. Способ выражения, имеющий место в сновидении, оказался бы тем самым отчасти подчинен требованию использования элементов изобразительных — элементов, которые все более сближались бы с уровнем восприятия. Но почему процесс, который протекает обычно в направлении поступательном, должен непременно упереться в мнезические рубежи, которые представляют собой образы? От качественной плоскости, где восприятие имеет место, образы эти все более и более удаляются; все более скудные, они принимают характер все более и более ассоциативный; все туже сплетаясь в символический узел сходства, тождества и различия, они оказываются по ту сторону того, что принадлежит уровню ассоциаций.

Действительно ли наш анализ изобразительного (figuratif) содержания сновидения об Ирме обязывает нас интерпретировать его в подобном духе? Действительно ли мы должны согласиться с тем, что все происходящее на уровне ассоциативных систем S1, S2 S3и т. д. вновь возвращается к порогу исходного восприятия? Действительно ли перед нами нечто такое, что вынуждает нас все-таки принять эту схему со всей ее — как правильно заметил Валабрега — парадоксальностью? Ведь говоря о переходе бессознательных процессов в сознательные, мы обязаны помещать сознание на выходе, в то время как восприятие, от сознания в принципе неотделимое, оказывается на входе.

Феноменологическое исследование сновидения об инъекции Ирме позволило выделить в нем две части. Первая из них

завершается появлением кошмарного, внушающего безотчетный страх образа, поистине головы Медузы, откровением чего-то воистину неизреченного, глубин этого горла, чья сложная, не поддающаяся описанию форма делает из него и пучину женского органа, этого первоначального объекта по преимуществу, этого источника всякой жизни, и прорву рта, поглощающего все живое, и образ смерти, где все находит себе конец, — образ, возникающий в связи с болезнью, едва не оказавшейся смертельной, его дочери и со смертью одной из его больных, случившейся вскоре после этой болезни и воспринятой Фрейдом как некая расплата за профессиональную недобросовестность (одна Матильда вместо другой, — пишет он). Перед нами, таким образом, явление образа, который внушает ужас, воплощая и соединяя в себе все то, что по праву можно назвать откровением Реального в самом непроницаемом его существе, Реального, не допускающего ни малейшего опосредования, Реального окончательного — того объекта, который, собственно, больше и не объект уже, а нечто такое, перед лицом чего все слова замирают, а понятия бессильны: объект страха по преимуществу.

В первой фазе сна мы, таким образом, наблюдаем Фрейда за выговором, который он делает Ирме, упрекая ее в невнимании к тому, что хочет он ей дать понять. Он рассуждает здесь точь-в-точь в стиле отношений, сложившихся у него в реальной жизни, в стиле страстной — мы бы сказали даже, слишком страстной — исследовательской заинтересованности, и, если судить формально, один из смыслов этого сновидения здесь налицо — шприц был грязный, страсть аналитика, его желание успеха, были слишком навязчивыми, встречный перенос выступал как