Мир неземной - Яа Гьяси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было трудно бороться со сном, и телевизор мало помогал. Я засыпала в кресле, и кошмар заставлял меня вздрогнуть, проснуться в панике. Я начала лихорадочно молиться. Я просила Бога остановить сны, а если нет, хотя бы позволить мне их вспомнить. Я терпеть не могла не знать, чего бояться.
После недели безответных молитв я сделала то, чего не делала годами. Я заговорила с Нана.
– Я скучаю по тебе, – шептала я в темноте гостиной, чью тишину нарушал лишь храп матери. – Нам тут нелегко.
Я спрашивала его о самых разных вещах, например: «Что нам сегодня посмотреть по телевизору?» или «Что мне съесть?». Моим единственным правилом было не произносить имя брата, потому что иначе все станет реальным, сведет меня с ума. Я знала, что говорю с Нана, но я также знала, что это вовсе не он и, если я произнесу его имя, а он не появится передо мной – мой совершенно здоровый, живой брат, – это разрушит заклинание. И поэтому я не упоминала его имя.
Однажды ночью мама застала меня в кресле. Я подняла глаза от телевизора, а она стояла там. Я поражалась, как мать иногда умудрялась двигаться так тихо, как будто была бесплотным духом.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
Прошло четыре года со смерти Нана. Три с половиной – с моего лета в Гане, месяц – с начала кошмаров. В то время я пообещала себе, что никогда не буду обременять маму, что она получит от меня лишь добро и мир, спокойствие и уважение, но все же я призналась:
– Иногда я разговариваю с Нана, когда не могу уснуть.
Она села на диван, и я внимательно следила за ее лицом, беспокоясь, что сказала слишком много, что нарушила наш маленький кодекс, свое личное обещание.
– О, я тоже разговариваю с Нана, – сказала мать. – Все время. Все время.
Слезы навернулись у нее на глаза.
– Он отвечает? – спросила я.
Мама закрыла глаза, откинулась на спинку и утонула в подушках.
– Да, думаю, да.
~
В ночь накануне экзаменов я наконец призналась Энн, что Нана умер от передозировки.
– Боже, Гифти, – ахнула подруга. – Блин, прости. Я столько наговорила, прости.
Мы провели остаток ночи, прижавшись друг к другу на моей слишком длинной двойной кровати. Когда вечер стал тихим и темным, я услышала плач Энн. В ту ночь ее мучительные рыдания казались мне слишком драматичными, и я ждала, пока подруга успокоится и уснет. Когда это наконец произошло, я лежала и гадала: что она знает? Что Энн знает о боли, этом темном и бесконечном туннеле? И я почувствовала, как мое тело напряглось, как мое сердце ожесточилось, и я больше никогда с ней не разговаривала. Она прислала мне текстовые сообщения на следующий день, после того как вышла с экзамена.
«Можно приехать увидеть тебя? Я принесу пинту мороженого, перекусим».
«Еще раз прости за вчерашнюю ночь. Нечего было на тебя давить».
«Ау? Гифти? Если ты на меня злишься – понимаю, но давай поговорим?»
Сообщения приходили ровно две недели, а затем настала тишина. Энн закончила учебу, наступило лето, я поехала домой в Алабаму, подработать официанткой и накопить немного денег, прежде чем мне придется вернуться в колледж. Следующий год начался так же, минус подруга. Я с головой ушла в работу. Я проходила собеседование в лабораториях по всей стране. Я не молилась много лет, но иногда перед сном, когда скучала по Энн, я разговаривала с Нана.
Глава 50
Моя мама проснулась и сидела в постели на следующий день после того, как я подготовила хромую мышь для оптогенетики.
– Привет, – сказала я. – Хочешь сегодня выйти? Мы можем где-нибудь позавтракать. Ты как, не против?
Она слабо мне улыбнулась.
– Только воды, – попросила мама, – и батончик мюсли, если есть.
– Конечно, у меня их целая куча. Дай-ка подумать. – Я бросилась в кладовую на кухне и вытащила все, что могла. – Выбирай.
Она взяла батончик с арахисовым маслом и шоколадной крошкой и кивнула мне. Затем отпила воды.
– Я могу остаться сегодня с тобой, если хочешь. Мне не нужно в лабораторию.
Это была ложь. Если бы я не пошла туда, то свела бы на нет неделю или больше работы, и пришлось бы начинать все сначала, но я не хотела упускать свой шанс. Я чувствовала, что моя мать была моим личным сурком. Увидит ли она свою тень? Неужели зима закончилась?
– Ступай, – ответила мама. – Ступай.
Она снова легла под одеяло, а я закрыла дверь и бросилась к своей машине, испытывая одновременно грусть и облегчение.
~
В лаборатории был повод для праздника. Хан опубликовал свою первую статью в журнале Nature. Он был основным автором статьи, и я знала, что его постдокторская работа скоро закончится. Я уже начинала по нему скучать. Я купила кекс в магазине на территории кампуса и принесла его Хану, зажгла единственную свечу посередине и спела странную версию «С днем рождения», заменив слова на «Поздравляю, Хан».
– Тебе не нужно было этого делать, – сказал он, задув свечу. Его уши снова стали красными; мне было приятно увидеть знакомый оттенок, и я задумалась, почему он вообще исчез. Ценой сближения с Ханом стало меньшее проявление этой странной и восхитительной реакции организма.
– Шутишь? Может, я еще к тебе на работу скоро попрошусь.
– Сказала женщина с двумя статьями в Nature и одной в Cell. Я просто пытаюсь тебя нагнать.
Я посмеялась над ним и принялась за работу. Я мечтала попасть в эту лабораторию из-за ее тщательности, из-за того, что каждый результат нужно было проверять, а затем перепроверять. Но наступал момент, когда подтверждение превращалось в прокрастинацию, и я знала, что приближаюсь к этой точке; возможно, я уже ее миновала. Хан был прав. Я хорошо выполняла свою работу. А мечтала стать еще лучше, быть лучшей. Мне требовалась собственная лаборатория в элитном университете. Профиль в The New Yorker, приглашения выступить на конференциях – и деньги. Хотя академия не лучший способ заработать кучу денег, я все же мечтала об этом. Я хотела прыгать в нее каждое утро, как Скрудж из «Утиных историй», мультсериал, который мы с Нана смотрели, когда были молоды, а денег не хватало. Поэтому я проводила тест за тестом.
Энн называла меня помешанной на контроле. Она говорила это дразняще, с любовью, но я знала, что подруга имела в виду, и знала, что она права. Я так и хотела. Я хотела рассказывать свои истории
