Пушки выдвигают (Преображение России - 5) - Сергей Сергеев-Ценский

- А что же их смотреть? - сказал на это Грабовский и потом снова сел на табурет и уткнулся в газету, когда Худолей, взяв под руку Акинфиева, вышел из околотка.

- Вот беда, Иван Васильич, если в самом деле война начнется, доверительно и вполголоса обратился Акинфиев к Худолею, направляясь с ним в сторону обоза. - Расстроится тогда моя свадьба!

Худолей ни разу не слышал от него раньше, что у него есть невеста, поэтому удивился, но не успел спросить, кто же именно: очень зычно заорал дневальный десятой роты, ходивший со штыком на поясе по передней линейке:

- Кап-те-нармусов ротных выслать на середину пол-ка-а-а!

Крик этот тут же был подхвачен дневальным одиннадцатой роты, потом двенадцатой, потом перекинулся в четвертый батальон. Дневальные вели обычную передачу и были похожи на утренних петухов, но в этот день все почему-то казалось очень значительным.

- Каптенармусов на середину полка вызывают, - зачем же это? - спросил Худолей, вместо того чтобы спросить своего младшего врача о его невесте.

- Получать что-нибудь из полкового цейхгауза, - подумав, ответил Акинфиев.

- То-то и дело, что получать, а что именно? Не для запасных ли что-нибудь такое, а?

И как раз в это время, так как недалеко было до обоза, раздался оттуда начальственно-хриповатый голос капитана Золотухи-первого, командира нестроевой роты:

- Отчего колеса у аптечных двуколок не подмазаны, а? Т-ты, рыло свинячье!

Худолей и Акинфиев переглянулись, и первый сказал второму:

- Слыхали? Колеса уж подмазывать требуют!

- Вот в том-то и дело, - упавшим голосом отозвался второй.

- Говорится: не подмажешь - не поедешь.

- Понятно: собираются ехать.

Но на пути к Золотухе-первому попался командир шестнадцатой роты Золотуха-второй, тоже капитан и брат первого, такой же бородатый и черный, с таким же хриповатым рыком.

- Что, уже колеса подмазывают? - таинственным голосом спросил его Худолей, кивнув в сторону обоза, но Золотуха-второй или не понял, или не захотел понять намека. Его рота была выстроена перед палатками и делала ружейные приемы под команду фельдфебеля Фурсы.

Низенький, но очень плотно сбитый, Фурса скомандовал:

- Начальник слева!.. Слуша-ай, на кра-ул!

И на Худолея, звякнув винтовками, выкатила глаза вся рота, так как именно он, в сопровождении Акинфиева, подошел в это время слева.

Фурса, должно быть, просто хотел воспользоваться случаем, чтобы солдаты его роты действительно видели кого-то, подошедшего слева, но, видимо, это не понравилось Золотухе-второму, почему он и неприязненно встретил Худолея.

- Какие колеса? - спросил он хмуро.

- Обозные, - пояснил Худолей.

- Так что? Подмазывают?.. Колеса, они на то и существуют, чтобы их подмазывали, - что же тут такого?

- Однако же, если их не подмазывали раньше, значит, не нужно было, постарался еще ближе к делу подойти Худолей, но Золотуха-второй вдруг закричал неистово своему фельдфебелю:

- Вся середина первой шеренги штыки завалила, а ты куда смотришь, а-а? - и ринулся к роте.

Канцелярия полка и летом продолжала оставаться в городе, там же, где была и зимою, но из этого не вытекало никаких неудобств: дом стоял на окраине, среди других домов казарменного квартала, а лагерь начинался недалеко от казарм.

Худолей давно уже помнил этот лагерь, однако в первый год его службы в полку тополи, со всех четырех сторон замкнувшие лагерь, были только что посажены, теперь же они встали четырьмя высокими стенами, отрезавшими этот мирок от остального мира. Если в остальном мире кругом было множество интересов, разнообразно переплетающихся между собою, то здесь плохо ли, хорошо ли делали только одно: готовили полторы тысячи людей к сражениям. Была даже одна команда - "К бою го-товьсь", - по которой штык грозно оборачивался в сторону возможного врага, ведущего лобовую атаку.

Здесь кололи соломенные чучела с разбегу, занимались самоокапыванием, пуская в ход свои саперные лопатки, брали на "ура" земляные валы и деревянные заборы - укрепления противника...

Главное, здесь было поле кругом, гораздо более похожее на поле сражения, чем зимняя казарма. Поэтому Худолею всегда казалось странным видеть и в лагере те же ружейные приемы, как и на дворе казарм, но теперь эту заботу Золотухи-второго о чистоте приема "слушай, на кра-ул!" он принял за упорное нежелание знать, чем взволнован весь мир.

Впрочем, из шестнадцати ротных командиров полка Золотуха-второй казался всегда ему едва ли не самым отсталым, недалеким, наименее склонным к какой бы то ни было новизне, к какой-нибудь, хотя бы самой небойкой, игре мысли.

Однако и другие пятнадцать командиров рот были капитаны как капитаны довольно прочно сработанные люди, любители поиграть в преферанс в часы, свободные от занятий в ротах.

Один, впрочем, капитан Диков любил вырезывать лобзиком рамки для фотографий, но Худолей затруднялся решить - очень лучше это, чем игра в преферанс, или не очень, во всяком случае, это не увеличивало его чисто военных знаний.

Как врач, он больше знал офицеров полка и их семейства со стороны здоровья, но, отойдя от шестнадцатой роты настолько, что его не могли бы услышать ни Золотуха-второй, ни двое его полуротных, ни Фурса, он неожиданно для себя сказал Акинфиеву:

- Ведь это вот, что мы с вами видим, и есть именно будущее России!

- То есть как будущее? - не понял Акинфиев.

- Ну, в общем, я хотел сказать: то, от чего зависит наше будущее - и мое, и всех ста семидесяти или восьмидесяти миллионов, сколько их там считается, граждан России, - уточнил Худолей.

Эта простая мысль осенила его внезапно и удивила его: никогда раньше не приходилось ему задумываться над этим - и некогда было, и как-то не было подходящего случая. Но Акинфиев все-таки смотрел на него с недоумением, почему он и продолжал, воодушевляясь:

- Представьте хоть на одну минуту такую картину... При Николае Первом говорили: "Сорок тысяч столоначальников, - то есть разных там титулярных советников, мелких чинушек, - управляет Россией..." Вообразите же сорок тысяч Золотух, ротных командиров, и скажите, пожалуйста, не в их ли руки будет отдана судьба России, если начнется война?

- Отчасти, конечно, в их руки... - начал было возражать Акинфиев, но Худолей перебил:

- Как же так "отчасти"? Не отчасти, а вполне! Без капитанов нет полков, без полков не будет дивизий... Капитан - это альфа и омега армии, все равно что николаевский столоначальник.

- А командиры полков, бригад и прочие?

- Приказывать будут, а выполнять их приказы - на это имеется капитан Золотуха... Он не болеет золотухой, но, может быть, лучше бы было, если бы болел и не служил поэтому в армии, а на его месте был бы кто-нибудь другой и помоложе и поумнее.

- Вот как вы уж теперь рассуждать стали, Иван Васильич, - удивленно сказал на это Акинфиев, остановясь: ему никогда прежде не приходилось слышать подобное от своего прямого начальника, который был чрезвычайно снисходителен к людям. - Может быть, вас чем-нибудь обидел Золотуха?

- Чем же он мог бы меня обидеть? - удивился в свою очередь Худолей. Нет, ничем... Разве что самым фактом своего существования...

- Насколько мне известно, он существует в полку лет двадцать, однако же...

- В обстановке мирного времени, - перебил Худолей. - В обстановке же мирного времени все вообще военные только исключение. Но вот, пожалуйте, война, и у нас их, может быть, в десять раз будет больше... В чьих же руках будущее России?

Он двинулся с места, чтобы на ходу закруглить свою мысль, но из деревянной палатки, в которых поселялись на лагерное время батальонные командиры, вышел подполковник Швачка, ведавший четвертым батальоном, и сказал как бы расслабленно:

- Вот говорится: на ловца и зверь бежит... Это правильно, господа медики... Зайдите-ка на минутку.

Медики переглянулись и зашли в маленький барак Швачки, в котором помещались только стол, стул и койка и очень трудно было бы поместить что-нибудь еще. Два окошечка прорезаны были по сторонам двери, а пол был выкрашен красной охрой. Несколько кустов розовой мальвы росло около барака и это было все украшение подполковничьей летней здесь жизни.

Швачка был тучный, оплывший старик, однако Худолей не помнил, чтобы он жаловался ему на болезни: теперь же он, впустив обоих врачей и заботливо прикрыв за ними дверь, сказал вдруг вполголоса:

- Плох я стал, господа медики... Откровенно говоря, - ни-ку-да!.. Послушали бы вы в свои... как они называются?

- Стетоскопы, - подсказал Акинфиев. - У меня, к сожалению, нет.

- И я не захватил. Но это в сущности ничего не значит, - решил Худолей. - У каждого из нас есть уши. Что же, снимите рубаху, послушаем.

До предельного возраста для подполковников Швачке оставалось всего два-три месяца, - это знал Худолей, как знал и то, что вообще подполковники, так же, как и капитаны, "предельного возраста" не любят: с ним связана отставка и пенсия, на которую трудно прожить.