Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

– Неужели? – спросил он. – Какая жалость. Надолго ли?

Снова пауза. У Чарли быстро-быстро забилось сердце. Наконец служащий повесил трубку и обернулся к нему.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Я разговаривал с медсестрой мистера Лайтбоди, и она сообщила, что он сильно нездоров. Кажется, внезапно наступило ухудшение самочувствия. А вы… родственник?

– Я? М-м… нет. Нет-нет. Я деловой партнер… вернее даже, знакомый. А медсестра не знает, надолго это у него? Я в том смысле, когда его можно будет навестить?

Клерк ответил не сразу, подбавив в голос торжественной серьезности:

– Боюсь, что не смогу вам этого сообщить. До тех пор, пока не поставлен диагноз, мы не будем знать даже… – Он запнулся. – Похоже, положение серьезное. Мне очень жаль.

У Чарли в тике задергался левый глаз в такт бешено скачущему пульсу: тысяча долларов, тысяча долларов, «Иде-пи» в тупике, чек превратился в бессмысленный клочок бумаги. Как такое могло произойти? Ведь Лайтбоди выглядел не так уж плохо. То есть он, конечно, выглядел плохо и даже ужасно – изможденный, высохший, краше в гроб кладут, – но вел-то он себя нормально! Ел с большим аппетитом, орал, буянил и пил, как ирландец на похоронах. Чарли прямо не знал, что и сказать. Все было кончено, оставалось только капитулировать и плестись обратно в пансионат, но он не мог тронуться с места.

– Мне очень жаль, – повторил клерк. – Ужасно жаль, сэр. Но не нужно отчаиваться, всегда есть место для надежды. Помните, что ваш друг находится в истинном Храме Здоровья.

В этот миг Чарли услышал другой голос – звонкий и саркастический, пожалуй, даже игривый:

– Никак мистер Чарльз П. Оссининг, магнат пищевой промышленности!

Он обернулся и увидел Элеонору Лайтбоди, ослепительно прекрасную в зеленом бархатном платье, волосы подняты вверх, в ушах алые серьги, а на белой-пребелой шее – сверкающее ожерелье. Она одарила его возмутительной полуулыбочкой, которая словно призывала весь божий мир рухнуть к ее ножкам и облобызать их. А еще лучше – облобызать ее задницу.

– Что привело вас в наш оплот здоровья?

В кармане лежал чек, муж Элеоноры был при смерти, «Иде-пи» тоже находилась на волосок от краха. Однако Чарли не утратил самообладания – таков уж он был от рождения, – и кроме того, он был чертовски хорош собой, обаятелен и обладал неповторимой улыбкой. Посему он глубоко вздохнул и, оскалив зубы, воскликнул:

– О, Элеонора, как я рад вас видеть! Вот, пришел проведать приятеля… Вы прекрасно выглядите, прелестны, как само Рождество!

Комплимент оказался удачным.

– Вы имеете в виду вот это? – произнесла она, дотронувшись рукой до платья. – Да, мне говорили, что зеленый цвет мне к лицу.

Выгодно оттеняет цвет ваших глаз.

Чарли посмотрел в эти самые ее глаза, потом улыбка погасла на его лице. Он вдруг сделался серьезным и сосредоточенным, истинным олицетворением жалости и сочувствия.

– Я слышал, что вашему мужу стало хуже.

Теперь улыбка исчезла и с ее лица, нос и верхняя губа задрожали. В этот миг Чарли вправду стало жаль бедолагу Уилла, а заодно и себя, жаль пропавший чек, да и Элеонору. Он вообразил, как она становится богатой, безутешной вдовушкой, так нуждающейся в поддержке молодого мужчины, который скрасил бы ее дни. Баловал бы ее, ухаживал бы за ней, а вечером укладывал в кровать…

Она тихо ответила:

– Увы, это так.

Все вокруг находилось в движении. Почтенная матрона свернула за угол и исчезла в тропических зарослях; мимо проскользнула медсестра; клерк уставился своими собачьими глазами на пожилого джентльмена в твидовом костюме, возникшего подле стойки. Звонили телефоны, носильщики подносили багаж. Кто-то из слуг вкатывал в кабину лифта тележку с накрытыми блюдами. Даже сегодня, в Рождество, Санаторий функционировал как обычно.

– Что-то серьезное? – спросил Чарли.

– Все, что происходит, серьезно, – ответила она, скрестив руки. Ее глаза впились в его лицо, подол платья немного приподнялся, так что можно было рассмотреть ярко-красные кожаные башмаки. – Все, что происходит в жизни, очень серьезно. Однако сегодня Рождество, мой муж нездоров (при эти словах она махнула рукой, словно опустила нож гильотины), и с моей стороны было бы невежливо держать вас здесь в вестибюле, будто вы какой-нибудь бродячий торговец или что-то в этом роде. – Она подняла брови, и на ее лице вновь возникло знакомое озорное выражение. – Вы уже ели, мистер Оссининг?

Он как раз подумывал, не завести ли разговор о неподписанном чеке, но мгновенно передумал. Они болтали, как старые друзья, королева соизволила спуститься с пьедестала, а он, Чарли, почувствовал себя настоящим магнатом. Если же сейчас заговорить о чеке, то все станет как прежде. Он снова обнажил зубы:

– Нет, я еще не ел.

– Не угодно ли вам со мной отобедать?

Чарли растерялся, улыбка сползла с его лица.

– Вы хотите сказать – прямо здесь?

– Ну конечно. – Она рассмеялась. Смех был дружелюбным, заговорщическим, именно таким, на какой он рассчитывал, когда столкнулся с ней у входа в «Таверну Поста».

– Правильная пища не убьет вас, мистер Оссининг. Во всяком случае, с одного раза. Но будьте осторожны – бог знает, чем это может для вас закончиться.

Столовая была грандиозной, гораздо больше, чем в «Таверне Поста» – огромный зал с колоннами, где могли бы расположиться римские термы или арена для гладиаторов вместе с медведями, львами, быками и прочим зверьем. Через каждые десять шагов зеленели пальмы, сверкали канделябры, ряды элегантно накрытых столов простирались до высоких серых окон, откуда открывался вид на Самый Большой Маленький Город Америки. Помещение впечатляло – что и входило в замысел архитектора. Однако большинство столов были пустыми. Кроме Элеоноры и Чарли в столовой находилось не более пятидесяти человек.

– Сейчас ведь рождественские каникулы, – пояснила Элеонора, когда маленькая деловитая женщина с большим бюстом проводила их к столу и выдвинула стулья. – Большинство пациентов разъехались по домам или же предпочитают обедать у себя.

Чарли развернул салфетку и положил на колени.

– А вы что же?

– Я слишком устала, чтобы путешествовать. Боюсь, что я классическая неврастеничка – во всяком случае, так утверждает доктор Линниман. Слишком чувствительна, слишком ранима, из-за всего волнуюсь, наш печальный мир оказывает на меня слишком сильное воздействие. Любая мелочь расстраивает: стук дождя по оконному стеклу, переходящая улицу старушка или даже вид моей собственной кухни. Все дело, конечно, в рационе питания. – Она рассмеялась. – Взять хотя бы Уилла. Он так хотел съездить домой. В Петерскилл. Ужаснейший город на земле. А теперь смотрите, что с ним случилось.

Чарли хотел было спросить: а что с ним, собственно, случилось? – но тут подошла девушка в сине-белом наряде и крахмальной шапочке, похожей на свернутую салфетку.

– Здравствуйте, миссис Лайтбоди. Добрый день, сэр. Веселого Рождества вам обоим. Не хотите ли чего-нибудь выпить? – спросила она, передавая каждому меню.

– Спасибо, Присцилла, я выпью воды, – сказала Элеонора, и Чарли залюбовался тем, как серьги покачиваются у ее скул – она как раз наклонила голову, чтобы прочесть меню. Ему ужасно захотелось приблизиться и ухватить серьгу губами.

– А что будете вы, сэр?

– Виски с содовой, – ляпнул он прежде, чем осознал свою ошибку. Элеонора прикрыла рот рукой и захихикала; ее глаза окинули его точно таким же взглядом, как в тот вечер в вагоне-ресторане, – острым, проницательным, оценивающим.

Официантка была шокирована и на миг утратила дар речи. А потом с дрожащей улыбкой произнесла, будто заученный наизусть текст:

– Извините, сэр, мне очень жаль, но вы находитесь в Храме Здорового Образа Жизни и Мысли. Мы не подаем здесь вредоносных напитков. Мы глубоко уверены, сэр, что эта отрава должна быть раз и навсегда запрещена к употреблению в цивилизованном обществе.

Чарли шутливо вскинул руки, как бы сдаваясь.

– Ладно, виновен и прошу помилования.

Элеонора рассмеялась. Девушка тоже попробовала было улыбнуться, но у нее не получилось.

– Давайте я вам помогу, – сказала Элеонора, наклонилась и потянула меню к себе. – Видите, тут внизу написано: «напитки». Доктор рекомендует кефирный чай, кокосовый напиток, кумыс, горячий ореховый мусс, специальный рождественский гоголь-моголь с апельсиново-клюквенной пудрой и корицей, а также, разумеется, молоко. На вашем месте я бы выбрала кумыс.

Ее рука касалась его запястья. Он вдыхал аромат ее духов. Голова у Чарли вдруг закружилась, и он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера, хотя и тогда дело ограничилось сэндвичем – жалким спасательным кругом средь бурного океана выпивки.

– Кумыс? – переспросил он.

Элеонора убрала руку, откинулась на спинку стула.

– Вам понравится, можете мне поверить.

Официантка отошла, и Чарли поймал себя на том, что смотрит Элеоноре прямо в глаза. Он где-то читал, что зеленые глаза – признак страстной натуры. Или там речь шла о карих глазах? Не важно. В пансионате миссис Эйвиндсдоттер он жил как монах, и близость Элеоноры действовала на него самым недвусмысленным образом.