Тайны расстрельного приговора - Вячеслав Павлович Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысли Рудольфа оборвались. Без стука отворилась дверь за креслом, на свет из мрака шагнул Максинов. Астахин, пошатываясь, поднялся. Генерал сел. Нажал кнопку. Тут же вспыхнули лампы под потолком, а за спиной Астахина вырос конвоир.
— Снимите наручники, — распорядился генерал.
В один момент команда была исполнена, Рудольф продолжал стоять, разминая ноющие руки. Они остались одни.
— Садись, — буркнул Максинов, внимательно изучая арестанта стеклянными глазами. — Смогу уделить не более часа. Не теряй времени.
— Товарищ генерал, — прохрипел Астахин, но сбился, к тому же внезапно перехватило горло, он закашлялся.
— Ты — арестованный, Астахин, — зло разъяснил Максинов. — Раньше судим за браконьерство. Забыл, как себя вести?
— Никак нет, гражданин начальник, — поборов кашель Астахин вытер со лба невольно выступивший пот. — Извините.
— Слушаю твоё заявление.
— Собственно… я ничего не писал.
— Тогда почему объявил голодовку?
— Чтобы встретиться с вами до суда.
— Излагай суть проблем.
— Прежде, чем начать… — Астахин замялся, подыскивая слова.
Генерал забарабанил костяшками пальцев по стеклу на столе.
— Мне необходимо изложить просьбу, — овладел собой арестант.
— Слушаю.
— Я бы хотел, чтобы наш разговор не записывался на магнитофон…
— Условия здесь ставлю я! — оборвал его генерал. — Не желаешь говорить, тебя немедленно увезут. Ишь, персона нашлась!
— Мне представляется, гражданин начальник, — Астахин становился спокойнее и увереннее по мере того, как заметно раздражался Максинов, — эта встреча имеет обоюдный интерес, разговор далеко не субъективен, он носит государственный характер…
Максинов заалел лицом, но сдержался, не перебивал.
— Поэтому разумнее запись не производить, — закончил арестант. — К тому же не оформленная процессуальным образом, она не будет иметь доказательственного значения.
— Знаешь законы, — поморщился Максинов, — рассказывали мне про тебя сказки разные. Выходит, не врали. С адвокатом советовался или уже личным опытом завёлся?
— В тюрьме каждая камера легально пользуется кодексом. С разрешения начальства. Положено…
— Вот сукины дети! — хмыкнул генерал. — Положено… Усвоили, значит.
— Хорошее быстро приживается.
— А если я с понятыми, которые за стенкой сидят, запись веду? Не учёл?
— Доверяю вашему офицерскому слову.
— Ну, хватит! — хлопнул генерал по столу. — Хватит комедию ломать! Не собираюсь я ничего записывать. Доказательств твоей вины в деле и без того хватает. Ты вот ответь мне как на духу, раз в справедливость играешь, сам-то на рыбнице в своей каюте, куда гостей важных да чинов знатных приманивал, записывал на магнитофон?.. Что примолк? Язык проглотил? Мне теперь всё известно — записывал!.. Даже фотографировал пьяные компании… Вот и поделись со мной всем этим… Раз умного из себя гнёшь, такие улики уничтожать ты не станешь. Среди них, конечно, и мои работники были. Припрятал для шантажа, поэтому и встречу со мной требовал. Так? Чтобы снисхождение заслужить. Расстрела боишься?
— А кто его не боится?.. — глядя прямо в глаза генералу, согласился Астахин. — Каждый на моём месте бы…
— Вот! С этого и начинать надо было. Ладно, — махнул рукой генерал и нажал кнопку.
Вбежал капитан милиции, застыл на пороге.
— Принеси-ка нам чайку, Тимофей Макарович. Два стакана. — Максинов поманил арестанта: — И ты, Астахин, подсаживайся. — Он ткнул пальцем через весь длинный стол в стул напротив себя и хмыкнул. — Не стесняйся, ешь с генеральских рук. Ты у себя на рыбнице разное начальство угощал, теперь у меня отведай. Осетрины, икры да водки я тебя, сам понимаешь, не обещаю, а вот чем сам питаюсь, тем и тебя покормлю.
Капитан уже заполнил стол возле каждого тарелками и чашками с печеньем, с конфетами, с сыром, тонко нарезанным… Манило пьянящим запахом свежее сливочное масло, тускло поблёскивали, просились в рот кружочки колбасы, но Рудольф придвинул к себе только чай, поболтал ложечкой, попробовал хлебнуть и обжёгся.
— Я холодный не пью, — по-свойски подмигнул генерал, поднялся, скинул китель на спинку стула, обратившись совсем в гражданского. — Ты давай… рассказывай, раз заикнулся, что государственный интерес имеют…
Их глаза встретились.
— Сам понимаешь, — хмыкнул генерал, — отказаться выслушать такое не имею права.
— С чего начинать?
— С начала.
— Если с самого начала, то и до утра не хватит.
— А ты не дерзи, не дерзи, — как дитю малому посоветовал генерал и назидательно постучал ложкой по стакану. — Чуешь, как мы мирно сидим. Всё съедим, ещё принесут, мне ведь что пироги на стол, что волков из лесу — только слово скажу. Выбирай…
Они опять впились друг другу в глаза.
— Давай, не стесняйся, — тихо и доверительно подсказал Максинов. — Про гири, что просверлил, чтобы рыбаков обманывать, про икру, что бадьями на теплоходах в разные города отправлял, про валюту в чемоданчиках…
Рудольф заёрзал на стуле, хлебнул ещё, не удержался, надкусил кусочек сыра.
— Про это всё мои орлы уже доложили, а им наколки твои людишки дали, соответственно. Да и наблюдали за тобой не один месяц, сам понимать должен. Совсем за дураков нас не считай. Вышка тебе светит. Ты расстрел себе наработал.
— А ваши орлы… — так же тихо, пригнувшись к столу, произнёс арестант, — не посмели вам доложить…
— Что доложить? Выкладывай, только не заигрывайся, думай!
— Ваши подчинённые?.. Инспекторы, начальники разных отделов, которых я кормил и деньгами снабжал?.. Ваши замы?..
— Вот ты о чём… — Максинов откинулся на спинку стула, поправил волосы на голове расчёской из нагрудного карманчика, с шумом дунул на неё, выпавшие волосики в сторону сдувая. — Говорили мне, Астахин, что чёрт-те кого ты из себя корчишь. И книжки у тебя на рыбнице, которые нигде не достать, иконы понатыканы в углах, антиквариат и прочая хреновина. Прямо ангел с небес на грешную землю свалился! А я не верил… Червь ты! Из навоза выбрался, в белых штанах побегал да понагадил кругом. Вот я тебя в навоз этот и урою за мыслишки твои гадкие. Паразит ты, но один пропадать не желаешь. За собой людей, которых сам же и сманил, утащить хочешь. Ты их прикормил специально, обласкал специально, а теперь их судьбами со мной торгуешься. Где же твои ценности?.. Справедливость?.. Совесть человеческая, наконец?
— Мы — люди тёмные, — глухо буркнул Рудольф. — Вы явно делаете мне комплимент. Какие у нас ценности? Живы — уже хорошо. А дальше не загадываем. И на свою лампаду никого я не скликал, мотыльки из-за собственной корысти на огонь слетались, крылышками рисковали.
— А зачем же ты их на магнитофончик да на фотоаппарат?
— Не о мотыльках речь, Евгений Александрович…
Разволновавшись, Астахин забылся, назвав
