Империя Солнца - Джеймс Боллард

— Вот и я так думаю, — признался Джим. Другая проблема была — сам мистер Макстед. Джим ушел в голову колонны отчасти для того, чтобы оказаться одним из первых на очереди, когда в Наньдао начнут выдавать паек, отчасти для того, чтобы избавиться от великого множества обязанностей, которые возложила на него лагерная жизнь. Он был один, и оттого ему приходилось браться за любую работу — в обмен на некие, порой весьма условные, преимущества. Мистеру Макстеду явно нужна была помощь, и он рассчитывал, в случае чего, опереться на Джима.

Упрямо отказываясь обещать помощь, Джим сел на свой деревянный ящик и стал думать о мистере Макстеде, пока тот, пошатываясь, стоял рядом. Его бледные руки, протертые едва не насквозь от многомесячных разбегов туда-сюда с тачкой, плетьми висели по бокам — как два белых флага. И кости держались вместе разве что на честном слове: памятью о барах и бассейнах, в которых блаженствовало его давно ушедшее, молодое «я». Конечно, мистер Макстед страдал от голода, как и большинство составивших процессию мужчин и женщин. Но отчего-то именно сейчас он напомнил Джиму умирающего британского солдата из летнего кинотеатра.

В канаве у обочины лежали серые цилиндры: подвесные баки от «мустангов» [52]. От мистера Макстеда нужно было как-то отделаться, и Джим уже совсем было собрался перейти на ту сторону дороги, как вдруг из выхлопной трубы штабного автомобиля вырвалась струя горячего дыма. Японский сержант на заднем сиденье встал и махнул рукой, дав команду трогаться. С обеих сторон к дороге пошли с винтовками наперевес японские солдаты, на ходу крича на заключенных.

Раздался мощный аккорд деревянных башмаков, как будто разом тасовали и сдавали сотни колод деревянных карт. Еще не успев сообразить, в чем дело, Джим подхватил ящик и шагнул вперед, блестя носами полированных туфель в жарком даже для Янцзы солнечном свете. Собравшись, он помахал рукой японскому сержанту и целеустремленно двинулся по грунтовке вперед, не отрывая взгляда от желтых фасадов многоэтажек во Французской Концессии, которые подобием миража вздымались над каналами и рисовыми делянками.

Под конвоем мириад жужжащих у них над головами мух заключенные двинулись по проселочной дороге в сторону Наньдао. Через гребни погребальных курганов и заброшенных оборонительных сооружений над полями разносилось эхо взрывов: американцы бомбили доки и сортировочную станцию в северной части Шанхая. Отдаленный грохот рябью разбегался по поверхности затопленных водой рисовых делянок. В окнах офис-билдингов вдоль Дамбы отражались вспышки зенитных орудий и подсвечивали мертвые неоновые вывески — Шелл, Колтекс, Сокони Вакуум, Филко — пробуждающиеся призраки транснациональных корпораций, которые на время войны впали в спячку. В полумиле к западу шел главный Шанхайский тракт, по-прежнему запруженный идущими в сторону города колоннами японских грузовиков и полевой артиллерии. Родовые муки двигателей судорогами корежили стоически терпеливую землю.

Джим шел во главе процессии, стараясь вслушиваться во все, что происходит за его спиной. Но слышал он одно тяжелое дыхание, как если бы внезапно обретенная свобода в одночасье лишила всех этих мужчин и женщин дара речи. На собственные сбивчивые вдохи и выдохи Джим решил не обращать внимания. Носиться по Лунхуа — это одно дело, но ему еще ни разу не приходилось идти вот так, далеко и долго, с деревянным ящиком на плече. Весь первый час он был слишком озабочен состоянием мистера Макстеда, чтобы обращать внимание на свое собственное. Но вскоре после того, как они дошли до железнодорожной линии Шанхай-Ханчжоу, мистер Макстед, которого вконец измучил ведущий к переезду со шлагбаумом некрутой подъем, был вынужден остановиться.

— Все время вверх и вверх, Джим… ни дать ни взять Шанхайская возвышенность.

— Нам нельзя останавливаться, мистер Макстед.

— Да, Джим… ты совсем как твой отец.

Джим остался с мистером Макстедом: тот действовал ему на нервы, но как ему помочь, Джим не знал. Мистер Макстед стоял посреди дороги, уперев руки в кости таза, которые и в самом деле стали похожи на небольшую продолговатую лохань, и кивал проходящим мимо людям. Он потрепал Джима по плечу и махнул рукой.

— Иди, Джим, иди. Ты должен встать в очередь одним из самых первых.

— Я займу вам место, мистер Макстед.

К тому времени мимо Джима уже успели пройти несколько сот человек, и у него ушло полчаса на то, чтобы вернуться в голову колонны. И, буквально, через несколько минут он снова начал отставать, отчаянно хватая ртом сырой горячий воздух. И только благодаря тому, что вскоре они остановились на отдых возле расположенного у моста через канал контрольно-пропускного пункта, он сам не присоединился к мистеру Макстеду.

Канал был транспортный и шел на запад от реки к Сучжоу. У деревянного мостика стоял блокпост из мешков с песком, который охраняли два забытых войной японских солдатика. Лица у них были такие же заострившиеся, как и у заключенных, с трудом волокущих деревянные башмаки по выщербленным доскам моста.

Пока грузовики осторожно переползали через полусгнившую деревянную конструкцию моста, тысяча восемьсот заключенных уже успели рассесться по заросшему густым бурьяном откосу дамбы, заняв его приблизительно на четверть мили, и разложить свой скарб: чемоданы, теннисные ракетки и молотки для крикета. Они сидели и смотрели на покрытый пятнами ряски канал, как сонные зрители на гребной регате. Около выгоревшего остова армированной джонки, прибившегося к противоположному берегу, течение закручивало буруны.

Джим был рад возможности лечь. Его знобило, и хотелось спать, голова устала от раскаленного солнца, а сухая придорожная трава отражала солнечные лучи совсем как зеркало, и свет резал глаза. Он заметил в хвостовом грузовике доктора Рэнсома: тот, покачиваясь, стоял среди носилок с больными. Джим вспомнил, было, что задолжал ему домашнее задание по латыни за целую неделю, но доктор Рэнсом был от него ярдах в ста.

Японцы стояли на обочине дороги и смотрели, как многие из заключенных подходят к кромке воды. Они зачерпывали мисками воду или просто заходили, где помельче, и пили все вместе, прямо из канала. Джим боялся пить из канала, припомнив черные ручьи в Наньдао и сотни литров воды, которые он вскипятил для Бейси. Интересно, а вынул кто-нибудь мертвую команду из бронированной джонки? Быть может, внутри стальной поворотной башенки, которую омывали теперь зеленые воды канала, все еще лежал капитан этого игрушечного боевого судна игрушечной китайской армии; Джим почти воочию увидел, как из мертвого тела бежит в канал кровь и утоляет жажду британских заключенных — в качестве промежуточного этапа, чтобы затем претвориться в удобрение для рисовых побегов, в пищу для новых поколений китайских коллаборационистов.

Джим открыл ящик и вынул оттуда котелок. Пробравшись между отдыхающими женщинами и их окончательно выбившимися из сил детьми, он спустился к воде. Присев на корточки на узкой полоске песка, он аккуратно наполнил котелок водой из тонкого поверхностного слоя, надеясь, что в ряске содержится хоть какое-то количество питательных веществ. А потом стоял и пил теплую воду, глядя, как рассасываются на влажном песке следы его туфель.

Наполнив котелок еще раз, он полез обратно, вверх, туда, где оставил ящик. Справа от него расположилась жена инженера из блока D. Она аморфной массой лежала в высокой траве, и сквозь прорехи в ее бумажной юбке торчали листья осоки. Муж сидел здесь же, рядом с ней, макал в котелок пальцы и смачивал зеленоватой водой ее большие, изъеденные кариесом зубы.

Слева от Джима лежала миссис Филипс. Джим с раздражением подумал о том, что она увидела, как он пьет на берегу, и решила упасть рядом с ним. Наверняка тут же выдумает для него какое-нибудь идиотское задание или начнет надоедать насчет учебника по латыни. Джим ушел из Лунхуа, но лагерь по-прежнему не желал его отпускать. Все, кому он когда-либо оказывал помощь, теперь цеплялись за него. Не хватало еще, чтобы из бронированной башенки на джонке вылез Бейси и крикнул: «Джим, пора нам браться за работу…»

Но, судя по виду миссис Филипс, сейчас ей было не до заданий. Долгая дорога от Лунхуа вконец ее измотала. Она лежала в сочной зеленой траве, и рядом с ней стоял плетеный саквояж — все, что у нее осталось после долгих десятилетий, проведенных в Центральном Китае. Цвет лица у нее был бледно-перламутровый, как будто ее сперва утопили, а потом вынули из воды полежать и погреться на этом тихом берегу. Глаза сошлись в фокусе на какой-то далекой точке в самой середине неба. Джим дотронулся до ее щеки, чтобы проверить, не умерла ли она.

— Миссис Филипс, я принес вам воды.

Она улыбнулась ему в ответ и стала пить воду, а ее маленькие кулачки по-прежнему судорожно сжимали двойную ручку саквояжа, вцепившись в нее как две белые мыши.