Красная комната - Август Стриндберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я думал, ты уже не придешь, – сказал Олле. – В окнах наверху все сверкает – красота!
– Вот почему ты так думал! Жаль, тебя там не было!
– А как там наш Лунделль среди всей этой знати?
– Не завидуй ему. Он еще хлебнет горя, если станет портретистом. Поговорим лучше о другом. Я действительно жду не дождусь сегодняшнего вечера, когда увижу совсем рядом рабочих. Мне кажется, это будет как глоток свежего воздуха после долгого пребывания в духоте. У меня такое ощущение, будто я иду на прогулку в лес после долгих дней, проведенных в больнице. Надеюсь, меня не лишат и этой иллюзии?
– Рабочий недоверчив, ты должен соблюдать осторожность.
– Он благороден? Не мещанин? Или гнет богатых изуродовал его?
– Сам увидишь. Ведь многое оказывается совсем не таким, как мы себе представляем.
– К сожалению, это так!
Через полчаса они сидели в большом зале рабочего союза «Северная звезда», который был уже полон. Черный фрак Фалька произвел не слишком благоприятное впечатление на окружающих; он видел вокруг угрюмые лица и то и дело ловил на себе враждебные взгляды.
Олле представил Фалька высокому худощавому мужчине с лицом фанатика; он все время покашливал.
– Столяр Эрикссон.
– Так, – сказал Эрикссон. – Этот господин тоже желает стать членом риксдага? По-моему, для риксдага он слишком тощий.
– Нет, нет, – сказал Олле, – он из газеты.
– Из какой газеты? Есть много разных газет. Может быть, он пришел посмеяться над нами?
– Нет, ни в коем случае, – заверил его Олле. – Он друг рабочих и сделает для вас все, что в его силах.
– Если так, тогда другое дело. И все-таки я побаиваюсь подобного рода господ; жил тут у нас в доме на Белых горах один такой; собирал с нас квартирную плату; Струве зовут эту каналью!
Стукнул молоток, и председательское место занял человек средних лет. Это был каретник Лёфгрен, член городского муниципалитета и обладатель медали «Litteris et Artibus»[38]. Выполняя поручения городского муниципалитета, он приобрел немалые актерские навыки, а его внешность стала настолько величественной, что позволяла ему без труда водворять тишину и спокойствие, когда бушевала буря. Его широкое лицо, украшенное бакенбардами и очками, обрамлял большой судейский парик.
Возле него сидел секретарь, в котором Фальк узнал бухгалтера из Большой коллегии. Он носил пенсне и презрительной усмешкой выражал свое неодобрение по поводу большинства высказываний, которые можно было услышать в этом зале. На передней скамье сидели наиболее именитые члены этого рабочего союза – офицеры, чиновники, оптовые торговцы, которые оказывали весьма мощную поддержку всем благонамеренным предложениям и, обладая большим опытом парламентской борьбы, с необыкновенной легкостью проваливали все проекты каких-либо реформ.
Секретарь зачитал протокол, который затем был уточнен и одобрен передней скамьей. Потом заслушали сообщение по первому пункту повестки дня.
– «Подготовительный комитет предлагает от имени рабочего союза «Северная звезда» выразить возмущение, которое должен испытывать каждый честный гражданин нашей страны в связи с тем противозаконным движением, что под названием забастовочного охватило сейчас почти всю Европу».
– Союз считает…
– Правильно! – воскликнула передняя скамья.
– Господин председатель! – закричал столяр с Белой горы.
– Кто это там шумит? – спросил председатель, глядя из-под очков с таким выражением, словно собирался взять розги.
– Никто здесь не шумит; просто я требую, чтобы мне дали слово! – ответил столяр.
– Кто это я?
– Столярный мастер Эрикссон!
– Мастер? Когда же это вы стали мастером?
– Я подмастерье, закончивший полный курс обучения; у меня никогда не было возможности приобрести патент, но я не менее искусен, чем любой другой мастер, и я работаю на самого себя. Вот что я вам скажу!
– Подмастерье Эрикссон, пожалуйста, сядьте и не мешайте нам. Принимает ли союз предложение комитета?
– Господин председатель!
– В чем дело?
– Я прошу слова! Выслушайте меня! – заорал Эрикссон.
– Дайте Эрикссону слово! – послышался ропот в конце зала.
– Подмастерье Эрикссон… пишется через одно или через два «с»? – спросил председатель, которому суфлировал секретарь.
На передней скамейке раздался громкий смех.
– Я никак не пишусь, господа, я доказываю и спорю! Если бы у меня была возможность говорить, я сказал бы, что забастовщики правы: помещики и фабриканты, которые ничего больше не делают, как бегают друг к другу с визитами и занимаются тому подобной ерундой, богатеют и жиреют, потому что живут потом своих рабочих! Но мы знаем, почему вы не хотите оплачивать наш труд: потому что мы можем получить право голоса на выборах в риксдаг, а этого вы боитесь…
– Господин председатель!
– Ротмистр фон Спорн!
– И мы знаем, что налоговый комитет снижает налог на богатых всякий раз, когда он достигает определенного уровня. Если бы у меня была возможность говорить, я сказал бы еще много чего другого, но от этого все равно толку мало…
– Ротмистр фон Спорн!
– Господин председатель, господа! Для меня явилось полнейшей неожиданностью, что в столь почтенном собрании, завоевавшем с высочайшего соизволения своим достойным поведением столь высокую репутацию, разрешают людям без всякого парламентского такта компрометировать наш уважаемый союз своим наглым пренебрежением всеми правилами приличия. Поверьте мне, господа, ничего подобного не могло бы случиться в стране, где люди с юности знают, что такое военная дисциплина…
– Всеобщая воинская повинность! – сказал Эрикссон Олле.
– …которая приучает человека управлять самим собой и другими! Я выражаю нашу общую надежду, что подобные выходки никогда больше не будут иметь места среди нас… я говорю «нас», ибо я тоже рабочий… перед лицом всевышнего мы все рабочие… и я это говорю как член нашего союза, и для меня стал бы траурным тот день, когда мне пришлось бы взять обратно свои слова, сказанные недавно на другом собрании, да, на собрании Национального союза друзей воинской повинности: «Я высоко ценю шведского рабочего!»
– Браво! Браво! Браво!
– Союз принимает предложение подготовительного комитета?
– Да! Да!
Следующий пункт повестки дня:
– «По предложению некоторых членов союза подготовительный комитет ставит вопрос о том, чтобы в связи с конфирмацией его высочества герцога Дальсландского и в знак признательности шведских рабочих королевскому двору, а в настоящее время и как выражение их негодования по поводу рабочих беспорядков, которые под именем Парижской коммуны несут неисчислимые бедствия столице Франции, собрать средства на приобретение с последующим подношением почетного дара, стоимость которого, однако, не должна превышать трех тысяч риксдалеров».
– Господин председатель!
– Доктор Хаберфельд!
– Нет, это я, Эрикссон, я прошу слова!
– Ну что ж! Слово предоставляется Эрикссону!
– Я хочу сообщить, что Парижская коммуна – дело рук не рабочих, а чиновников, адвокатов, офицеров – таких же вот друзей воинской повинности – и журналистов! И если уж на то пошло, я предложил бы всем этим господам выразить свои чувства в поздравлении по случаю конфирмации его высочества!
– Принимает ли союз предложение, внесенное подготовительным комитетом?
– Да! Да!
Писари тут же начали что-то писать и что-то сверять, и все разом заговорили, как в самум риксдаге.
– Здесь всегда так? – спросил Фальк.
– Что, весело? – усмехнулся Эрикссон. – Так весело, что с досады хочется рвать на себе волосы! Одно слово – коррупция, коррупция и еще предательство. Всеми ими движет только корыстолюбие и подлость; ни одного человека с сердцем, который бы честно делал свое дело! Вот почему все произойдет именно так, как должно произойти.
– А что произойдет?
– Еще увидим! – ответил столяр, хватая Олле за руку. – Ты готов? – продолжал он. – Они, конечно, набросятся на тебя, но ты не робей!
Олле лукаво подмигнул.
– Доклад о Швеции сделает Улоф Монтанус, подмастерье скульптора, – начал председатель. – Как мне представляется, тема эта очень большая и сформулирована несколько расплывчато, но если докладчик обещает уложиться в полчаса, то мы с удовольствием послушаем его. Что скажете, господа?
– Да!
– Господин Монтанус, пожалуйста, вам слово!
Олле встряхнулся, как собака, приготовившаяся к прыжку, и пошел к трибуне под пристальными взглядами всего зала.
Между тем председатель затеял небольшую беседу с передней скамьей, а секретарь, сладко зевнув, взял газету, чтобы показать, что отнюдь не намерен слушать доклад.
Олле невозмутимо поднялся на трибуну, опустил свои тяжелые веки, пожевал несколько раз губами, давая слушателям понять, что собирается начать, и, когда стало совсем тихо, так тихо, что было слышно, о чем говорит ротмистру председатель, сказал:
