Летят наши годы - Николай Почивалин

— А Нинушка где, мама?

— В кино убежала.

— Балуешь ты ее. Позавчера же была.

— Когда и побегать, как не теперь. Чай, лето. — Анна Семеновна легонько подтолкнула дочку. — Неси, пока не остыли-то. Да садитесь, сейчас и я тут прикончу.

За столом Пересветов шутил и только под конец, слегка захмелев от трех рюмок водки, признался:

— Переведут, должно быть, меня из Куйбышева. Вызвали в отдел кадров.

— Жаль, — огорченно сказала Шура. — А может, обойдется?

— Вряд ли, Шурочка. — Пересветов кротко вздохнул, показал большим пальцем куда-то вверх. — Туда зря не приглашают.

— И к нам больше не приедете? — сокрушенно спросила Женя.

— Что ты, Чернявочка! — переполненный теплотой, голос Пересветова дрогнул. — Куда бы ни послали, хоть в отпуск, а примчу. На тебя, козу, поглядеть.

Сергей Сергеевич обнял острые плечи Жени, она доверчиво и привычно прижалась к нему. «Детей любит, а своих нет. Оттого и все семейные неурядицы», — подумала Шура.

— Ну, Анна Семеновна, — повеселевший Пересветов поднялся, шутливо прижал руки к груди, — уважили! Высший класс — пельмешки. Экстра! Земным вам поклоном за них!

— Вы уж скажете, Сергей Сергеевич! — Анна Семеновна от удовольствия зарумянилась. — Нравится, так еще кушайте.

— И рад бы, да не могу. После такого обеда — два часа гулять надо. Чтоб не растолстеть. — Пересветов взглянул на Шуру. — Не составите, Шурочка, компанию? Соскучился я по вашему Кузнецку.

— Чего же не погулять. Погуляйте, — поддержала Анна Семеновна. — Вон теплынь какая.

— Я с удовольствием.

Несколько минут, пока Шура переодевалась, Пересветов простоял перед фотографией Андрея — своего фронтового друга и побратима. Фотография была увеличена скверно, но даже на ней глаза Андрея были живыми и требовательными.

— Я готова, — выйдя из спальни, объявила Шура; увидев Сергея Сергеевича у фотографии, она потаенно вздохнула.

Вечерело, откуда-то из центра доносилась музыка; словно подчиняясь тихой благодати августовских сумерек, Пересветов взял Шуру под руку. Она с удовольствием оперлась на его руку, про себя улыбаясь. Приятно все-таки почувствовать себя женщиной. А не только начальницей, которую по дурной привычке многие зовут на «ты» да еще жалуются: «Худо с тобой, Александра Никифоровна. С мужиком тяпнешь по сто, и полное взаимопонимание!..» Сколько же лет ее никто не вел под руку?..

— Дражайшая моя половина опять сцену закатила, — неожиданно насмешливо и зло сказал Пересветов. — Хоть вправду бы ревновала — еще понять можно. А то ведь так, по вздорности своей!

— Сергей Сергеевич, может, вам действительно к нам не ездить? — Шура нахмурилась, попыталась высвободить свою руку. — Мне ведь важно знать, что вы живы-здоровы.

— Представьте себе на моем месте Андрея… Разве бы он забыл семью своего товарища?

«Никогда. И я первая не разрешила бы этого», — хотелось ответить Шуре, но она промолчала.

— Вот и я так же, — словно услышав ее ответ, коротко сказал Пересветов.

— Вы бы тогда вместе, что ли, приехали.

— Звал, сколько раз. — Пересветов поморщился. — Занятая особа…

Шура промолчала опять, испытывая естественное чувство неловкости, жалея Сергея Сергеевича и в который раз поражаясь тому, что о близком по существу человеке можно, оказывается, говорить с такой неприязнью.

Прошли мимо гостиницы, в освещенных окнах которой мелькали майки командировочных. Пересветов вздохнул.

— Вот здесь мы с Андреем жили целую неделю. Почти двадцать лет прошло. — Он пожал Шурину руку. — Помните, Шурочка?

Еще бы Шура не помнила этого!

— Прошло, Сергей Сергеевич, не двадцать лет. Жизнь прошла.

— Да, жизнь…

Непринужденной беседы не получалось; расспрашивать Шуре ни о чем не хотелось, что-либо советовать она тем более не могла. Да и что тут можно посоветовать?..

О жене Сергея Сергеевича Шура знала только то, что она чуть не вдвое моложе его и работала прежде парикмахером. Четыре года назад, будучи уже человеком немолодым, подполковник и познакомился с ней в парикмахерской; кажется, ошибся и, мучаясь, не мог оставить беспомощного, как ему казалось, человека. Доверчивый, мягкий он очень, и всегда был таким…

Чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание, Шура начала рассказывать о своей жилищно-ремонтной конторе. Пересветов рассеянно поддакивал, потом предложил:

— Дойдемте до парка?

— Пойдемте.

Гуляли долго, перебрасываясь в самых необходимых случаях ничего не значащими словами; только неподалеку от дома Сергей Сергеевич неожиданно сказал:

— Завидую Андрею.

Шура вздрогнула.

— Это жестоко, Сергей Сергеевич. — В ее голосе зазвенела, обида.

— Вы меня не так поняли, Шурочка, — поспешно возразил Пересветов. — И жил красиво и умер красиво. В бою. — Словно прося не возражать, Пересветов слабо пожал Шуре локоть, заговорил задумчиво: — Погано все-таки жизнь устроена… Каждый человек должен умереть — против этого не попрешь… Но если б меня назначили господом богом, я сделал бы так, чтобы человек уходил без болезней. Без мучений. Сразу… Ввел бы норму — ну, допустим, шестьдесят пять лет. Хватит… Стукнуло — собирает человек гостей. Выпивает прощальную чарку, и минута в минуту — прямо за столом — исчезает. Только облачко остается… И чтобы не смердило, от голубого облачка пахло бы, к примеру, «Белой сиренью»…

— Мрачные у вас нынче мысли, Сергей Сергеевич.

Представив себе голубое облачко, Шура невольно улыбнулась.

— Нет, почему же? Наоборот: светлые, гуманные. Немного красоты в том, чтобы умереть, держась за кислородную соску.

— А это что-то у вас совсем новое.

— Какое же новое… — Пересветов пожал плечами. — Уверяю вас, Шурочка, полковники — тоже люди. Иногда, как видите, находит и на них. Душу в мундир не оденешь…

И, снова неуловимо изменившись, спокойным шутливым тоном предложил:

— Может, до дому, Шурочка? Что-то на покой старые кости просятся.

Дочки уже улеглись; в столовой белела постланная Пересветову постель; Анна Семеновна ставила на кухне тесто.

— Утром, сказывал, уедет, — объяснила она свою позднюю стряпню и искоса взглянула на Шуру. — Все мается мужик?

— Не знаю, мама, не расспрашивала, — уклончиво ответила Шура.

— Как жизнь-то, бывает, натолкет в ступе — и не разберешь ничего. У одного и дома все, а он казнится. Другой в одиночку мается. И ведь мужик-то славный.

— К чему вы это, мама? — резко спросила Шура.

— Да так, к слову просто. — Мать, наконец, оглянулась. Повинуясь какому-то порыву, сухими пахнущими дрожащими пальцами жалостливо провела по щеке дочери. — Видно, и тебе на роду вдовья доля до конца писана. Я ведь помоложе тебя одна-то осталась…

— Идем спать. Поздно уже, — Шура нахмурилась.

— Иди, дочка, иди, — торопливо закивала Анна Семеновна. — Я сейчас тут…

Сергей Сергеевич спал или делал вид, что спит, — в столовой слышалось его ровное, может быть, слишком ровное для спящего дыхание; в тусклом серебре луны остро блеснула золотая звездочка на повешенном поверх стула кителе.

Спали и дочки. Шура наклонилась над их кроватью, по привычке, как на маленьких, поправила одеяло, и тут же теплые обнаженные руки старшей, Нины, обвили ее шею.

— Спокойной ночи! — горячо дохнула она в ухо матери.

— Спи, дочка, спи. — Шура дотронулась губами до прохладного лба дочери, быстро, чувствуя, как горячо стало глазам, отошла к своей кровати. Как все-таки будоражит каждый приезд Сергея Сергеевича и память и сердце!

…Они пришли в горком комсомола под вечер, когда второй секретарь Шура Валькова собиралась уже уходить.

— Капитан Храмков, — представился горбоносый летчик, коротко вскинув затянутую кожаной перчаткой руку к серой ушанке.

— Присаживайтесь, товарищи, — захлопотала Шура, сдергивая красные шерстяные варежки и возвращаясь за свой секретарский стол.

Второй офицер, помоложе и пониже, молча козырнул и молча уселся, не спуская глаз с молоденького и симпатичного секретаря горкома.

— С просьбой к вам, — объяснил капитан. — Застряли тут на несколько дней, тоскуем в гостинице. Сейчас по местному радио услышали про вечер в театре. Не одарите нас билетами? Товарищ — комсомолец, а у меня душа комсомольская. — Карие глаза капитана смеялись.

Досадуя, Шура вспомнила, что свободных билетов не осталось, нахмурилась и тут же просияла.

— Валюш, — крикнула она, — напечатай, пожалуйста, два билета.

Машинка в соседней комнате застучала с поразительной готовностью; через минуту, сложив полные губы трубочкой, секретарь горкома подула на печать, лихо прихлопнула ею два дополнительных билета.

— Пожалуйста.

— Благодарю вас. — Улыбаясь, капитан прищелкнул каблуками и, не удержавшись, по-штатски пожал девушке руку — крепко, чуть-чуть придержав ее в своей руке и заставив секретаря горкома порозоветь.