Ньютон и фальшивомонетчик - Томас Левенсон

Сочувствующий судья мог бы точно так же отпустить и Чалонера. Обвинитель, который хотел бы просто нагнать страху на потенциально полезного заключенного, возможно, подвел бы суд к такому вердикту. Но на сей раз этого не случилось. В суде не было ни одного человека, который испытывал бы малейшее сочувствие к Уильяму Чалонеру. Лавелл и остальные судьи проигнорировали его возражение.

Судьи спешили, им предстояло рассмотреть в тот же день еще дюжину дел — а значит, Чалонеру нужно было дать высказаться и покончить с ним, что и произошло. Наблюдатели расценили его выступление как "посредственную защиту". "Доказательства были ясными и убедительными", поэтому, после того как Чалонер сказал свое слово, судьи передали дело присяжным. Заседатели в то время уходили в отдельную комнату только в сложных случаях, если нужно было определить виновность нескольких ответчиков. Для решения простого вопроса они собирались вместе на пару минут посреди зала суда.

Они не заставили Чалонера долго ждать. Игнорируя мелкие обвинения, жюри "быстро признало его виновным в государственной измене".[411]

На следующий день, 4 марта 1699 года, заключенный еще раз вышел к барьеру Олд-Бейли, на сей раз чтобы услышать свой приговор: "Смерть через повешение".

Суд над Уильямом Чалонером был окончен.

Глава 25. Я надеюсь, что Бог наполнит Ваше сердце милостью и состраданием

Чалонер не хотел покориться уготованной ему судьбе. "Услышав приговор, он непрерывно выкрикивал, что его убили, — писал его биограф, — что свидетели лгали и что с ним поступили несправедливо". Он вырывался, безумствовал, рыдал. В соответствии с требованиями криминального жанра автор единственной биографии Чалонера высмеивал его панику, описывая, как он "метался и боролся за жизнь, как кит, пораженный железным гарпуном".[412]

Оставалась только одна надежда. Председатель суда отправлял смертные приговоры, вынесенные на каждой сессии суда, на утверждение королю и министрам. Суд мог порекомендовать проявить милосердие — но не Лавелл и не в этом случае. Девятнадцатого марта государственный секретарь Вернон доставил Вильгельму III девять смертных приговоров. Двое из осужденных получили королевское помилование и остались в живых. Но Чалонер "был слишком известен, чтобы оказать ему доверие" — по крайней мере для людей, в чьих руках находились апелляции. В основном, невзирая на недостатки в судебном процессе, все заинтересованные лица были превосходно осведомлены о преступлениях Чалонера. Таким образом, "его нрав привел его к гибели … и когда ордер на исполнение приговора был подписан, он оказался в числе тех, кому было предназначено умереть".

Чалонер узнал эту новость в Ньюгейте. За ним все еще наблюдали, больше для развлечения, чем в каких-либо судебных целях. Томас Картер сообщал Ньютону о том, что "Чалонер … настаивал до конца, что не виновен[413] в том, за что его приговорили к смерти". Его биограф добавил (а может, и выдумал) чувствительные детали — услышав, что король подписал его смертный приговор, Чалонер "выл и стонал почище ирландки на похоронах, повторяя: "Убийство! Убийство! О, меня убили!" Он был безутешен: "невозможно вообразить, что могло бы заставить его покорно принять то, с чем надлежало смириться, хочет он этого или нет".

Чалонера охватил ужас. В своем последнем письме к Ньютону он с самого начала взял неверный тон — он писал так, будто что-то еще можно было оспорить: "Хотя, вероятно, Вы так не думаете, но я буду убит худшим из всех убийств, совершенных перед лицом правосудия, если не буду спасен Вашей милостивой рукой". Он вновь перечислял все недостатки "беспримерного суда" над ним: то, что ни один из свидетелей не сказал суду, что своими глазами видел его за изготовлением монет, что лондонские преступления не должно было рассматривать жюри Мидлсекса, что большая часть свидетельств не относилась к дню, указанному в обвинительном акте, что свидетели давали ложные показания по злому умыслу и из корысти.

К концу письма он, кажется, понял, что его тон едва ли может убедить человека, до мельчайших подробностей продумавшего слушания, которые привели его на край гибели, и в заключительном пассаже Чалонер уже не пытается ничего доказать. "Причина моих несчастий — оскорбление, что я Вам нанес", — пишет он. Но разве его враг не может смягчиться? "Дорогой сэр, сделайте это милосердное дело! О, ради Бога, если не ради меня, спасите меня от смерти".

И затем: "О дорогой сэр, никто не может спасти меня, кроме Вас, о Господь мой Бог, я буду убит, если Вы не спасете меня! Как я надеюсь, что Бог наполнит Ваше сердце милостью и состраданием и Вы сделаете это для меня".

И еще раз:

Засим остаюсь

Ваш почти убитый покорный слуга У. Чалонер.[414]

Исаак Ньютон, наконец одержавший победу, не озаботился ответом.

Утро 22 марта застало Уильяма Чалонера в рыданиях. За день или два до того он совершил последний вызывающий жест — послал давно утаиваемые им медные пластины солодовой лотереи в Тауэр, в дар смотрителю Монетного двора. Но теперь, когда тюремщики приехали за ним, он размахивал списком жалоб[415] и требовал, чтобы они были напечатаны. Ему отказали.

Его доставили в церковь, где он присоединился к другим заключенным, приговоренным к повешению. Возможно, он сидел перед гробом, который иногда ставили на стол перед скамьей для осужденных. Когда священник убеждал его выказать надлежащий дух раскаяния, Чалонер отказался, рыдая "более со страстью, чем с благочестием". Священник попытался успокоить его, но Чалонер продолжал безумствовать. "Несмотря на большую заботу и сострадание преподобного отца, трудно было пробудить в нем милосердие и прощение,[416] подобающие всем христианам, а особенно тем, кто находится перед лицом смерти". Наконец Чалонер успокоился в достаточной степени, чтобы получить причастие, и обреченные прихожане друг за другом вышли из храма.

Около полудня конвой выдвинулся к традиционному месту казни в Тайберне, где теперь находится Мраморная арка. Некоторые смертники торжественно обставляли свое последнее путешествие. Джон Артур, знаменитый разбойник, вальяжно раскинулся в экипаже, и толпа приветствовала его, когда он делал остановки в трактирах по пути. До виселицы он добрался совершенно пьяным.

Чалонер был лишен такого комфорта. С тех пор как Парламент приравнял изготовление фальшивых монет к государственной измене, казнь фальшивомонетчиков стала производиться в соответствии с жесткими правилами, установленными для участников Порохового заговора Гая Фокса. Изменник не пил джин. Никто не приветствовал его. Чалонера привезли к месту казни на грубых санях — никаких колес. В семнадцатом столетии в Лондоне не было подземных коллекторов, сточные воды неслись к реке вдоль проезжих дорог. Когда сани подпрыгивали, нечистоты фонтаном обрызгивали одежду, руки и лицо осужденного. Чалонер упрямо твердил о своей невиновности, крича "зрителям, что его убивают лжесвидетельством". До лобного места в Тайберне он добрался мокрым, замерзшим, покрытым грязью — и беспощадно трезвым.

Способ, каким казнили предателей, не менялся с тех пор, как Эдуард I отправил на виселицу шотландского повстанца Уильяма Уоллеса. Осужденные должны были быть "повешены за шею,[417] но не до смерти … сняты снова, и, пока вы все еще живы, ваши кишки должны быть вынуты и сожжены у вас на глазах, а ваши тела разделены на четыре части каждое, и ваши головы и четверти тела должны быть предоставлены в распоряжение короля". Фальшивомонетчики получили послабление: им было разрешено насмерть задохнуться в петле, так что их расчленяли уже мертвыми.

Ожидая очереди на виселицу, Чалонер еще раз выкрикнул, что "его убиваю т… под покровом закона". Священник приблизился к нему и снова попытался уговорить выказать раскаяние и смирение, требуемое от тех, кто находится перед лицом смерти. На сей раз Чалонер согласился и сделал передышку, "чтобы помолиться с большой горячностью".

Веревки свисали с трех поперечных балок треугольника "тайбернского дерева". Заключенные взбирались по лестнице, чтобы продеть головы в петлю. Виселица с люком, которая могла убить быстро, получила широкое распространение в Англии только через шестьдесят лет. Здесь же палач выбивал лестницу из-под ног осужденного, и тот повисал, дергаясь в судорожном "танце висельника", длившемся иногда несколько минут, пока несчастный не испускал дух.