Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант - Юрий Беспалов

— Среди всех воспоминаний о Наполеоне, — сказал я, — его слуг, камердинеров, адъютантов, близких к императору людей, а также ученых, исследовавших жизнь Наполеона, вы не найдете нигде ни одного слова о том, что Наполеон играл на виолончели хотя бы одну минуту.

— Но Ростропович сам мне рассказывал.

— Мало ли чего он рассказывал…

Лицо Зыкиной выражало явное недоверие к моим словам. Тогда я начал рассказ о жизни Наполеона и привел ей такой факт. В 1845 году первый лейтенант 1-го полка пеших гренадеров Старой гвардии Нуазо в своем родном городе Фиксене (под Дижоном) на собственные деньги поставил Наполеону бронзовый монумент работы известного скульптора Ф. Рюда. Надпись на памятнике гласила: «Наполеону — Нуазо, гренадер острова Эльба, и Рюд, скульптор». После смерти, по завещанию гвардейца, его похоронили стоя, в нескольких ярдах от памятника, чтобы он мог вечно охранять обожаемого императора.

— Как этого лейтенанта похоронили стоя? — вопрошала она. — Что он, в гробу стоял? Он, небось, развалился в нем и уже сидел. Привязали его там, что ли?

— Я не знаю.

— Тут есть доля вымысла. Кто это видел и знает?

— Не знаю, кто видел, а знает знаменитый французский военный историк Анри Лашук, опубликовавший в 1957 году книгу «Гвардия Наполеона». В ней вы найдете то, о чем я вам говорю.

— Тут много странного. Откуда этот Лашук взял историю с гробом?

Я замолчал. Увидел, что спорить бесполезно. Вспоминая героев Отечественной войны 1812 года, о которой Зыкина мало что толком знала, я рассказал ей, что император Александр I давал отличившимся в сражении солдатам особое знамя — штандарт, на котором было написано «За стойкость при поражении».

— Получается, — недоумевала она, — что они (солдаты) битву проиграли, а им за это знамя. Что-то не вяжется, первый раз слышу такое.

— Так, Людмила Георгиевна, давалось знамя это, чтобы у солдат не потерялась вера в победу, не опустились у них руки.

И опять на лице Зыкиной промелькнуло сомнение в правдивости моих слов.

Прочитала в «Неделе» (еженедельном приложении к газете «Известия») в рубрике «Гость тринадцатой страницы» интервью с главным режиссером цирка на Цветном бульваре профессором М. С. Местечкиным под заголовком «Кругом тринадцать». На традиционный вопрос репортера, как он относится к числу «13», профессор ответил: «Я родился 13-го числа, 13-го женился, 13-го ушел в армию, 13-го получил звание профессора, 13-го стал режиссером цирка, 13-го родился внук, 13-го купил холодильник, дом, где живу, номер 13, квартира номер тоже 13, в цирке кабинет номер 13, арена цирка 13 метров, высота купала 13 метров».

Отложив еженедельник в сторону, Зыкина заявила:

— Такого не может быть.

После небольшого раздумья позвонила Ю. В. Никулину, чтобы убедиться в том, что диаметр арены и высота купола 13 метров. Никулин дал утвердительный ответ.

— А комната или кабинет под номером 13 в цирке есть? — спрашивает Юрия Владимировича.

— Под тринадцатым номером в цирке Местечкин, — отвечал артист.

Тогда я говорю:

— Людмила Георгиевна, почему вы не верите Местечкину? Я вам больше скажу: у цирка на Цветном бульваре нумерация здания идет под номером 13 и останавливается около цирка троллейбус с номером 13.

Зыкина была сражена наповал.

— Этот Марк Местечкин какой-то чемпион мира по числу «13», — заявила она. — Ему следовало бы фамилию поменять на Марк Тринадцатый. Хорошо звучит.

В январе 1986 года я зашел в кабинет Зыкиной после ее примерки нарядов и увидел на подоконнике утюг.

— Нынче, — говорю, — исполняется 350 лет утюгу. Надо бы этот юбилей отметить. Без утюга вы, девушки, мало что из себя представляете.

— Откуда ты знаешь? — спросила певица.

— Из истории. Первое письменное упоминание об утюге на Руси было в январе 1636 года.

— Ну и память… Ты не ошибаешься? Мне кажется, он позднее появился.

— Ничего подобного, — возразил я. — Кузнец Ивашка Трофимов за пятиалтынный сделал на 31-й день января в царицыну палату утюг железный. Эта запись взята из книги расходов царицы.

Зашел как-то разговор о царе Николае II. Я рассказал, как Николай II, выступая в качестве нового царя в Аничковом дворце в Петербурге перед депутацией от дворянства, земств и городов, волновался и говорил громко. Его супруга, в то время слабо понимавшая по-русски, встревоженно спросила у стоявшей рядом фрейлины: «Почему он кричит?». На что фрейлина ответила по-французски:

«Он объясняет им, что они дураки…».

— Не мог так царь сказать, — убежденно возразила Зыкина.

— Конечно, не мог, — также уверенно сказал присутствовавший при разговоре Гридин. На другой день я принес супругам «Календарь русской истории» и ткнул пальцем в страницу, где я прочел то, о чем рассказал накануне.

— Значит, было такое, — согласилась Зыкина.

Рассказываю Зыкиной о художниках XVII века и вскользь говорю: «По инициативе Екатерины II в Эрмитаж в 1772 году были доставлены 158 картин, в их числе и знаменитая „Даная“. Тому способствовали посол в Париже Голицын и всем известный Д. Дидро».

— Что-то много картин. Цифра большая. Откуда столько набралось? — засомневалась Зыкина. И мне снова пришлось знакомить певицу с первоисточниками, как и в следующем эпизоде. Зашел разговор о гимне.

— До 1833 года у нас своего гимна не было, — говорю.

— Как это не было? А при Петре I? — спрашивает. — Что же, и при нем не было?

— Не было. При нем в качестве гимна использовались различные музыкальные произведения типа «Гром победы раздавайся». С 1816 года официальным в России стал английский гимн.

— Зачем России английский гимн? Откуда он взялся? — недоумевала она.

И таких примеров можно было бы привести порядочно. Но я вспомнил слова немецкого мыслителя и критика Г. Лессинга, сказанные еще в середине XVIII века: «Гению простительно не знать тысячу вещей, известных всякому школьнику, ибо богатство гения составляет не приобретенный запас знаний, но то, что он извлекает из себя самого, из собственных чувств».

В начале апреля 1987 года Гридин показал мне фотографию Зыкиной.

Нравится? — спросил. Разве может не нравиться твоя супруга? Какой нелепый вопрос. Но это не Людмила Георгиевна. А кто же? Ее двойник из Новгорода.

Посмотрев на фотографию, я не сомневался: на ней была Зыкина, и никто другой. Поэтому не стал спорить с Виктором, решив, что это запоздалый первоапрельский розыгрыш.

На другой день обращаюсь к Гридину:

— Так кто же все-таки на фотографии, которую ты мне вчера показывал?

— Дама из Новгорода. Копия Людмилы Георгиевны.