Нас ждет огонь смертельный! Самые правдивые воспоминания о войне - Владимир Першанин

Нашим приходилось туго. Помню такой эпизод. Закончив один из участков оборонительных сооружений, мы сдавали его военным. Приехали штук пять «полуторок» с командирами и бойцами. Глядим, бойцы без оружия. А до линии фронта километров двести, а то и меньше. Спрашиваем:

– Как же без оружия воевать будете?

– Как положено, так и будем, – ответил один из командиров. – Завтра винтовки и пулеметы подвезут.

Запомнился и другой эпизод. Закончив строительство закрытых орудийных окопов, мы помогали артиллеристам подкатывать к амбразурам и устанавливать полевые орудия, всего 10–12 штук. Я с удивлением увидел несколько громоздких старых по виду пушек, с толстыми стволами, на деревянных колесах, обтянутых шинами. Присмотревшись, разглядел на лафете выбитый в металле год выпуска – 1898. Да, наверняка немало повидала в жизни эта старушка, и не от хорошей жизни она будет отбивать немецкие танки. И все же чувствовали, что наша армия, отброшенная внезапным ударом немцев, без боев не отступает и сопротивление крепнет.

Уже в начале сентября, собираясь в обратный путь в Москву, мы увидели, как к колодцу подъехали три или четыре легковые «эмки». Вышли несколько командиров и водители. Напились холодной воды. Потом командиры отошли в сторону. С небольшого пригорка осматривали в бинокль местность, негромко переговаривались. Кто-то из студентов сказал мне, показывая на высокого военного в легкой кожаной куртке:

– Это генерал Качалов. Не слыхал о нем?

Позже я узнал, что командующий армией Качалов, уже воевавший и награжденный орденами, возглавит в здешних местах оборону и погибнет в бою, в горящем танке, не давая немцам прорваться. Генерал Качалов будет долго считаться пропавшим без вести, и лишь спустя годы станет известна судьба этого отважного и талантливого военачальника.

В Москву мы вернулись в конце сентября. Уже шли бомбежки.

Мы продолжали учиться, а ночами дежурили на крышах, гасили «зажигалки», которые бросали немецкие самолеты. Хотя говорили, что к Москве прорывается один самолет из ста, а остальных отгоняют или сбивают, Москву бомбили довольно часто. По слухам, одна или две бомбы попали в Кремль, но говорить об этом вслух никто бы не решился. Вообще разрушений было немного. Видел ли я, как падали сбитые немецкие самолеты? Нет, лично я не видел. Утверждали, что их обломками усеяны подступы к Москве. Так или по-другому – не знаю. Ползли слухи, что правительство эвакуировано в какой-то дальний город. Я не видел в этом ничего особенного. Главное, в Москве остался Сталин, а значит, город не сдадут.

Видел я и растерянно мечущихся людей, выкрики тех, кто боялся прихода немцев, или, наоборот, тех, кто ждал их. В целом скажу, что Москва напоминала крепко сжатую пружину. Молчаливые суровые патрули, деловито проверяющие документы. С ними даже в разговор вступать не хотелось. Какие разговоры? Короткое внимательное изучение документов и – «Вы свободны!». Ладони под козырек. Видел и задержанных, которых куда-то молча вели. Те тоже молчали. Разбираться будут в комендатурах.

В октябре 1941 года театр и училище эвакуировали в Челябинск, куда мы добирались на эшелоне со всем нашим учебным имуществом целый месяц. Мне было двадцать пять лет. Я видел, как у военкоматов толпятся школьники, мальчишки 16–17 лет. Было не по себе, что люди воюют, а я здоровый, крепкий парень, кандидат в члены партии, постигаю актерское мастерство. Я записался в декабре в коммунистический батальон, формировавшийся для направления в Керчь и Новороссийск. Уже собрался, пошел попрощаться с ребятами, и тут меня перехватил художественный руководитель театра Илья Яковлевич Судаков. Они стояли вместе с Николаем Семеновичем Патоличевым, тогда работавшим первым секретарем Челябинского обкома КПСС.

– Ты куда собрался? – спросил Судаков, увидев вещмешок за спиной.

– На фронт, – ответил я.

Кто такой Патоличев, я не знал.

– Тебя кто отпускал? – наседал художественный руководитель. – Вам что, просто так отсрочку дают?

Патоличев, выслушав нас и видя мою настойчивость, прекратил спор и сказал, что меня вызовут в военный отдел обкома. Таким образом, в коммунистический батальон я не попал. Много позже я узнаю трагическую судьбу десанта, особенно его первой волны.

Переброска войск через Керченский пролив проводилась в семибалльный шторм. Несмотря на сильный ветер, немецкие самолеты топили одно судно за другим. В основном это были небольшие сейнеры, деревянные рыбацкие шхуны и фелюги. Такое судно можно было потопить прицельной очередью крупнокалиберных пулеметов и авиационных пушек. И все же десантники овладели восточной частью Керченского полуострова, продвинувшись более чем на сто километров. Были освобождены Керчь и Феодосия. После разгрома немцев под Москвой это была еще одна крупная победа. К сожалению, летом сорок второго немцы вновь овладеют Керченским полуостровом.

Через неделю меня действительно вызвали в обком, и я несколько часов заполнял подробнейшую анкету о себе, родителях, родственниках. Не знал, что и думать. В разведку, что ли, готовят?

На свои вопросы ответа я не получил, а спустя три месяца, в апреле 1942 года, был направлен в Свердловск на специальные курсы. Там я понял, почему меня так тщательно проверяли. Мы изучали топографию, спецсвязь, кодирование военных карт, специальные пароли, переговорные таблицы и всю остальную премудрость, обеспечивающую скрытое управление войсками.

Неплохо была организована боевая подготовка. Мы изучали не только винтовку Мосина, но и автоматы ППШ и ППД, пистолеты ТТ и наган. Правда, стрельб проводилось немного. Я довольно успешно поражал цели из винтовки. Раза три стреляли из автомата ППШ. Автоматическое оружие требовало иного подхода. Первый раз я запустил все пять пуль «в молоко». Инструктор терпеливо объяснял технику стрельбы. Запомнилось, что стрелять надо короткими очередями, а слишком длинные очереди – «перевод патронов» и могут привести к отказу оружия. Второй и третий раз я отстрелялся на «хорошо». В будущем мне это очень пригодилось. Но стрелять по-настоящему я научился лишь на фронте. На курсах выдавали слишком мало патронов. До стрельбы из пистолета мы не дошли, а из нагана на единственных стрельбах я кое-как выбил «тройку».

Кормили так себе, но сильно не голодали. Каша, хлеб и сладкий чай на завтрак. Через день кусочек сливочного масла. На обед неплохие щи или суп и снова каша. Мяса почти не видно, но хоть запах есть. По воскресеньям нас старались подкормить получше: гречневая каша, иногда булочки к чаю.

На курсах учились ребята, как правило, закончившие девять-десять классов, техникум, кого-то взяли из институтов. Это накладывало отпечаток и на поведение, отношение к занятиям. Конечно, все мы были молодыми, любили дурачиться, но серьезных ЧП за все время не было.