Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) - Михаил Иванович Одинцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Неоценимую помощь Красной Армии оказали в годы войны деятели советской медицинской науки. Они разработали новые методы лечения ран, применили новые хирургические приемы, сконструировали совершенную аппаратуру для госпиталей и клиник. Лучшие работы в области медицины удостоены Сталинской премии. Одна из них присуждена профессору, консультанту-хирургу эвакогоспиталей Тамбовской области В. Ф. Войно-Ясенецкому за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений»[136].
На лауреата обрушился поток поздравлений. В письме сыну Михаилу Лука писал: «Множество поздравлений отовсюду: патриарх, митрополиты, архиереи (далеко не все, так как не знают моей фамилии), Карпов, Митярев, Третьяков, Академия медицинских наук, Комитет по делам высшей школы, Богословский институт, профессора и проч. и проч. Превозносят чрезвычайно… Моя слава – большое торжество для Церкви, как телеграфировал патриарх»[137].
Телеграммы в связи с награждением архиепископа Луки Сталинской премией
…Москва. Генералиссимусу И. В. Сталину
Прошу Вас, высокочтимый Иосиф Виссарионович, принять от меня 130 000 рублей, часть моей премии Вашего славного имени, на помощь сиротам, жертвам фашистских извергов.
Тамбовский Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий, профессор хирургии.
…Тамбов, Тамбовскому архиепископу Луке Войно-Ясенецкому, профессору хирургии.
Примите мой привет и благодарность Правительства Союза ССР за вашу заботу о сиротах, жертвах фашистских извергов.
Сталин
Журнал Московской патриархии. 1946. № 1.
Спустя пару дней в адрес Луки поступила телеграмма уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви при Тамбовском облисполкоме П. К. Павлова: «Искренне поздравляю Вас с Правительственной наградой – присуждением Вам Сталинской премии за Ваши исключительные заслуги в области медицины и желаю таких же успехов в Вашей работе еще долгие годы. Уполномоченный Совета Павлов П. К.».
Любопытно, что еще через десять дней тот же Павлов направил в Совет по делам Русской православной церкви доклад о религиозной ситуации в области. Остановился он и на характеристике действий правящего иерарха:
«Работа епархиального управления и благочиния кажутся нормальными. Но если разбирать глубже, с учетом взаимоотношений архиепископа и лиц, окружающих его, то приходится отметить признаки натянутости, нервозности и отсутствия искренности в их отношениях между собой.
Это обстоятельство объясняется субъективными особенностями архиепископа Луки, его стилем руководства, его необыкновенной щедростью на разного рода взыскания по отношению к духовенству, без проверки фактов, только лишь на основании слухов и доносов. Его грубость вызывает у духовенства какой-то страх перед ним и беспрекословное подчинение, даже в тех случаях, когда он был не прав. Нехорошо и то, что Лука очень легко попадает под влияние некоторых лиц из мирян, очень доверчив к ним, в результате чего эти лица получают возможность влиять на епархиальное управление в целом».
А в заключение он пробрасывает мысль, что было бы всем хорошо: патриархии, Совету и уполномоченному, если бы в Тамбовской области был иной правящий архиерей.
Научную деятельность, публикацию книг и статей, получение Сталинской премии владыка Лука рассматривал как средство поднять авторитет церкви. Лука считал, что его научный труд привлечет к православию многих интеллигентов. Понятно, что епископ прекрасно осознавал – награждение это не только признание его личных заслуг, но и демонстрация благосклонного отношения государства к церкви.
«Сегодня подтвердилось мое мнение, – пишет владыка сыну, – что я немалый козырь для нашего правительства. Приехал специально посланный корреспондент ТАСС, чтобы сделать с меня портреты для заграничной печати. А раньше из патриархии просили прислать биографию для журнала и Информбюро. Два здешних художника пишут мои портреты. Только что вернувшийся из Америки Ярославский архиепископ уже читал там в газетах сообщения обо мне как об архиепископе-лауреате Сталинской премии… Завтра приедет из Москвы скульптор лепить мой бюст»[138].
Но были на медицинском поприще и неприятные минуты. Все-таки происки недовольных в медицинской среде, партийных антирелигиозников и уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви сделали свое черное дело. В 1946 году архиепископу окончательно запретили выступать перед научной аудиторией в рясе, с крестом и панагией. По этому поводу он писал сыну:
«Я получил предложение Наркомздрава СССР сделать основной доклад о поздних резекциях крупных суставов на большом съезде, который должен подвести итоги военно-хирургической работе. Я охотно согласился, но написал, что нарком запрещает мне выступать в рясе, а Патриарх – без рясы. Написал и Патриарху об этом, он мне ответил письмом… его мнение совпадает с моим: выступать в гражданской одежде и прятать волосы в собрании, в котором все знают, что я архиерей – значит стыдиться своего священного достоинства. Если собрание считает для себя неприемлемым и даже оскорбительным присутствие архиерея, то архиерей должен считать ниже своего достоинства выступать в таком собрании…
По телефону я говорил с организатором съезда, доктором Дедовым. Он заволновался и говорил, что все (и нарком в том числе) придают большое значение моему докладу и обещали поставить на ноги все начальство. Но через день он сказал, что все начальство целый день было занято этим вопросом, говорили с Третьяковым и Карповым, и, как будто, дело дошло до ЦК партии, но на выступление в рясе не согласились. Я просил передать наркому, что принимаю это как отлучение от общества ученых»[139].
К этому времени обострились проблемы со здоровьем: сказывались испытания всей его трудной жизни и последствия исключительно напряженной работы. Он теряет зрение, сердце все чаще отказывает: аритмия, декомпенсация.
Участие в общецерковной жизни
В половине восьмого утра 15 мая 1944 года в квартире председателя Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР Г. Г. Карпова в Доме на набережной раздался телефонный звонок. Привыкший к утренним неожиданным известиям Карпов поднял трубку и услышал трагическую весть о внезапной кончине патриарха Московского Сергия (Страгородского).
Через полчаса Карпов прибыл в Чистый переулок. В доме толпились близкие патриарха. У одра почившего собрались члены Священного синода. Митрополит Крутицкий Николай совершил первую панихиду. Возгласы и общее пение были тихими, скорбными, то и дело прерывавшиеся слезами, которые нельзя было удержать и которых никто не стеснялся.
Карпов прошел в рабочий кабинет патриарха. Здесь были иерархи, духовенство. Вызвали келейника патриарха архимандрита Иоанна (Разумова), который рассказал о последних часах жизни Сергия Страгородского. «Патриарх проснулся рано утром, – говорил он, – и поскольку до назначенного времени визита домашнего врача оставалось еще немало времени, Сергий решил прилечь. Когда я вернулся спустя час и вошел в спальню, меня
