Нежная душа - Александр Минкин

Но ради такой чепухи, ради такого примитивного кукиша Любимов затевать постановку не стал бы.

Не знаю, считает ли он театр храмом. Но что Любимов считает театр кафедрой и зеркалом, в котором общество должно увидеть собственное лицо, – сомнений нет.

Значит, он хочет показать нам 1998-й, а не 1949-й. И как же странно начинает он нас показывать нам. Любимов играет Сталина без грима, однако копируя незабываемые интонации. Звучит нэтарапли-вый монолог:

– Он нэ доверял своей матери. И Богу. И революционерам. И мужикам. И рабочим. И тем более нэ доверял инженерам. Нэ доверял солдатам и генералам. Нэ доверял своим приближенным. Нэ доверял женам и любовницам. И детям своим нэ доверял. И прав оказывался всегда. И довэрился он одному только человеку – единственному за всю свою безошибочно-нэдоверчивую жизн. Это нэ был болтун, это был человек дела. Человек этот был Адольф Гитлер.

Ни в романе, ни в спектакле Гитлера нет. Но спектакль начинается именно с этих слов, и их ощущаешь как очень важные. Как нечто такое, что (для собственного блага) лучше понять поскорее и поточнее.

Зэки шарашки – техническая элита, «последний ручеек духовности». Последний – ибо офицерство, духовенство, дворянство, крестьянство уничтожены. Философы, историки, писатели…

А оставшиеся в живых – что они чувствовали? Сталинский «Краткий курс» истории ВКП(б) стал единственной истиной. (Это все равно что сегодня заставить весь народ в школах и институтах изучать историю России по книжке Коржакова, где судьба России, по мнению автора, зависит от того, при каких обстоятельствах вырвало Бурбулиса.) И вот эта техническая элита сознательно делает аппарат, чтобы поймать честного человека. И уничтожить его. Но даже если б они не знали конкретной задачи, то безошибочно знали, что заказчик их – сатана. И выполняли. А некоторые и в зоне продолжали верить в товарища Сталина, продолжали гордо твердить: «Я и сейчас коммунист».

«Я и сейчас демократка!» – говорит учительница, год не получавшая зарплату. Она продолжает верить в Гайдара.

Говоришь: откройте глаза, поглядите на результат! А они: «Да, но надо учесть условия…»

Конечно. Сталину мешали пережитки проклятого прошлого (царизма). Гайдару мешали пережитки проклятого прошлого (коммунизма). Всегда находился гад, который все портил: Троцкий, Руцкой… Сталин выселял чеченцев, Ельцин бомбил их…

И ни разу Россию не возглавил культурный человек. Лебедь правильно говорит: «Вот начнется смута – и меня востребуют». Мне не нравится, что он мечтает о гражданской войне, которая сделает его президентом, но рассуждает он правильно.

Цивилизованному, благоденствующему народу в голову не придет поставить над собой унтера.

Единственная в мире страна, в полном составе севшая к телевизорам лечиться пассами Кашпировского и заклинаниями Чумака. Глядя на это безумие, любой человек понимал: люди хотят, чтобы их обманывали.

И вскоре им стали точно так же – руками по телевизору – показывать зарплату и инвестиции. И еще показывали презентации, где люди купались в шампанском и, набив рот икрой, приговаривали: «Мы заработали денег для себя, мы заработаем их и для вас».

Всюду торчали зеркала, но глядеть в них никто не хотел. И узнавать себя не хотели. И когда очередной наглый мелкий бес предложил опять поделить все поровну – на сто пятьдесят миллионов ваучеров, никто не узнал знакомые слова: фабрики – рабочим, хлеб – голодным…

Ассоциации во время спектакля возникают помимо воли. Желдин играет Поскребышева почти без слов, крадется, улыбается, тает перед Хозяином. А в романе так: «Его не то что за глаза, его и про себя-то почти не осмеливались звать Сашкой, а только Александром Николаевичем. „Звонил Поскребышев“ значило: звонил Сам. Поскребышев держался начальником личного секретариата Сталина уже больше пятнадцать лет. А секрет был прост: он был по душе денщик и именно тем укреплялся в должности. Даже когда его делали генерал-лейтенантом, членом ЦК и начальником спецотдела по слежке за членами ЦК – он перед Хозяином ничуть не считал себя выше ничтожества. Тщеславно хихикая, он чокался с ним в тосте за свою родную деревню Сопляки. Но оборачиваясь к младшему, этот плешивый царедворец простоватого вида приобретал огромную значительность».

Каким же глухим надо быть к собственной истории, чтобы опять плешивого, опять денщика, опять Сашку – опять делать генерал-лейтенантом.[21] И опять поручать ему слежку за ближайшими своими соратниками, за дочерью…

Не знающие своей истории, косноязычные невежды, они обрекают нас опять и опять на дикость и глупость, неизбежно возвышая недоучек и шарлатанов, которые всегда обещают «через полгода, максимум через год…»

Так возвысился Лысенко, обещая Сталину (а потом и Хрущеву) немыслимые урожаи, и довел СССР до закупок зерна. Так возвысился Гайдар, обещая стабилизацию рубля и рост производства.

«В чем же дело? В чем же дело?» – бормочешь, глядя, как на сцене раздевают догола и затем обыскивают голое существо, которое час назад было высокопоставленным советским дипломатом. Существу приказывают: повернитесь спиной, расставьте ноги, наклонитесь, раздвиньте руками ягодицы… И оно выполняет, не сопротивляясь.

Это очень неприятно – сидеть в темном зале и не знать ответа на вопрос: случись что – окажешь ли хоть какое-нибудь сопротивление? Это ведь на миру смерть красна. А в лапах надзирателей, может, и не красна вовсе.

В чем же дело? В чем же дело? Почему, вместо того чтобы отмывать грехи, стали отмывать деньги?

Десять лет назад Любимов, вернувшись из эмиграции, ставил на Таганке «Маленькие трагедии» Пушкина. И так случилось, что дали мне снимать документальный фильм. Казалось, что-то важное само откроется в монтаже репетиций, актерских монологов и бесконечных баек о Сталине, которые рассказывал (показывал) Любимов, объясняя артистам, как играть персонажей Пушкина. А потом, сидя один в пустом зале, он печально говорил о впечатлении, которое произвела на него родина: «Все хотят вырвать что-то. Схватить, урвать и убежать. А главное – не работать. Это ужасно».

Объясняя актрисе, что чувствует донна Анна, которая не может молиться, Любимов процитировал Гамлета: «Покайтесь в содеянном и воздержитесь впредь», задумался, забыл о сцене… И вдруг сказал: «Это каждый житель наш должен себе сказать. Тогда, может, чего-нибудь и выйдет. А иначе ничего не выйдет». В 1989-м, когда весь мир восхищался перестройкой, питал надежды и любил нас без памяти, это казалось стариковским ворчанием.

Все сбылось. Люди озлоблены, страна в нищете и развале. А самого Мастера уплотнили, забрали две трети театра. Теперь там, за стенкой, хозяйничает бывший ученик Губенко. Мог бы играть у Любимова, а играет у Зюганова. Какой проигрыш собственной жизни! Был артистом Таганки, стал членом ЦК.

Придя домой после «Шарашки», я зачем-то полез в словари. Ведь в энциклопедиях есть ответы на все вопросы. Оказалось, что во всех дореволюционных энциклопедиях есть статья «Нравственное помешательство», а во всех советских ничего такого нет, зато есть «Моральный кодекс». Впечатление такое, что революция разом вылечила всю страну от нравственного помешательства и термин исчез как ненужный, ничего не означающий. Впрочем, судите сами.

«НРАВСТВЕННОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО – психическая болезнь, при которой моральные представления теряют свою силу и перестают быть мотивом поведения. При нравственном помешательстве (нравственная слепота, нравственный дальтонизм) человек становится безразличным к добру и злу, не утрачивая, однако, способности теоретического формального между ними различения. В обособленном виде нравственное помешательство развивается на почве наследственного психического вырождения и неизлечимо» (Энциклопедический словарь Павленкова. 1905[22]).

И это считалось болезнью? Да еще с печальным уточнением «неизлечимо».

«МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС строителя коммунизма: преданность делу коммунизма, любовь к соци-алистич. Родине, к странам социализма; добросовестный труд на благо общества; забота каждого о сохранении и умножении обществ. достояния; высокое сознание обществ. долга, нетерпимость к нарушениям обществ. интересов; коллективизм и товарищеская взаимопомощь; гуманные отношения и взаимное уважение между людьми; честность и правдивость, нравств. чистота, простота и скромность в обществ. и личной жизни; взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей; непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству; дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к нац. и расовой неприязни; непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов; братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами» (Советский энциклопедический словарь. 1981).

Читаешь это нагромождение – и нет сомнений: сочиняли именно те, неизлечимые, «не утратившие, однако, способности теоретического…»