Бурная жизнь Ильи Эренбурга - Ева Берар

Конгресс писателей в защиту культуры

6 мая 1937 года в Барселоне вспыхивает братоубийственная бойня среди республиканцев: анархисты и «поумовцы» сражаются против отрядов каталонского Генералитета и коммунистов ПСУК. Эренбург в это время находится на южном фронте, и репортажи в «Известия» посылает Антонов-Овсеенко. Некогда приверженец Троцкого, он теперь яростно клеймит «троцкистских предателей», «троцкистских фашистов», «пятую колонну». 14 июня, по распоряжению НКВД вопреки протестам испанских коммунистов, он отдает приказ окружить штаб «поумовцев» в Барселоне, арестовать руководителей, среди которых Андрес Нин (впоследствии он будет убит). В своих репортажах «Известиям» Эренбург обойдет молчанием все эти события.

Его внимание в тот момент полностью поглощено приближающимся Вторым международным конгрессом писателей в защиту культуры. Конгресс должен открыться в Валенсии в июле. Для советских властей Конгресс пришелся как раз кстати: арест Андреса Нина в Испании и обнаруженные «доказательства» его сговора с фалангистами, процесс против верхушки Красной Армии в СССР, обвиненной в измене в пользу немецкого фашизма, — все это подкрепляло новые призывы к бдительности и борьбе против «врагов народа». Единственная помеха — Андре Жид: большинство писателей, присутствовавших на Втором конгрессе, еще помнят, что он был одной из главных фигур парижского антифашистского конгресса 1935 года. Затем этот горячий сторонник СССР отправился в «страну будущего», где его постигло жестокое разочарование: он вернулся, потрясенный царящей там фальшью и несправедливостью. Его «Возвращение из СССР» поступает на книжные прилавки как раз к моменту открытия конгресса; даже Мальро в личной беседе замечает, что лучше было бы опубликовать эту книгу уже после победы над франкистами. Кольцов, возглавлявший советскую делегацию, высказывается совершенно однозначно: «Я перелистал — это уже открытая троцкистская брань и клевета»[357]. Что же касается Эренбурга, его отнюдь не приводит в восторг состав советской делегации: Всеволод Вишневский, претендовавший на московскую квартиру Эренбургов, Александр Фадеев, в свое время состоявший в руководстве РАППа, Алексей Толстой, минувшим летом со страстью неофита принимавший участие в разгроме «троцкистско-зиновьевского блока»; именно он задает тон выступлений советской делегации: «Троцкизм должен быть уничтожен во всем мире. Он должен быть разоблачен и вырван с корнем, как в СССР. <…> Троцкий и его агенты твердо намерены наполнить свои ветхие мехи, прогнившие от ложно понятого интернационализма, горячей кровью женщин и детей, разрубленных на куски фашистами»[358]. В репортаже для «Известий» Эренбург так резюмирует эту речь: «Алексей Толстой с негодованием разоблачил троцкистов, пособников фашизма». Но одурачить редакцию ему не удалось: «Известия» напечатают полный текст выступления Толстого. Тогда Эренбург вообще перестал комментировать выступления советских делегатов. Спустя три дня после открытия конгресс переехал в Мадрид. Эренбург должен был выступать вместе с Кольцовым, Мальро, Пассионарией и Рафаэлем Альберти, но из-за недостатка времени ему пришлось произнести свою речь 10 июля, когда конгресс снова вернулся в Валенсию. В отличие от прочих советских делегатов, он ни словом не упоминает ни Андре Жида, ни «врагов народа», ни «генералов-предателей», предпочитая говорить о другом — о необходимости возобновить наступление на фронтах, что мало согласовывалось с занятой в то время СССР позицией. Братья-писатели из СССР дружно выразили ему свое недоверие. Он, со своей стороны, стыдится их штампованной пропагандистской риторики, ему отвратительны их развязные попойки, прогулки в роллс-ройсах — словом, поведение захватчиков в завоеванной колонии: так, во время наступления на Брунете Всеволоду Вишневскому, автору сценария «Мы из Кронштадта», и Владимиру Ставскому, новому председателю Союза писателей, захотелось понюхать пороха, и они пожелали, чтобы Эренбург устроил им «экскурсию» на фронт… По окончании конгресса Эренбург пишет Кольцову: «Я не был согласен с поведением советской делегации в Испании, которая, на мой взгляд, должна была, с одной стороны, воздержаться от всего, что ставило ее в привилегированное положение по отношению к другим делегатам, с другой — показать иностранцам пример товарищеской спайки, а не деления советских делегатов по рангам. Я не мог высказать своего мнения, так как меня никто не спрашивал и мои функции сводились к функциям переводчика»[359]. Все указывает на то, что ему отвели подчиненную роль, как будто он принадлежал к местному обслуживающему персоналу. Человеку, который провел немало времени среди сражающихся, такое унижение было трудно перенести, и Эренбург отказывается от предложенного ему ответственного поста в Ассоциации писателей: «При таком отношении ко мне — справедливом или несправедливом — я считаю излишним выборы меня в секретари Ассоциации, тем паче, что отношение ко мне советской делегации ставит меня в затруднительное положение пред нашими иностранными товарищами»[360].

После конгресса, уставший, разочарованный, он вместе с Любой укрывается в Пиренеях. Там он пишет «Что человеку надо» — неудачную повесть об испанской войне, отдыхает, приходит в себя и… очень скоро начинает тосковать по Испании. Через несколько недель он снова там.

Террор в Москве

Друзья и знакомые рассеялись кто куда: Хемингуэй, Ивенс и Мальро уже давно покинули страну; Антонов-Овсеенко, Розенберг и его преемник Л.Я. Гайкис отозваны в Москву, Кольцов отбыл в СССР 6 ноября. Из тех, кто был отозван раньше, ни один не вернулся. Оставался только тихий и скромный Овадий Савич, старый знакомый Эренбурга по Парижу. Преданный друг и настоящий эрудит, Савич приехал в Испанию, поддавшись уговорам Эренбурга, и под его руководством осваивал ремесло журналиста. Однако работы становилось все меньше: неудачи республиканцев побудили Сталина свернуть пропаганду. Иностранная колония в Мадриде обескуражена и разочарована, но ведь не спасения от тоски, не развлечений искал Эренбург в Москве, куда он решает вскоре отправиться в декабре 1937 года. В своих воспоминаниях он сообщает, что устал быть военным корреспондентом, «захотелось передохнуть, отвлечься», встретить Новый год в Москве, так что полученное им приглашение в Тбилиси на пленум писателей было как нельзя кстати. Этому объяснению верится с трудом. Неужели он действительно считал себя неприкосновенным под защитой «самой демократической в мире» конституции, принятой в 1936 году, автором которой был его друг Бухарин? Скорее наоборот: в январе 1937-го, на процессе «правотроцкистского блока», Радек, Пятаков и Сокольников дали обвинительные показания против Бухарина и Рыкова. На пленуме ЦК, собравшемся через месяц, Сталин требует их ареста как «наемных убийц, вредителей и диверсантов, находившихся на службе фашизма»[361]. Принимая приглашение из Тбилиси, Эренбург прекрасно понимал, что отказаться от него — значит обнаружить свой страх и тем самым подтвердить подозрения. Он решил обмануть судьбу. Показания Исаака Бабеля на допросах в НКВД подтверждают, что Эренбург понимал, что он рискует: «…Эренбург приезжал в Москву в 1936 и 1938 годах. В связи с прошедшим процессом над зиновьевцами и троцкистами выражал опасения за судьбу своего главного покровителя — Бухарина <…> В последний его приезд разговор наш вращался вокруг двух тем: аресты, непрекращающаяся волна которых, по мнению Эренбурга, обязывала всех советских граждан прекратить какие бы то ни было сношения с иностранцами, и гражданская война в Испании»[362].