Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582 - Витольд Новодворский

В таком настроении приступали враждующие стороны к переговорам о мире: та и другая сторона рассчитывала на стесненные обстоятельства противоположной и надеялась при помощи их добиться своего. Исход, следовательно, переговоров зависел от выдержки противников, от того, кто кого в этом отношения пересилит. Поэтому можно было предвидеть, что переговоры будут тянуться долго. Действительно, все так и случилось.

Местность, куда съехались послы для совещаний, была до такой степени опустошена огнем и мечом, что нельзя было найти даже кола, чтобы привязать лошадей[916].

Послы собирались на заседания в жалкой хижине самого примитивного устройства: дым из печи выходил через двери и окна, и сажа падала на платье находившихся в ней. Съестных припасов негде было достать и приходилось довольствоваться теми, которые были привезены. Московские послы запаслись всем в изобилии, но посольство Батория страдало от недостатка в пище. К тому же Русские и поселились не в Яме Запольском, а поудобнее, вблизи его, в Киверовой Горе.

Столкновение между сторонами произошло уже на первом заседании по поводу посольских полномочий. Московские послы имели обыкновенную верительную грамоту, свидетельствовавшую только о том, что они посланы на съезд для заключения мира и что имеют право говорить и вершить дела от имени царя[917].

Эта неопределенность полномочий вызвала опасение у Баториевых послов, что они будут вести переговоры бесцельно: когда дело дойдет до решительного момента, московские послы сошлются на недостаточность своих полномочий, обратятся за новой инструкцией к своему государю, тот поставит новые условия, вследствие чего придется прекратить переговоры; одним словом, произойдет то, что случилось при переговорах в Вильне[918].

Вследствие этого Баториевы послы, сославшись на свою верительную грамоту, дававшую им определенные и решительные полномочия[919], потребовали, чтобы и московские послы представили им подобную же грамоту. Полагая, что они скрывают ее, Поссевин припомнил им содержание письма, в котором Иоанн объявлял ему, что отправляет послов с совершенными полномочиями. Но князь Елецкий с товарищами утверждал, что они подобной грамоты не имеют, и представили такую, какую издревле московские государи давали обыкновенно своим послам. Спор обострился еще вследствие протеста московских послов против присутствия в заседании Христофора Варшевицкого, которого королевская грамота не называла в числе послов[920]. Так прошел в прениях целый день. Баториевы послы прервали заседание и уехали к себе домой, заявив, что более не хотят приезжать на заседания, ибо совещания будут лишены твердого основания[921]. Это была, конечно, только угроза. На следующий день они снова явились. Спор был улажен следующим образом. Каждый из московских послов под присягой заявил Поссевину, что такие верительные грамоты вроде той, какую они теперь имеют, всегда выдавались и выдаются московскими государями.

Тогда совещания возобновились после обычного в таких случаях протеста со стороны Баториевых послов против нарушения порядка, установленного при переговорах; кроме того, не было обмена и верительных грамот, и московские послы допустили tacito consensu присутствие в заседаниях Варшевицкого.

Поссевин предоставил право первого голоса Баториевым послам, как представителям стороны победившей, предлагая им представить условия, на которых они могут заключать мир. Тогда князь Збаражский заявил, что уступка всей Ливонии sine qua non ведения даже переговоров, что в противоположном случае они, королевские послы, отказываются от дальнейших совещаний. Русские, конечно, горячо против этого требования протестовали. Следуя инструкции, данной царем, они остановились на первой ступени уступок противнику: к уступке той части Ливонии, о которой Иоанн сообщил Баторию через Поссевина, когда папский легат был в Старице, они прибавили теперь только один город — Говью[922]. По этому поводу произошли сильные прения. Та и другая сторона понимала, что противник имеет полномочие сделать большие уступки, и старалась выведать, в чем они именно состоят; Баториевы послы направляли все усилия к тому, чтобы узнать, могут ли Русские, по своей инструкция, уступить всю Ливонию или нет. Чтобы вызвать их на откровенность, они, по совету Поссевина, первые начали делать уступки. Итак, они заявили сначала, что король соглашается вывести свои войска из московских областей, потом стали уменьшать сумму за издержки на ведение войны и, наконец, уступили четыре крепости: Остров, Красногород, Келий и Воронеч[923]. Маневр увенчался до некоторой степени успехом.

Московские послы дали понять, что имеют право сделать еще большие уступки в Ливонии, впрочем, под тем условием, если король согласится возвратить их государю Великие Луки, Неволь, Заволочье, Велиж, Холм и все псковские пригороды. Это заявление вызвало негодование среди Баториевых послов. Они стали говорить, что приехали не торговаться Ливонской землею, а заключить в три дня договор, и грозили опять отъездом[924], но опять уехали только к себе домой, обещав Поссевину прибыть на следующий день.

Между тем Поссевин остался один с московскими послами и старался выведать окончательные условия, на которых Иоанн может согласиться заключить мир. Совещание было весьма продолжительно.

Русские являлись к легату и на следующий день утром и наконец после долгих колебаний признались, что их государь в крайнем случае готов уступить и Ливонию, если только ему будут возвращены Великие Луки и другие крепости, взятые Баторием в прошлом году. Признавшись в этом, они тотчас же спохватились и, сожалея очевидно об этом, стали просить Поссевина повести переговоры так, чтобы за их государем осталось несколько (4, 6) крепостей в Ливонии для оправдания титула Ливонского владетеля; они утверждали, что только при этих условиях мир может состояться.

Чтобы довести поскорее дело до конца, Поссевин начал хлопотать об уступке Иоанну хотя бы только незначительной доли Ливонии. Так как Баториевы послы, согласно своей инструкции, уступки этой сделать не могли, папский посол обратился за согласием по этому пункту к Замойскому[925].

В то время как Поссевин ждал ответа от польского канцлера, совещания между Баториевыми и московскими послами шли своим чередом. При этом возник сильный спор по поводу Швеции. Уже во втором заседании Баториевы послы предъявили требование, чтобы в мирный договор был включен также шведский король. Между последним и польским королем существовали тогда, вследствие успехов шведского оружия в Ливонии, весьма натянутые отношения[926], но Баторий, по совету Поссевина, стал выдавать себя за союзника шведского короля, чтобы казаться в глазах московского царя еще более опасным противником. Кроме того, Баторий интересовался примирением Швеции с Москвой еще и потому, что желал хоть на короткое время задержать успешные действия Шведов в Ливонии[927]. У Поссевина был другой расчет: он полагал, что московский государь выберет его посредником при ведении переговоров о мире со Швецией; он, Поссевин, устроит этот новый мир, вследствие чего авторитет Рима еще более усилится[928]. Однако в своем расчете папский легат ошибся. Иоанн не желал вовсе мириться с шведским королем: напротив того, он собирался вести с ним особенно энергично войну, помирившись с Баторием. Поэтому царь и запретил строго своим послам, как об этом мы говорили выше, включать в условия мирного договора Швецию. Послы поступили согласно своей инструкции. Они решительно отвергнули это требование Баториевых послов, приводя совершенно основательные тому доказательства: они посланы договариваться о мире с польским королем, а если шведскому королю желательно мириться с их государем, то он должен послать к нему своих послов[929].

Баториевы послы умышленно раздували вопрос о Швеции, чтобы затянуть переговоры и выиграть таким образом во времени, которое нужно было им для сношений с Замойским. К последнему они должны были обращаться в тех случаях, когда полномочия их, определенные инструкцией, оказывались недостаточными[930].

После устранения вопроса о Швеции оставалось теперь самое трудное дело — решить вопрос о Ливонии.

Мы говорили выше, что Поссевин хлопотал перед Замойским об уступке хотя бы и незначительной части ее Иоанну, выражая свое мнение об этой уступке весьма осторожно, так как он знал, что Баторий и Замойский вооружались против этой уступки самым решительным образом[931]. Между тем, сверх ожидания, оказалось, что канцлер готов пойти на эту уступку. Он был напуган успехами Шведов в войне с Москвой: они захватили города, которые Речь Посполитая считала своими.