Сагайдачный. Крымская неволя - Даниил Мордовцев

Начинается торг. Покупщик прежде всего останавливает­ся на девочке. Продавец Гирейка, видя, что девочка порази­ла богатого покупателя своею красотою, стоит на высокой цене. Покупщик скупится, придирается.

— Ишь ты, дьявол, — бормочет вслух москаль, — гово­рит, тельцем-де худа девынька.

Продавец не уступает, стоит на своем; покупщик сердит­ся — оба говорят разом, размахивают руками.

— То-то, дьяволы! — продолжает ворчать москаль.

— Раздеть тебя хотят, девынька.

Девочка вспыхивает, закрывается руками... Слезы высту­пают на глазах...

Покупщик требует, чтоб раздели девочку: ему нельзя не видеть всего ее тела; а то может продорожиться — купить с каким изъяном...

Гирейка начинает развязывать сорочку у девочки; та не дается, плачет, бросается к своему «дедушке»...

— Ой дедушка! Ой, стыдно!

— Нету, нету, ничево, дитятко, — успокаивает ее мос­каль.

— Он ничего — не тронет, только глазком малость на­кинет, так, чуточку, чиста ли тельцем ты, ягодка.

Девочка все-таки сопротивлялась, плакала.

— Ой мамо! Мамо! о-о!

— Девынька! Дитятко! Крохотка! Не бойся, золотая моя! — уговаривал ее москаль.

С трудом сняли с нее сорочечку. Голое тельце, словно то­ченое, так и блеснуло перед изумленными глазами покупа­теля. Даже посторонние зрители ахнули: так прелестно бы­ло тельце ребенка-невольницы...

Покупщик сдался, и тотчас же ударили по рукам. Девоч­ка была продана в гарем богатого паши.

За девочкой начался новый торг; паше, как видно, по­нравилась и взрослая украинка, уже готовая красавица, в яркой запаске и с роскошною черною косою. К счастью для нее, тут не пришлось прибегать к разоблачению казоваго конца интересного товару: чернокосую украинку не раз­девали донага, а только осторожный и разборчивый покуп­щик тщательно осмотрел ее фигуру, статность, желательную полноту и округлость, кой до чего с улыбкой дотронулся, несмотря на сопротивление девушки и на успокоительные замечания москаля — «ничего-де, красавица, пущай пощу­пает маленько, без этого же нельзя: товар осмотреть надоть, прикинуть... не стыдись, красавица»...

Ударили и тут по рукам. Покупщик достал из кармана широких шаровар замшевый, шитый шелками и бисером ки­сет, зазвенел золотом, стал отсчитывать договоренную пла­ту... Но в этот момент к нему приблизился москаль...

— Ваша милость! Сундук премудрости! Паша батюш­ка! — скороговоркой затараторил он.

— Купи и меня! Якши, сундук премудрости! Купи, родной!

Паша с изумлением посмотрел на него, вопросительно взглянул на продавца. Москаль и к нему приступил, упра­шивал, чтоб он и его продал вместе с девынькой; что без него она пропадет, что он сам здоров, работать может и на дворе, и в саду, и воду носить, и лошадей поить и чистить — все мо­жет... Он, мешая русские слова с татарскими и турецкими, коверкая все на московский лад, объяснял, что лучшего паше работника и не надо, что он тридцать лет жил в неволе, всякое невольницкое дело знает, как свои пять пальцев. Он, наконец, спустил с плеч рубаху, показывал, какие у него могучие плечи, руки, грудь...

— Купи, паша! Купи, сундук премудрости! Вон видишь, какой я — бык быком, якши! Алла!.. Да я твоей милости за десятерых работать стану, и песни петь, и плясать в угоду твоей милости... Вот я какой! Колесом перед тобой ходить стану...

И он, взявшись в боки, стал выплясывать, и присвисты­вать, и приговаривать:

Хвост вытащил, нос увяз,Нос вытащил, хвост увяз.

Паша и Гирейка хохотали, как сумасшедшие. Кругом собирались зрители и любовались этим необыкновенным «урусом». Он вдруг переменил тон и здоровым голосом за­звонил, как звонят в Москве у Ивана Великого:

Отец Яков! Отец Яков!Дома ль поп? Дома ль поп?К заутрени звон, к заутрени звон:Тили-тили-тон! тили-тили-тон!

Весь рынок дивовался, хлопал в ладоши, изумлялся, откуда это явился невиданный дервиш. Со всей площади и с пристани собрались татарчата. Все покупатели бросили свой торг и приблизились к Гирейкиным невольникам...

Участь москаля была решена: паша купил и его вместе с двумя хорошенькими пленницами.

VIII

Прошло немало лет. Дорошенко, долго верховодивший Западною Украиною, то отдававший ее туркам и татарам, то торговавшийся из-за нее с Москвою и с Левобережною Украиною, теперь уже более не верховодил ничем, а сидел в московской неволе, в селе Ярополче, Волоколамского уезда, хотя и с почетным званием воеводы. Мазепа, по своему обычаю, предал его и передался на сторону его врага, гет­мана Левобережной Украины Ивана Самойловича, чтоб и его потом утопить в ложке воды.[36] Лишь изредка вспоминали они о разграбленном турками, по их милости, Каменце, о бившейся на седле у татарина золотоволосой украиночке...

Вместо них в Заднепровской Украине верховодил уже Юрась Хмельницкий, которого султан выпустил из черне­ческой кельи и неволи и, вместо четок, дал ему в руки гет­манскую булаву с тем, чтобы он, Юрась, покорил под ноги блистательного падишаха всю Украину и титуловался бы так: «Я, Григорий-Гедесон-Венжик Хмельницкий, з божой ласки, божиею милостию ксионже русский, сарматский и гетман запорожский».

Два лета — 1677 и 1678 года — водил Юрась огромные полчища татар и турок под Чигирин, желая добыть себе этот крепкий оплот и столицу Правобережной Украины.

Вот как картинно и образно описывает Самовидец это Юраськино нападение на Чигирин в 1678 году: «Турчин, жалея прошлогодняго в войску убытка и безчестия (в прош­лом году Юрася отбили от стен Чигирина с великим уроном), выправил уже большия войска турецкия и татарския с Юрасем Хмельниченком и вейзиром Мустафою под Чигирин, которые, пришедши июля 8, доставали Чигирин многократными приступами с стрельбою, и гранатами, и под­копами, и всякими промыслы долго. Однако ж и войско, под командою Ржевскаго и Коровки, мужественно неприятеля от стен градских, стреляя, отбивали и, из города выбегая, в шанцах янычаров били и живых ловили. Войска ж государские, в Бужине дождавшись князя Булата с колмыками и донскими козаками, когда двинулись далее, то на пере­праве Ятис-реки с Каплан-пашою целый день войну страш­ную имели до ночи. Рано же переправившись, сильно еще под горою, с которой турки пушками на них стреляли, при­нуждены были биться до ночи ж, а ночью выправили Василя Дунина-Бурковскаго, полковника черниговскаго, к Чигирину, придав и великороссиян не малое число, которые, не дошедши верха горы и спустившись, стрельбою ж своею возбудили турок так, что стали на обоз козацкий з армат паки жестоко палить, и чрез целый день баталию отправляя, еще мусели заночевать; но в субботу, пошедши стройно, турков з горы збили и армат 27 взяли. Однак турки, оглянувшись, что погони за ними нет на поле, аж до обозу москву и рубая гнали; токмо един полковник великороссий­ский як окидався рогатками и удержався, так до него и все войска з обозу притягши, весь день той с турками воевались, которые, убояся великих сил государевых обоего на­рода, за Тясмин перешли. Войска же государевы, присту­пивши к Чигирину, над бором около озера целую неделю праздно стояли, чим ободрившись, турки начали Чигирина крепчае доставать. И когда гетман Иван Самуилович выслал в город свежое войско, неприобыклое к штурмам, при от­ходе в обоз приобыклых, — то турки, сделав подкоп и в замку диру вырвавши в пятницу, Ржевскаго командира первее убили, а потом августа 10-го, в неделю о полудни, когда тое ж войско, попившись, поснуло, тогда в городе на учинившуюся подкопами прорву наши не бросились, чтобы тотчас на дирах бить турков и землею в мехах затыкать по-прежнему дыры, но все утекать начали и, на мосту обло­мившись, топилися в воде и на гребле в бегу давилися, где пропало на несколько тысяч козаков, токмо пехота под го­рою, а москва в замку боронилися до ночи, турки же осталь­ных в городе и за городом везде нещадно рубали. И в ту пору, ночью, сердюки [Сердюки — казаки наемных пехотных (сердюцких) полков на Левобережной Украине в конце XVII — первой четверти XVIII ст. Сердюки подчинялись непосред­ственно гетману, выполняли военную и полицейскую службу], оборонивши на гребле переход Моск­ве, понабивали в замке полныя арматы порохом и, замок запаливши, туда ж на греблю напролом чрез турецкое войско, уже Тясмин перешедшее, пробилися, бо и турки в ту пору в ужасе были, когда запаленные порохи и арматы, порвавши з собою в гору арматные запасы и великим треском, весь воздух тем осветивши, высоко подносити и с высоты на обо­зы пущати начали...»

IX

Это был страшный взрыв — взрыв, от которого, казалось, заколебалась и долго трепетала земля, дрожал дремучий бор на горе, по которой расположены были московские войска с их полководцами — князем Ромодановским,[37] Касимовским-царевичем, гетманом Самойловичем, Мазепою, калмыцким князем Булатом и другими; трепетала и, казалось, кипела огненною пеною вода в Тясмине, через который в беспо­рядочном бегстве спасались обезумевшие от ужаса турки; шаталась и взлетала в воздух по частям, целыми башнями и оторванными стенами, Чигиринская крепость, цитадель; взлетали на воздух дома, и уже оттуда, точно с неба, падали обезображенные трупы турок, казаков, москалей, разбитые пушки, лафеты, пороховые ящики — все это, казалось, па­дало с неба, из пылающего воздуха, разносимое в разные стороны, падало в воду, на московские, малороссийские и турецкие обозы; иные пушки и чиненые снаряды, брошен­ные взрывом на воздух, разрывались и стреляли уже там, словно бы невидимые силы стреляли с неба на землю... Ночь на несколько времени превратилась в день, в страш­ный, огненный, с огненным и каменным дождем день... Та горсть храбрецов, — москали и казаки, — которые решились взорвать сами себя вместе с крепостью, цитаделью и орудия­ми, казалось, мстили за себя, падая с неба на турецкое войско обезображенными трупами, как бы обхватывая бегущих сво­ими кровавыми руками или поражая их своими оторванны­ми, размозженными головами... Это было ужасное зрелище!