При блеске дня - Джон Пристли

— Весьма удобный! Я ведь уже на нем посидел, помнишь? Ты уже хочешь домой?

— Давай еще немножко потанцуем, Грегори. Эти люди такие удивительные… мерзкие, но удивительные. И я бы еще выпила, если можно. Все время хочется пить, здесь так душно!

Если бы мы ушли, когда я предложил, история бы наверняка закончилась иначе. Но мы задержались, я выпил по меньшей мере два стакана огненной воды, а Джоан — еще один коктейль, который оказался лишним. В результате ее настроение резко поднялось, а мое упало — со мной всегда так, если переборщу со спиртным. Голова моя была ясной, видел и слышал я по-прежнему четко, но от веселья и влечения не осталось и следа; из глубин подсознания выползали черные тени; я начал слишком много думать и погрустнел. «К черту все! Не хочу Джоан! Может, кого-то и хочу, но уж точно не ее», — говорил я себе.

Внизу, вопя сквозь дождь, ловил такси пьяный морской пехотинец, у которого на шее висела блондинка, похожая на взбесившуюся белую лошадь. Наконец, побратавшись с пехотинцем, мы все вместе уселись в такси, но они вышли уже в Найтсбридже. Остаток пути Джоан льнула ко мне и клевала носом, мы оба молчали. Я все еще грустил и, когда мы добрались до квартиры, заявил, что сам постелю себе постель: в конце концов я бывалый вояка и все умею. Джоан ушла, а когда вернулась — какая-то маленькая, в домашних тапочках и закутанная в шаль, снова бледная, усталая, но с блестящими глазами и взбудораженная, — я сидел на краю постели и предавался мрачным размышлениям.

— Грегори! — воскликнула она. — Милый Грегори, ты подарил мне чудесный вечер. Я только об этом и мечтала! И ты был так мил, так любезен… Пойми, для меня это очень много значит, ведь мы с тобой не только что познакомились… ты из прошлого, из моего чудесного прошлого… единственный, кто выжил! Ах, Грегори, люби меня!

И она обвила руками мою шею и начала покрывать меня страстными, неловкими поцелуями, которые не доставляли мне никакого удовольствия. Я встал, крепко и бесстрастно поцеловал ее, а потом взял за локти и усадил в большое кресло напротив, где она то смеялась, то плакала, гадая, что я буду делать дальше. Я сел на диван и закурил.

— Что такое, Грегори? Почему ты так смотришь? Я… я тебе не нравлюсь?

— Конечно, нравишься, Джоан. А теперь успокойся.

Минувшей ночью я лег очень поздно, день был длинный, и, хотя спать не хотелось, я был очень утомлен и подавлен. Вечер не принес мне никакой радости, ничего кроме плохого алкоголя, дыма, шума и затхлого влечения. Но сказать что-то надо было.

— Твои слова заставили меня задуматься.

— О чем? — беспокойно спросила Джоан.

— О нашей жизни до войны… о Браддерсфорде, твоем отце… о Джоке… и Еве.

Джоан молча смотрела на меня из глубин огромного плетеного кресла. Она вся превратилась в глаза и сидела абсолютно неподвижно: лишь рука то и дело судорожно сжимала подлокотник.

— Я так и не понял, что случилось с Евой. Я слышал, как читали твои показания… ты сама тогда не пришла, врач сказал, тебе нездоровится… Но я знаю этот уступ на вершине Пикли-Скар… и то, что Ева оступилась, кажется мне маловероятным.

Она выпрямилась:

— Что ты хочешь сказать?

— Я только спрашиваю, что случилось на самом деле, Джоан. Меня долго мучил этот вопрос, но задать его я не решался.

— Ты был такой же, как все остальные! — запальчиво, почти в истерике воскликнула Джоан. — И Джок туда же! Вы все преклонялись перед Евой, потому что она была такая красотка. Но в голове у нее было пусто, она целую вечность не могла поверить, что Бен Керри влюблен в ту женщину, все притворялась, что ничего не произошло… Пока он не сказал ей прямо, в том письме, что все кончено! И тогда она не выдержала. Я велела ей не глупить, Бен того не стоил… Джок все суетился вокруг нее, и ты бы на его месте тоже бы суетился, я же видела, как вы на нее смотрели…

— Ну хватит, Джоан, — утомленно произнес я. — Не заводись. Суть в том, что она не могла сорваться с того уступа, там нет ни единого опасного места…

— Она не сорвалась! — Джоан вскочила и уставилась на меня горящими глазами, кусая губы, похожая на сумасшедшую. — Если хочешь знать, она сбросилась! Я не смогла ее остановить. Она кинулась к краю… и прыгнула вниз! Так и было, Грегори… да… да!..

— Успокойся ты, ради Бога! — вскричал я.

Она выбежала из гостиной, рыдая, и захлопнула за собой дверь. Через минуту-другую я разделся, выключил свет и закутался в одеяло. Я пытался не думать ни о Джоан, ни о Еве; хотелось спать; но, разумеется, уснуть я не смог. Меня немного мутило от скверного виски, по-прежнему вспыхивающего в разных частях тела. Примерно через час этой адовой муки я услышал какой-то шум, а потом увидел полоску света под дверью. Я притворился спящим, но все же, не поворачивая головы, украдкой посмотрел на дверь: в проеме стояла Джоан в ночной сорочке. Она подождала минуту, пока я ровно и тяжело дышал…

— Ах, вот ты где! — воскликнула Элизабет, мигом выдернув меня из прошлого. — Обед уже подали, и времени у нас немного…

— Прости, Лиз, — сказал я и вышел вслед за ней из бара.

Мы сели обедать.

— А почему у нас мало времени? — спросил я. — Куда спешим?

По лицу Элизабет — озабоченному и деловитому, — я понял, что она уже вовсю строит планы на остаток дня.

— Поэтому я и звонила в гостиницу, — ответила она. — Попросила собрать мои вещи. Я хочу успеть на ближайший лондонский поезд, милый. Супа не надо, спасибо. — Последние слова она с ослепительной улыбкой адресовала официантке, которая вся тряслась от восторга и обожания.

— Неожиданно.

— Вовсе нет, Грег. Ты хочешь как можно скорей закончить сценарий — мы все этого хотим. Здесь мне делать нечего, а в Лондоне куча хлопот. Надо обсудить с костюмерами одежду; да еще Брент с утра позвонил, сказал, что закатывает в мою честь коктейльную вечеринку… ну, да ты сам все знаешь, милый.

Я в самом деле знал; но еще я знал, что истинной причины своего спешного отъезда Элизабет не назвала. А причина была в каких-то моих словах. И еще мне стало ясно, что между нами выросла стена. Мы и так не были близки с тех пор, как минувшей ночью Лиз поднялась ко мне в номер, и расстояние между нами постепенно увеличивалось; однако эта стена появилась только что и по воле Лиз.

— В твоей очаровательной головке творится какая-то неразбериха, — сказал я.

— Ничего подобного. В общем, нам надо поскорей возвращаться в «Ройял оушен», я должна успеть забрать вещи, оплатить счет и раздать чаевые. Этот же водитель отвезет меня на вокзал. А ты сможешь спокойно поработать, верно, Грег?

— Откуда этот зловещий милый тон, Лиз? Что я такого натворил? Да, мне нужно работать, но ведь я работаю не только ради себя!

Лиз с улыбкой кивнула и ничем себя не выдала. Она больше не просила меня рассказывать о прошлом — и прекрасно, потому что в столовой стало очень людно: слишком много любопытных глаз и ушей. Мы ели, обмениваясь ничего не значащими замечаниями, а Лиз сияла. Зато когда мы вновь оказались одни в гостиной «Минервы», Лиз почти сразу открыла огонь:

— Так кого из сестер Элингтон, говоришь, ты встретил через пять лет? Славную маленькую Бриджит?

— Нет, славную маленькую Джоан. Мы встретились случайно, когда я уже почти отслужил. Я повел ее по кафе и ночным клубам, а потом она выпила лишнего и устроила истерику.

— Из-за чего?

— Из-за смерти Евы. Я стал ее расспрашивать, и Джоан заявила, что Ева не случайно сорвалась, а нарочно прыгнула с утеса.

— Какой ужас! Судя по всему, вы засиделись допоздна. Занимались любовью?

— Нет. Я спал в гостиной на диване. Между прочим, я с ней даже не попрощался — ушел спозаранку, когда она только просыпалась. Больше мы не виделись.

— Что она рассказала тебе про Бриджит? — последовал чересчур непринужденный вопрос.

— Что Бриджит вышла замуж за красавчика-ирландца — Джоан его недолюбливала, — по имени Коннолли, и они живут в Ирландии. Остальные — миссис Элингтон и Дэвид, который тогда уже учился в Кембридже и подавал большие надежды, — уехали из Браддерсфорда. И это в самом деле конец моей истории, Лиз. Я больше ничего не знаю об этих людях. Жизнь не кино. Последняя сцена — жалкая неразбериха и сплошное разочарование. Ни один уважающий себя продюсер такого бы не допустил. Но я предупреждал, что будет скучно.

Элизабет с мудрым видом покачала головой. Затем, поймав мой взгляд, осторожно и загадочно улыбнулась.

— Ладно, Монна Лиз, — осторожно и дружелюбно проворчал я, — я все рассказал. А теперь, если все эти мудрые кивки и многозначительные улыбки хоть что-то значат, скажи мне, в чем дело.

— Какой ты гадкий! — воскликнула Лиз, и я понял, что действительно ее обидел.

— Прости, Лиз, я не хотел. Так, придуриваюсь… Если ты хочешь что-то сказать, не тяни. По правде говоря, мне бы пригодилась твоя помощь.