Костер на льду (повесть и рассказы) - Борис Порфирьев

— Не знал, что среди спортсменов можно встретить таких нечутких людей.

— Вон со стадиона!— закричал он срывающимся голосом.— Ходят тут всякие самозванцы!..

— Где у вас главный судья соревнований?— спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Вон!

— Ладно. Уйду. Вам же будет хуже — рекорда лишитесь.

— Вон!

Я не сдержался:

— Идите к черту!

Когда я позорно отступал к перилам, через которые только что перемахнул на стадион, то услышал, как он кричал:

— Оскорблять!.. Я заявлю!.. Самозванец!.. Хвастун!..

А когда я поднимался по трибуне, до моих ушей долетело даже:

— Узурпатор!

Лада испуганно встала мне навстречу. Уводя ее от любопытных глаз, я рассказал ей, что у меня произошло на поле.

— Значит, надо действовать какими-то другими пу­тями,— задумчиво произнесла она.

— Конечно, надо было сначала идти к главному судье.

— Иди сейчас.

— Он меня встретит в штыки — я послал этого типа к черту.

— Его надо было еще дальше послать,— сказала она сердито.— А то — рискни! А?

— Нет. Да и поздно уже. Видишь, метания кончи­лись.

Заметив, что я огорчен, Лада похлопала меня по руке:

— Не расстраивайся, рекорд все равно за тобой. Ни один из них не смог добросить до флажка.

Мне не хотелось разговаривать. Всю дорогу до вок­зала я шел молча. И только взяв билеты на поезд, стоя на перроне, я заявил, глядя на вывеску ресто­рана:

— Впору напиться.

— Но ты же не Семен Шавров,— сказала Лада и, как мне показалось, посмотрела на меня с сожа­лением. Мне стало стыдно, и я сказал:

— Я пошутил.

— Эта шутка уже из нового репертуара,— заметила она сухо.— Мне больше нравились прежние шутки.

— Не сердись.

— Да что мне сердиться.

— В следующее воскресенье снова поеду. Слышала, объявили, что соревнования будут продолжаться?

— Ну, вот это другой разговор,— улыбнулась она.— Саша, дорогой, ты должен вписать рекорд в таблицу до моего отъезда — мне веселее будет жить с этой мыслью в Москве.

Я покосился на Ладу. Солнце пронизывало ее каш­тановые волосы, отчего они казались немного рыжева­тыми. Мне так хотелось попросить: «Останься, не уез­жай, будь со мной»,— но я не решился этого сказать.

И опять я целую неделю самозабвенно тренировался на пустыре, и опять Лада подбадривала меня шутками. А в воскресенье мы снова были на стадионе.

Главным судьей соревнований оказалась немолодая крупная женщина. Она встретила меня настороженно.

— Это вы в прошлое воскресенье поругались с Кос­тиковым?— спросила она.

Я объяснил, как было дело.

— Видите ли,— заговорила она, медленно подбирая слова, — во всем существует порядок... Что получится, если каждый будет выходить с трибуны и лезть в сектор метаний или на беговую дорожку?.. Такие соревнования тоже необходимы, я понимаю вас, и мы когда-нибудь будем их проводить. У нас уже был такой опыт — мы проводили перед войной день открытых стартов по конькам... Но сейчас это окажется полнейшей анархией, сорвет соревнования.

— Но я ведь прошу сделать одно исключение,— ска­зал я.

— Вы — исключение, другой — исключение,— вздох­нула она,— так анархия и получается.

— Но как вы не можете понять, что я не в бабки играть пришел? Я побью рекорд по диску и, очевидно, повторю по ядру.

Она снова вздохнула:

— Где вы работаете?

— На Быстрянском торфопредприятии

— Простите, а карточка у вас рабочая?

— Да. А что?

— Тут, видите ли, к нам приходят многие, чтобы по­лучить хлебную карточку.

— Да не нужна мне карточка!— сказал я, начиная терять терпение.— Мой результат выше рекорда на...

Она перебила меня:

— А кем вы работаете?

Я объяснил.

Она недоверчиво посмотрела на мой потрепанный китель, но сказала:

— Вам, очевидно, надо поступить таким образом... Отыщите председателя общества «Энергия»... Сегодня ее здесь нет... Но ее просто найти,— она назвала мне адрес.— Поговорите с ней... Чтобы все было организо­ванно... А сейчас — извините, мне некогда.

Лада по моим опущенным плечам поняла все и, ста­раясь приноровиться к моему шагу, взяла меня под руку.

Мы шли молча.

Глава шестнадцатая

Знаешь, приходит такая минута:Хочется, собственно, очень простого —Комнату, света, немного уюта,Чаю с лимоном и книгу Толстого;Руки родные обняли чтобы,В тихое счастье раскрылись бы дверцы...Черный медведь утомившейся злобы,Глухо ворча, заворочался в сердце.(Марк Соболь)

Только чтобы не уронить себя в Ладиных глазах, я выходил на пустырь тренироваться.

А она старалась изо всех сил подбодрить меня. Я де­лал вид, что мне весело, но шутки мои не походили на прежние.

Однако я так втянулся в тренировки, что они стали моей потребностью. Диск каждый раз ложился на одну линию — тридцать восемь метров, разница была в ка­ких-нибудь сантиметрах. Зато ядро с каждым днем ле­тело дальше и, наконец, и оно перекрыло областной рекорд.

Лада хлопала в ладоши, тормошила меня, а я думал: «А что, если и в городе какой-нибудь парень тоже не спит и уже приблизился к моим результатам?» Воспо­минание о неудавшихся поездках на стадион не давало мне покоя. Я даже спать стал хуже, ворочался во сне, а один раз Семен разбудил меня и сказал, что я стонал.

И вот когда у меня опять было отчаянное настрое­ние, произошла стычка с Хохловым. Все началось с того, что в понедельник, после первой нашей неудачной по­ездки в город, он вызвал меня к себе и, не отрывая глаз от стола, сказал брюзжа:

— Искал тебя вчера весь день — нигде не мог найти. Лодырничаешь опять... Вот, ознакомься.

Он протянул мне приказ.

«В связи с создавшимся тяжелым положением в ба­раках транспортного отдела назначить Ашанину Е. И. заместителем по кадрам и быту с месячным окладом 1000 рублей».

Я ничего не понимал. Зачем? Ведь и должности у нас такой не было.

Хохлов хмуро посмотрел на меня и сказал:

— Что ты все ершишься, Снежков? Тебе хуже? По­мощница будет. За бараками смотреть.

На крыльце меня догнал Долотов. Оглядываясь на дверь, зашептал:

— Что тебя, как сосунка, учить приходится? Мало тебе было того собрания? Еще захотел? Не сообража­ешь, что ли? Пров Степаныч нарочно такую должность придумал для нее. А ты: «Зачем? Откуда? Кто такая?»...

Все было понятно. Очередная приближенная Хохло­ва. А Долотов продолжал шептать:

— Помнишь, вместе были на Мелешино? Еще Пров Степаныч сказал: «Хороша торфушка: царь-баба»? Так это она и есть, Фроська.

Я вспомнил девку-гренадера, которая поднималась с корзиной торфа на плече по крутому трапу так, словно прогуливалась. Вспомнил, как она стреляла в приехав­шее начальство глазами.

— Слушай, Долотов,— сказал я.— Ты не боишься свернуть себе шею из-за того, что поставляешь баб в гарем к Хохлову? Ведь рано или поздно придется от­вечать за это.

Худенький, вертлявый человечек посмотрел на мен» наглыми глазами.

— Пока Пров Степаныч — директор, я его правая рука. Запомни это. А Пров Степаныч сидит, как скала. Понял?.. И кто из нас загремит, так это ты.

— Скалы взрывают аммоналом,— сказал я. повер­нулся и пошел. У меня не было желания разговаривать. «Черт с ней, с Фроськой,— подумал я.— Во всяком случае, вмешиваться в мои дела я ей не позволю».

Однако, когда мы с Ладой вернулись из города в следующий раз, меня ждал новый удар: в понедельник я нашел технический кабинет закрытым на новый за­мок.

— Что такое?— с удивлением спросил я у девушки-диспетчера.

Она усмехнулась:

— Хохлов вселил сюда свою Фроську.

Я вспыхнул:

— А где все оборудование?

— В кладовке.

— Ну-ка, попроси мне принести ломик.

Я вдел ломик в дужку замка и резко повернул. Замок остался цел, но не выдержала филенка и выле­тела вместе с кольцом. Я смотрел на постель под пи­кейным одеялом, на трюмо, стоящее вместо школьной доски, на салфеточки и картинки. И вся эта обстановка, которая мне когда-то так понравилась у Дуси, здесь вызывала во мне чувство ненависти. Я с остервенением хватал вещи и выбрасывал их в кладовку — на место наших чертежей и макетов. Когда кабинет был восста­новлен, я, вытирая руки носовым платком, спросил у диспетчера:

— Где Фроська?

— Да вон — дежурит. Смех один, кого назначают.

Я вышел из диспетчерской.

Фроська стояла на путях и, размахивая рукой, кри­чала мужским голосом:

— Давай, давай! Осаживай!