Его осенило в воскресенье - Карло Фруттеро

— Вы верующая?

— Нет, но хожу к мессе, чтобы доставить удовольствие мужу и Массимо.

— Они, значит, верующие?

— Ничуть не бывало. Но ходят в церковь, потому что оба убежденные конформисты. А вы?

— У меня не остается времени даже подумать обо всем этом.

— Выходит, вы священник-труженик?

— Если вы хотели сказать, что работа полиции — священная миссия, то предупреждаю, нам об этом уже много лет подряд твердит министр внутренних дел.

— Я поняла: вы, как и священники, постоянно встречаетесь с добром и злом!

— Нам лично кажется, что мы встречаемся только со злом.

— Разве вам не попадаются порой люди, ни в чем не повинные?

— Ими мы не занимаемся. Нам платят, чтобы мы занимались преступниками.

— И вы от этого стали циником? Думаете, что кругом сплошная мерзость?

— Если у человека к этому склонность, он может стать циником, даже будучи колбасником или электриком. Нет, я по натуре оптимист, во всем нахожу что-то хорошее.

— Что я вам говорила?! В точности, как священник!

Он ничего не ответил, видно, обиделся.

— Вы обиделись?

— Нет. Просто ищу кафе с садиком.

Наверняка обиделся. Они уже проехали мимо двадцати кафе с садиками. Наконец Сантамария затормозил у тротуара, вышел из машины и открыл ей дверцу. Она положила ему руку на плечо.

— А во мне вы находите хоть что-то хорошее?

Он взглянул на нее растерянно.

— Мне куда сложнее найти в вас хоть что-нибудь плохое.

7

Опять меня постигла неудача. Видно, такая моя судьба, подумал Лелло, никак не решаясь покинуть Отдел вывесок и витрин, где снова безуспешно пытался отыскать следы подозрительной связи между Гарроне и Баукьеро. Но чем больше эта логическая связь от него ускользала, тем сильнее он чувствовал, что она существует.

Он посмотрел на фасад собора, на группу туристов, которые его фотографировали, и подумал о своих коллегах. Партеноне и Ботта, наверно, еще сидят за своими черными столами, а секретарши уже закрыли машинки, заперли ящики столов и собрались уходить на обед.

Коллеги из Отдела вывесок и витрин встретили его любезно. Рассказали все, что знали, иными словами, почти ничего. Баукьеро они никогда не видели, Гарроне заходил в отдел два или три раза, но им не запомнился.

Лелло вздохнул. Ничего не поделаешь, придется покориться судьбе. Туристы на площади с шумом и гамом садились в ярко-красный автобус. Лелло тоже направился к выходу, но ступал медленно, низко опустив голову, не в силах окончательно примириться с очевидным поражением. Он уже подошел к двери, когда кто-то мягко, робко дотронулся рукой до его плеча.

8

Откуда на него ни гляди, проспект Бельджо — один из самых мрачных проспектов Турина. Пожалуй, самый мрачный, подумал полицейский комиссар Сантамария. А сегодня свинцовое небо придавало этому месту особенно унылый вид. Но и под солнцем Капри проспект Бельджо останется европейским и даже мировым образцом архитектурного убожества. Угораздило же его выбрать именно это место для получасового отдыха в обществе Анны Карлы!

— О чем вы думаете? Все еще о тех двоих?

Ей к тому же приходится по его вине первой нарушать неловкое молчание. Хорош — ничего не скажешь, просто образец вежливости!

— Нет. Я подумал о проспекте Бельджо.

— Правда, почему он такой унылый?

Оба посмотрели на рахитичные деревья, на низенькие домишки и высокие новые здания.

— Как вам живется в Турине?

— В общем, хорошо.

— А почему?

Он должен был бы ответить «здесь столько красивых женщин» или что-нибудь такое же галантно-банальное. А сказал правду:

— Сам не знаю.

Ей невозможно солгать, она вытягивает из тебя истину не хуже, чем Де Пальма. А истина заключалась в том, что, сидя на неудобных стульях в этом чертовом кафе, они в первые минуты их первой встречи наедине испытывали гнетущую неловкость.

— Вы не женаты? — спросила она.

— Нет.

— Намеренно не женитесь или так вышло?

— Так вышло.

— И вы не жалеете?

— Я об этом даже не думаю. Привык, как многие старые девы.

Она сказала что-то, но слова заглушил здоровенный двухъярусный грузовик, который выехал из заводских ворот, доверху груженный новенькими «фиатами». В этом грохоте вообще приходилось чуть ли не кричать.

Конечно, можно побороть смущение и сделать вид, будто ничего не произошло. Симпатичная синьора согласилась выпить кофе с неутомимым полицейским комиссаром. Можно непринужденно побеседовать минут десять, затем встать и распрощаться. Каждый пойдет к себе: она — домой к мужу и дочке, он — в остерию возле префектуры.

— У вас такой грустный, усталый вид. Вам пришлось изрядно потрудиться из-за этого преступления?

— Собственно, следствие ведет мой коллега, я лишь помогаю ему, — ответил Сантамария.

— Вас, верно, часто вызывают и ночью?

— Случается. Вот вчера ночью нам пришлось устроить облаву на проституток.

— Какие они, эти проститутки?

— Как и все преступники — скучные.

— Их поступки всегда можно предугадать заранее, да?

— Нет, наоборот, невозможно предугадать. У них беспрестанно меняется настроение. Они, как говорят психологи, слишком эмоциональны.

— В конечном счете это равнозначно однообразию.

— Вот именно.

Она помолчала, дожидаясь, пока проедет вереница машин, которые обгоняли друг друга, пронзительно сигналя передним.

— Значит, вы предпочитаете женщин, поступки которых нетрудно предугадать?

Если бы я пригласил ее пообедать со мной, как бы она на это отреагировала? — подумал Сантамария.

— Возьмем, к примеру, наш с вами случай, — сказал он.

— Возьмем, — воодушевилась она.

— Я совершенно не в состоянии угадать, как…

Мощный гул новой армии машин заставил его умолкнуть.

9

Рядом с его «фиатом» кто-то поставил свой «фиат-500» совершенно такого же цвета. Какая же из двух машин моя? — думал Лелло. Он еще не выучил наизусть номер своей машины, и пришлось заглянуть внутрь обеих машин. В чужой, к счастью, не было противоугонного устройства. Лелло открыл дверцу, сел в машину и стал размышлять над своим открытием.

Он был потрясен. Сам по себе подобный поворот дела не был странным, больше того, это можно было предположить. И все-таки, если бы его не остановили в последнюю минуту в Отделе вывесок и витрин, у него такое подозрение вообще бы не возникло.

Он включил зажигание. Хорошо, а что делать дальше? Стоит ли продолжать расследование и съездить туда? Баукьеро почти наверняка к убийству непричастен, совпадение было чисто случайным.

Лелло включил первую скорость и поехал домой. Там, в своей комнатке, он, не торопясь, выпьет бутылку кефира (кефир очень полезен для кожи лица), съест плавленый сырок, фрукты, почитает «Стампу» и репортаж в «Эспрессо» об авангардистских течениях в швейцарском кино.

Но когда он пристроился за длинным рядом машин (шумное большинство, как говорил Ботта, смеясь затем собственной остроте) и представил себе подгнившие вишни, слишком холодный кефир, сырок, который он всякий раз не мог как следует очистить от бумаги, то решил, что съесть тост и выпить стакан томатного сока в первом попавшемся баре куда проще и приятнее. К тому же особого голода он не испытывал. Он человек нервный, и грубая сцена, которую устроил этот наглый каменщик, испортила ему аппетит.

Поток машин, поднимавшихся с проспекта Витторио-Эммануэле, внезапно оборвался, а из-за зеленых гор пробилась вниз золотистая с темной каймой полоска солнца. Еще и благодаря этой случайной игре теней и света на облачном небе Лелло окончательно решил ехать дальше и по извилистым дорожкам подняться на холм. Тост и стакан сока он найдет и там. А заодно «произведет разведку».

10

Если уж ему хочется пригласить ее пообедать, почему он молчит, этот Сантамария? Ведь тогда ей надо будет позвонить домой, а времени у нее в обрез. Витторио — человек пунктуальный и не любит ждать. Стоило ей задержаться, как он начинал в драматическом тоне говорить о том, какой вред наносит нерегулярный прием пищи желудку, кишечнику, печени и почкам. Она снова наклонилась вперед, чтобы не переломиться надвое на этом стуле со слишком низкой спинкой.

— Я понимаю, — сказала она, — но если бы все можно было предвидеть.

Разговор становился невыносимо скучным, его приходилось толкать, как камень. Сантамария явно думал о чем-то своем, а главное сказать не решался… Неужели он настолько робок?..

Анна Карла поежилась. Да, человека, после двадцати пяти лет все еще робеющего перед женщиной, можно с полным правом назвать кретином. Ничто так не выводило ее из себя, как эти овечьи физиономии, словно бы говорившие с довольной ухмылкой: «Знаете, я ведь робкий…»