Двенадцать королей Шарахая - Брэдли Бэлью
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее цветок. Конечно, ее.
Дардзада зашел к ней в комнату и украл его – но когда? А теперь хотел сделать что-то с ним и с Чедой.
– Цветы адишар – штука редкая, – вдруг сказал он.
Чеда быстро огляделась. Говорить об адишарах не запрещено было, все-таки там жили асиримы, герои и героини, пожертвовавшие собой в ночь Бет За'ир, но соседи могли что-то заподозрить и донести Серебряным копьям. Или Король Шепотов мог услышать.
– Они всегда были редкими. Но кочевники знали, где их искать. – Дардзада поднял цветок. – А когда находили, срывали цветы и сжигали.
Он поднес адишару к огню. Лепестки занялись не сразу, но Дардзада был терпелив: дождался, пока огонь охватит цветок, и аккуратно положил его на жаровню.
– Они собирали пепел и делали с его помощью татуировки. Ты понимаешь, о каких татуировках я говорю?
– Вроде таких, которые женщины на базаре рисуют?
Дардзада покачал головой, сонный от вина.
– Нет, не такие. Древние слова, знаки. – Он вгляделся в переменчивое пламя, мерцавшее янтарем и золотом. – Знаки, отмечающие душу.
– Дардзада, – медленно сказала Чеда. – Что ты задумал?
– Первую татуировку ребенок получает в тринадцать лет.
– Мне не тринадцать.
– Но скоро будет, Чеда. Ты должна получить свой Сегодня.
Только сейчас она заметила иглу, лежащую рядом с жаровней. Блестящую безжалостно, как глаза Бакхи.
– Не хочу я ничего.
– Ты что, не понимаешь? – Пламя догорело. Дардзада капнул воды в его останки и принялся растирать их, пока не получились темные чернила. – Это не знак того, кем ты станешь. Это знак того, кто ты есть на самом деле. – Он глянул на нее неожиданно трезвым взглядом. – Ты уже отмечена, Чеда. Матерью, отцом, кем бы он там ни был. Богами. Даже мной. Ты та, кто ты есть, а это, – он кивнул на жаровню, – всего лишь подтверждение.
– Я тебе не дамся. – Она отступила на шаг. – Ты не мама. Ты мне не родня. Ты меня не заставишь!
Он поставил жаровню и медленно встал.
– Еще как заставлю. Выбора нет, Чеда.
Он шагнул к ней, только Чеда была быстрее – бросилась к двери…
Но дверь оказалась закрыта. Когда он успел ее запереть? Чеда тянула и тянула замок, трясла дверь, пока щепки не полетели, но вот Дардзада кинулся к ней, схватил за запястье. Как бы она ни боролась, другой рукой он зажал ей рот и нос. В лицо уткнулась тряпица, сильно пахнущая спиртом и какой-то землистой дрянью вроде дегтя. От этого запаха руки и ноги отказались вдруг слушаться, Чеда обмякла, и только разум все кричал: «Нет! Нет! Не делай этого!»
Дардзада уложил ее на траву лицом вниз, сдернул с плеч платье.
«Дардзада, нет! Прошу!»
Он погрузил иглу в чернила, получившиеся из ее сожженного цветка, ее добычи. Использовал против нее их с мамой тайну!
«Боги милосердные, нет!»
Игла вонзилась в кожу между лопаток. Снова и снова – наркотик Дардзады не снимал боль.
«Ты, жалкий сукин сын! Я тебя убью! Я всажу тебе нож между ребер! Воткну его тебе в сердце, чтоб ты кровью истек!»
Он не остановился, колол и колол, медленно, старательно. Короли так же пометили Айю – вырезали на ее теле предупреждение всему миру. А теперь Дардзада делал то же самое, но чернилами, и эта рана была глубже, чем раны от ножа. Такой жестокости Чеда ожидала от Королей. Но не от Дардзады, человека, которого мама назвала ее родной кровью. Даже она, наверное, не знала, что он на такое способен.
Чеда кричала, чтобы он перестал, кричала изо всех сил, хоть ее тело и не могло издать ни звука. Она знала, что Дардзада все слышит, все понимает.
Но игла продолжала вгрызаться в кожу.
* * *
Закончив татуировку, Дардзада отнес Чеду обратно в ее комнату. Долго еще она не чувствовала ничего, кроме жгучей боли между лопаток. Пыталась подняться, но тело не отзывалось. Ей пришлось собрать всю свою волю, чтоб просто двинуть рукой.
Ночь тянулась медленно, боль не унималась, но именно она помогла Чеде вернуться в свое тело. Она сосредоточилась на боли от иглы, на боли от предательства, и у нее получилось сперва двинуть плечами, потом руками, ногами… но, боги милосердные, она чувствовала себя наскоро сшитой тряпичной куклой. Кое-как ей удалось скатиться с постели, приподняться на руках и встать.
Не дойдя до двери, Чеда упала, но все же подползла ближе, подтянулась на дверной ручке и вывалилась в коридор. Как-то – наверное, боги помогли – у нее получилось доплестись до мастерской и схватить рабочий нож.
Она оглядела острый клинок, поблескивающий в лунном свете. Этим ножом Дардзада нарезал травы и корни для лекарств и веселящих зелий. Неправильно было использовать его иначе. Неправильно было… запятнать его.
Но это ее не остановило. Дардзаде нет прощения. Он получит свое, она обещала.
Она кое-как взобралась обратно по лестнице, обливаясь потом от гнева, от подлого наркотика Дардзады, от того, что сердце зашлось в груди, как сумасшедшее. Нож грозил выскользнуть из мокрого кулака.
Наконец она по стенке добралась до спальни Дардзады – будто целая вечность прошла! Дардзада храпел, раскинувшись на кровати лицом вниз – как она в саду. Чеда нависла над ним, загнанно дыша, сглотнула ком в горле.
Она еще никогда никого не хотела убить. Не близкого человека, не по-настоящему. Она мечтала убить Королей, но это было другое: она их не знала, только видела одного издалека, в пустыне.
– Как ты мог со мной так поступить?!
Ее руки дрожали от гнева.
На мгновение храп прервался, но тут же возобновился.
Чеда подошла ближе. Зубы застучали, ноги отказывались слушаться… и вдруг взбрыкнул живот: ее согнуло пополам, все содержимое желудка струей выплеснулось на пол, пока ничего не осталось. Чеда всхлипнула, вытерла рот, не сводя глаз с Дардзады, сжала нож, так знакомо лежащий в руке, и ударила.
Лезвие пробило матрас, вонзилось в раму кровати – прощальное послание Дардзаде.
Не давая себе времени передумать, она спустилась на первый этаж и вышла в ночь. В доме было душно, на улицах не лучше. Она хотела сбежать. Куда угодно, лишь бы не оставаться в Шарахае!
Не разбирая дороги, она брела по улицам между высоких каменных домов. Горела спина между лопатками,
