В поисках синекуры - Анатолий Ткаченко

— Да как сказать, Авдей... извините, не знаю отчества.

— Степаныч.

— Странно, Авдей Степанович, спрашиваю — никто не знает в нашем доме, все: дед, дед... И сам третий год живу, не познакомился, не зашел вот так.

— Когда? Спешка-то какая! И чего интересного, доживаю тихо, стараюсь поменьше мешать.

— Пробегаем мимо друг друга, стариков вовсе не видим... А маленькая Алина заметила, твердит матери, мне: дедушка Авдей сказал так, дедушка Авдей про войну рассказал, даже мальчишки слушали, пригласите дедушку чай пить, он любит чай с бубликами, как в старое время пили, пустите меня посмотреть, как дедушка живет, — он такой, такой интересный, весь интересный... Жена моя, извините, побаивается вас, да и о других, о себе тоже скажу: ну, живет мрачноватый старик, пусть себе, никого не трогает — и ладно. А вот Алина заметила, разглядела.

— Чуткая девочка.

— И знаете, я подумал, ведь ненормально: дети без дедушек и бабушек растут. Я сам такой же. Ведь обиженные вырастаем.

— Родителей-то редко видят. А как выпадает время — на автомобиль и покатили достопримечательности смотреть. Рядом, а не чуют друг дружку, мотор шумит, все мелькает. Беда — эти быстрые колеса.

Оба глянули в окно: вдоль всего переулка, на свободных площадках, у стен домов горбились засыпанные снегом машины. Многие так и простоят до весны. Некогда расчищать снег, неприятно возиться с холодным мотором, да и ехать некуда; на работу проще в метро, троллейбусе. Несчетные тонны металла ржавеют под снегом, то подтаивающим, то леденеющим.

У геолога Вячеслава своя проблема: зимой он, может, немного поездит, зато все лето его красивая «Лада» простоит под окном у Авдея или на платной стоянке, если добьешься места. На платной, конечно, лучше, хотя и там, случается, и стекла бьют, и внутренности потрошат. А главное — автомобиль не сундук, без движения он просто-таки гибнет.

— Зря купил, — сказал Вячеслав, легко угадав мысли Авдея. — Поторопился.

— Что поделаешь: как все́ хочется.

— Именно.

— Я вот от нечего делать воображаю себе разное. Иной раз прикидываю — вот бы не стало этих личных колес по всему миру. Какая экономия, выгода для человечества! Меньше гибелей, меньше зависти, больше чистого воздуха. Надо поехать — садись, поезжай на общественном транспорте. Его, общественный, можно очень хорошо наладить. А то ведь все одно: куда ни заедешь — стоят такие же личные бензиновые коляски. От этих «Лад» что-то лада не прибавилось. Они возят, да, но сперва заглатывают в свое нутро.

— Пожалуй, так. Но скажите иному автовладельцу...

— У-у, страшно!

— И кто остановит машинное нашествие? Все — через опыт, набитие шишек.

— Точно так.

Невесело посмеялись, некоторое время сидели молча, размышляя о жизни, оба бородатые — один очень старый, другой очень молодой, — и молодой удивлялся неожиданному разговору со стариком: как важно, когда человек не просто плывет по течению жизни, а еще и думает о ней, и необязательно, чтобы человек был высокообразованный, нет, вот же сидит напротив обыкновенный шофер, главное — неравнодушие, беспокойство за всех, та самая «душа живая», которая, если есть в человеке, так непременно выявит себя... Потом Вячеслав вспомнил, зачем пришел к деду Авдею, стал приглашать его в гости, говоря, что и обед готов, и бублики к чаю имеются, самые лучшие, из булочной с улицы Чехова, сейчас же идти надо, хозяйка заждалась, сердится, наверное.

Авдей вознамерился было отказаться — не ходил он по гостям уже давным-давно, а тут еще семейство молодое, — но понял, что ему не отговориться — Вячеслав просто обидится, — и только спросил:

— Алина-то дома?

— Ну как же! Пельмени помогала лепить. Сибирские!

5

Время углубилось в зиму, снежную, метельную. Улицы едва успевали расчищать, а переулки замело почти наглухо. К магазинам, аптеке, в сторону Палашевского рынка были протоптаны тропы, очень похожие на деревенские.

Авдей сходит в булочную, молочную, поможет дворничихе размести снег возле подъезда и сидит у стола, читая или просто глядя в заиндевелое окно. Нравится ему зима, что-то истинно российское, извечно живительное есть в ней. Дышишь ее холодом, смотришь в ледяные снега, а на душе тепло, молодо.

И потому еще хорошо Авдею — он стал менее одинок: то Вячеслав зайдет проведать, то жена его Светлана спросит, не надо ли чего в гастрономе попутно купить. Вечером можно подняться на четвертый этаж, посмотреть цветной телевизор (не часто, конечно, чтобы не слишком надоедать), а главное, поговорить с Алиной о ее жизни. Всякий раз она хочет оставить его ночевать, исхитряется, как шутит Вячеслав, «присвоить деда». Однажды пожаловалась Авдею, смигивая на щеки капельки слез: «Они говорят, я их сама выбрала, а тебя выбрать насовсем не разрешают». Как-то Авдей спросил Алину, хорошо ли ей в детсаде, она ответила: «Вовсе не детсад у нас, там никакого садика нет. Детпавильон просто». И непременно упрашивала рассказать перед сном сказку, это стало обязанностью Авдея, ибо сказок отец и мать не знали, да и рассказывать не умели; если что вспоминали из прочитанных книжек, то второпях, лишь бы поскорей усыпить. Алина чувствовала, и Авдей понимал ее: сказка должна рассказываться дедушкой или бабушкой, и больше никем на свете; чтобы говорил очень старый, а слушал очень маленький человек. Только меж ними может зародиться, жить сказка.

Зимой, особенно в холода, Авдею казалось: проживет он еще очень долго и умрет безбольно, никому не досадив своими недугами; лишь бы шла, тянулась, не кончалась сухая, хрустящая снегом пора. Но февраль вдруг сразу отеплел, застонали суставы в исхоженных ногах Авдея, по утрам стало тяжело подниматься с кровати, влекло к дреме, недвижности — немощь усыпляла его. Как раз этого боялся Авдей, помня свою главную старческую заповедь: хочешь жить — двигайся.

Он взял у дворничихи лопату, расчистил площадку в сквере, сбил со скамейки тяжелый пласт снега, сел погреться под ясным, чистым, чуть завесеневшим солнцем.

Была суббота, и вскоре сквер наполнился ребятней. Пришла Алина с лопаткой, удивилась нарочито серьезно:

— Ты уже здесь?

— Ага, на своей даче.

— Почему меня не позвал?

— Высоко живешь. Подумал: из окошка увидишь.

— И увидела.

— Молодчинка. Работай теперь помаленьку, а я подремлю.

Забылся Авдей легко, и грезилось ему все давнее, молодое: он за рулем грузовика где-то в майской, пылающей красными маками степи... он на собственной развеселой свадьбе за год до войны... он посреди богатого южного базара выбирает арбуз... А это что-то другое, вроде плачет Алина... Очнувшись, Авдей долго не может привыкнуть к резкому свету, потом видит: деревню Алины, с ровным рядком домиков, дворами, деревьями-веточками, начисто разбомбили снежками мальчишки.

Авдей поднялся, прихватил лопату, намереваясь распугать дворовых вояк, но в сквере никого не было, кроме Алины.

— Где же они? — спросил он.

— В космос улетели.

— Какой еще космос?

— Так сказали... — И она глянула из-под кулачков нареванными глазами туда, где недавно играли мальчишки: мол, посмотри сам, высокая снежная ракета исчезла с их космодрома.

Авдей сел, помолчал, соображая, как успокоить Алину, и наконец сердито проговорил:

— Вернутся. Космос таких не примет: они землю разорили.

Алина перестала всхлипывать, настороженно ожидая более убедительных слов.

— И мы им уши надерем.

— Хорошенько, да?

— И работать заставим, чтоб сначала на земле все ладно стало. Так?

— Так, — согласилась Алина, снова беря лопатку.

ПОЖАР

Повесть

ГЛАВА НАЧАЛА

Сначала можно было подумать, что в межгорном урочище, названном когда-то давно Святым, туристы или геологи развели большой дымный костер — греться прохладными ночами, отпугивать липкий гнус в знойные дни; но уже на третий день стало ясно: загорелась тайга. Дым оттуда наплывал не сухо-древесный, а жирный, с запахами горящей хвои, подлеска, торфа.

Посланный из ближнего лесхоза лесник вернулся, едва волоча ноги, полуослепший от дыма, испуганный: «Все горит, низа, верха, — повторял он. — Видел — вода в речке кипела...» Вскоре была сброшена на очаг загорания пожарно-парашютная команда. Выплеснув все химикаты, испробовав тушение захлестыванием, отжигом, окапыванием, пожарники вышли из тайги более измотанными, чем лесник, таща на носилках сломавшего ногу товарища. Наконец опытный летчик-наблюдатель, ежедневно облетавший задымленное межгорье, уверенно заявил: «Пожар крупный, класса Д, прогрессирует, необходимы срочные, широкие меры».

Тогда-то в квартире Корина и зазвучал тревожно-прерывистый, настойчивый звонок телефона. Он взял трубку, зная уже, что будет говорить с кем-то из высокой инстанции, а значит, его недолгому отдыху, как и прежде, наступит нежданный (и всегда ожидаемый) конец. Голос в трубке был тверд, краток: «Немедленно вылететь на место пожара, организовать штаб тушения, определить нужное количество людей, техники и так далее. Доложить. Выделен вертолет».