Утонувший в кладезе - Николай Романецкий

Свет открыто улыбнулся ей. Забаве его улыбка давно уже не казалась чем-то сногсшибательным, и он был благодарен своей служанке за возможность хоть эдак чувствовать себя дюжинным человеком. А дюжинным человеком почувствовать себя хотелось. Поначалу, правда, крайне редко. Потом — чаще. И всегда — неожиданно. Ну вот как, к примеру, сейчас…

Нет, дюжинным человеком быть весьма и весьма неплохо. Не надо ни от кого скрывать своих взаимоотношений с женщиной. Говорят, среди мужиков аж принято хвастать своими победами в любовных схватках. Среди побежденных полным-полно служанок. И даже великородные встречаются… Однако в тех схватках у победителя с побежденной есть общее будущее. Не то что у чародея со служанкой. Или великородной…

Он вспомнил Снежану Нарышкину. Ее гордо посаженную головку с двумя хвостиками, перевязанными сиреневыми бантами. Ее насмешливые вострые глазки. Ее ехидный голосок. И стиснутые лазоревым платьем полуобнаженные перси…

— О чем задумались, Светушко? — повторила Забава, перебирая десницей правый хвостик. В голосе служанки прозвучала явственная тревога. — Аль вспомнили кого?

Свет обнаружил, что смотрит в потолок, и перевел взгляд на Забаву. Губы ее неудержимо подрагивали. Вот-вот расплачется…

— Никого я не вспомнил!..

Леший меня возьми! Что я себе придумываю, в самом-то деле!.. Ну чем, скажите мне пожалуйста, перси Снежаны могут отличаться от Забавиных. Столь же упругие, столь же круглые, столь же горячие… И соски наверняка одинаковые… Вот только воспоминания о Забавиной груди почему-то ввек не заставляли стучать мое сердце так громко. Забери меня Велес, со всеми потрохами!.. Что я себе придумываю?

Ответа на последний вопрос не было. Но зато он знал, чего от него ждут. Опыт — дело наживное, и оный опыт он уже давно нажил. Поэтому он замотал головой, отставил чашку, встал. Подошел к Забаве, подхватил ее под мышки и крепко прижал к себе.

Вот же они, перси эти, такие же твердо-мягкие, как у Снежаны Нарышкиной!.. Одновременно и упираются, как чужой локоть в бок, и плющатся, как подушка под головой… В чем же разница?

Забава затрепетала, повисла у него на шее, зашептала горячими губами:

— Люблю вас, Светушко! Люблю! Не бросайте меня, прошу вас!..

Он отстранил ее, глянул в лицо.

Глаза Забавы лихорадочно блестели, а ланиты алели, словно маков цвет.

— С чего вы взяли, люба моя, будто я решил вас бросить? Вроде бы я не давал вам повода так думать…

Она не слушала. Замотала головой, простонала:

— Не бросайте, Светушко! Я ведь ни в чем не виновата… Молю, позвольте мне быть рядом с вами.

Он снова притянул ее к себе, и она, зарыдав в голос, спрятала у него на груди мокрое от слез лицо.

Свет дождался, пока она выплакалась. Достал из баула Волшебную Палочку. Взял Забаву за руку, вывел из кабинета. Привычно наложил отвращающее заклятие на лестницу и инициирующее на собственный корень. Забава молча ждала, пока он довершит манипуляции. Корень послушно превратился в ствол. Свет удовлетворенно хмыкнул и двинулся по коридору. Забава шла следом, низко опустив голову. Словно поднималась к эшафоту. И только когда они оказались в спальне, вскинула на него глаза. Там снова стояли слезы.

Он погасил светильню, а она что-то зашептала. Он подошел, привычно поцеловал ее в шею. И понял: она молится Додоле.

Она молилась, пока он стаскивал с нее одежду. Она молилась, пока он развязывал банты в хвостиках и распускал по раменам волосы. Она продолжала молиться, когда он всем телом прижал ее к ковру и раздвинул коленями стегна. И замолкла лишь, когда он вошел в нее.

А Свет привычно начал считать: один, два, три, четыре… десять, одиннадцать, двенадцать…

Корень его раз за разом погружался в привычно теплое и мокрое. Забава уже не молчала — извивалась под ним и постанывала. И тут он сбился со счета. Что-то изменилось. Нет, Забава, вцепившись в кудри любодея, по-прежнему извивалась и постанывала. Но ему казалось, что он стискивает в объятиях не эту, мягкую и податливую, а другую, гордую, ехидную, своенравную. Это Снежана запрокидывает голову, это Снежана кусает его плечо, это Снежана сжимает стегнами его талию. Это Снежанины перси расплющены его грудью, это в Снежанины соски впивается он губами, это Снежанины персты судорожно царапают его спину.

— Я люблю вас! — прошептал он непослушными губами. И зарычал: — Я люблю вас!!!

Снежану затрясло, она испустила какой-то негромкий утробный звук — смех не смех, плач не плач — и ударила пятками в поясницу любодею. Там у нее стало еще более мокро и еще более жарко. А потом — туго…

И вдруг Света тоже затрясло. Что-то острое и горячее прострелило его корень, во всю длину, от живота до самой вершины, словно бритвой прорезало — скрючивая персты на руках и перехватывая дыхание, распарывая душу мучительным наслаждением. Свет выгнулся дугой, в последний раз пронзая нежно обнявшую его ствол теплую плоть, вскрикнул. Наслаждение умирало, чары стремительно рассеивались. И, как подрубленный, он обессилено рухнул на уже обмякшее Снежанино тело…

Через несколько мгновений он пришел в себя.

И тут же услышал шепот:

— Вы не со мной сейчас занимались любовью, Светушко! Но все равно спасибо! Этой ночи я ввек не забуду.

Забава поднялась с ковра, зашуршала в темноте одеждой.

Все еще задыхающийся Свет сообразил наконец, что все окончилось.

Оставалось привычно наложить обратное заклятье, чтобы придать корню нормальный вид, и привычно отправиться под душ. А потом привычно лечь спать — в одиночку. А как хотелось, чтобы рядом устроилась Снежана…

Обратное заклятье не требовало сложных манипуляций — задействуется лишь язык да взметнувшиеся вверх руки с танцующими перстами.

Свет горестно вздохнул, сотворил акустическую формулу заклинания, взмахнул руками. Ствол послушно уменьшился, обмяк, повис. Можно было отправляться в ванную.

Забава все еще шуршала, борясь во мраке с непослушной одеждой.

Могла бы и огонь зажечь, недовольно подумал Свет. Коли так справиться не способна…

Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу и снова прислушался, на этот раз к себе. Странно, привычный шорох Забавиных тряпок на сей раз вызвал в нем странную истому. Душа словно скукожилась, а потом развернулась во всю ширь. Истома рождалась в левой стороне груди, под соском, волной катилась по телу. Вот она достигла самого низа живота. Откликнулись внутри какие-то мышцы. Запнулось о неведомую преграду едва-едва успокоившееся сердце. И Свет почувствовал, как его обвисший корень вновь начал расти.

Забава продолжала шуршать, и всякий ее шорох отзывался у Света стуком в висках. Корень неудержимо поднимался, не было в подлунной сил, способных его остановить. Разве лишь вновь шептать да махать руками. Но ведь я не накладывал на себя инициирующего заклятья…