Цинковые мальчики - Светлана Алексиевич

В самолете Ташкент - Кабул моей соседкой оказалась девушка, возвращающаяся из отпуска:

- А утюг ты с собой взяла? Нет? А электрическую плитку?

- Я на войну еду.

- А, понятно, еще одна романтическая дура. Книжек военных начиталась...

- Не люблю я военные книжки.

- Зачем тогда едешь?

Это проклятое "зачем" будет меня там преследовать все два года.

И правда - зачем?

То, что называлось пересылкой, представляло собой длинный ряд палаток. В палатке "Столовая" кормили дефицитной гречкой и витаминами "Ундевит".

- Ты - красивая девочка. Зачем ты здесь? - спросил пожилой офицер.

Я расплакалась.

- Кто тебя обидел?

- Вы обидели.

- Я?!

- Вы сегодня пятый, кто меня спрашивает зачем я здесь?

Из Кабула в Кундуз - самолетом, из Кундуза в Файзабад - вертолетом. С кем ни заговорю о Файзабаде: да ты что? Там стреляют, убивают, короче прощай! Посмотрела на Афганистан с высоты, большая красивая страна - горы, как у нас, горные реки, как у нас (я была на Кавказе), просторы, как у нас. Полюбила!

В Файзабаде я стала операционной сестрой. Мое хозяйство - палатка "Операционная". Весь медсанбат располагался в палатках. Шутили: "Спустил с раскладушки ноги - и уже на работе". Первая операция - ранение подключичной артерии у старой афганки. Где сосудистые зажимы? Зажимов не хватает. Держали пальцам. Коснулась шовного материала: берешь одну катушку с шелком, еще одну, и они тут же рассыпаются в пыль. Видно, лежали на складах еще с той войны, с сорок пятого года.

Но афганку мы спасли. Вечером заглянули с хирургом в стационар. Хотели узнать, как она себя чувствует? Она лежала с открытыми глазами, увидела нас... Зашевелила губами... Я думала: она хочет что-то сказать... А она хотела в нас плюнуть... Я тогда не могла понять, что они имеют право на ненависть. Стояла окаменевшая: мы ее спасаем, а она...

Раненых привозили на вертолете. Как услышишь гул вертолета, бежишь.

Столбик термометра застывает на отметке сорок градусов. В операционной нечем дышать. Салфеткой еле успеваю вытирать пот хирургам, они стоят над открытой раной. Через трубочку от капельницы, продетую под маску, кто-нибудь из "нестерильных" медиков дает им попить. Не хватало кровезаменителей. Вызывают солдата. Он тут же ложится на стол и дает кровь. Два хирурга... Два стола... И я одна операционная сестра... Ассистировали терапевты. Они понятия не имели о стерильности. Мотаюсь между двумя столами. Вдруг над одним столом гаснет лампочка. Кто-то берет и выкручивает ее стерильными перчатками.

- Вон отсюда!

- Ты что?

- Вон!!

На столе лежит человек... У него раскрыта грудная клетка.

- Вон!!!

Сутки за операционным столом стоим, бывало, что и двое. То с боевых раненых везут, то неожиданно начнутся самострелы - в колено себе выстрелит или пальцы на руке повредит. Море крови... Не хватало ваты...

Тех, ко решался на самострел, презирали. Даже мы, медики, их ругали. Я ругала:

- Ребята гибнут, а ты к маме захотел? Коленку он поранил... Пальчик зацепил... Надеялся, в Союз отправят? Почему в висок не стрелял? Я на твоем бы месте в висок стреляла.

Клянусь, я так говорила! Мне они тогда казались презренными трусами, только сейчас я понимаю, что это, может быть, и протест был, и нежелание убивать. Но это только сейчас я начинаю понимать.

В восемьдесят четвертом вернулась домой. Знакомый парень нерешительно спросил:

- Как ты считаешь: должны мы там быть?

Я негодовала:

- Если бы не мы, там были бы американцы. Мы интернационалисты.

Как будто я могла это чем-то доказать.

Удивительно, как мало мы там задумывались. Видели наших ребят, покореженных, обожженных. Видели их и учились ненавидеть. Думать не учились. Поднимались на вертолете, внизу расстилались горы, покрытые красными маками или какими-то неизвестными мне цветами, а я уже не могла любоваться этой красотой. Мне больше нравился май, обжигающий своей жарой, тогда я смотрела на пустую, сухую землю с чувством мстительного удовлетворения: так вам и надо. Из-за вас мы тут погибаем, страдаем. Ненавидела!

раны огнестрельные... Раны минновзрывные... Вертолеты садятся и садятся... Несут на носилках... Они лежат, прикрытые простынями...

Рассказываю вам, а сама думаю: все такое страшное. Почему я только страшное вспоминаю? Была же дружба, взаимовыручка. И геройство было. Может, мне мешает та старая афганка? Мы ее спасли, а она хотела в нас плюнуть... Но я вам не до конца рассказываю... Ее привезли из кишлака, через который прошли наши спецназовцы... Никого живого не осталось, только она одна... А если с самого начала, то из этого кишлака стреляли и сбили два наших вертолета... Обгоревших вертолетчиков вилами докололи... А если до самого конца, до самого... То мы не задумывались: кто первый - кто последний? Мы лишь своих жалели...

У нас послали на боевые врача. Он первый раз вернулся, плакал:

- Меня всю жизнь учили лечить. А я сегодня убивал... За что я их убивал?

Через месяц он спокойно анализировал свои чувства:

- Стреляешь и входишь в азарт: на, получай!

...Ночью на нас падали крысы... Обтягивали кровати марлевым пологом. Мухи были величиной с чайную ложку. Привыкли и к мухам. Нет животного неприхотливее человека. Нет!

Девочки засушивали на память скорпионов. Толстые, большие, они "сидели" на булавках или висели на ниточках, как брошки. А я занималась "ткачеством". Я брала у летчиков парашютные стропы и вытягивала из них нити, которые потом стерилизовала. Этими нитями мы зашивали, штопали раны. Из отпуска везла чемодан игл, зажимов, шовного материала. Сумасшедшая! Привезла утюг, чтобы не сушить на себе зимой мокрый халат. И электрическую плитку.

По ночам крутили всей палатой ватные шарики, стирали и сушили марлевые салфетки. Жили оной семьей. Мы уже предчувствовали, что, когда вернемся, будем потерянным поколением, лишними людьми. Как, например, нам ответить на вопрос, зачем столько женщин посылали на эту войну? Когда стали прибывать уборщицы, библиотекари, заведующие гостиницами, мы сначала недоумевали: для чего уборщица на два-три модуля или библиотекарь для двух десятков потрепанных книг? Для чего, как вы думаете?.. Мы сами сторонились этим женщин, хотя они ни в чем не были перед нами виноваты.

А я там любила... У меня был любимый человек... Он и сейчас живет... Но перед мужем я согрешила; обманула его: сказала, что того, кого я любила, убили...

- А встречалась ли ты с живым "духом"? - спросили у меня дома. - Он, конечно, с бандитской рожей и кинжалом в зубах?

- Встречала. Красивый молодой человек. Окончил Московский политехнический институт - А моему младшему брату представлялось что-то среднее между басмачами из гражданской войны и горцами из "Хаджи-Мурата" Л. Толстого.