Немного ночи (сборник) - Андрей Юрич

И однажды у прилавка хлебного залюбовался ею, да слова ее мимо ушей пропустил. Она же спрашивала его, что обычно торговки у покупающих спрашивают. А он молчал и смотрел ей в лицо, улыбаясь. Она сказала ему: «Оглох что ли? Чего смотришь – за просмотр деньги платят!» А он ответил: «На тебя смотреть – денег не жалко» Сам дивился сказанному, ибо в первый раз так с девой разговор повел. Она же сказала: «А богат ли ты, что деньгами бросаешься?» И сказал Иван: «Я словами бросаюсь, да тебе одной слова мои». «А ты женись на ней, – сказал некто из бывших там. – Глядишь, перестанет на людей скалиться – будет тебе, Иван, от всех нас почет за то и уважение». Рассмеялась Анна на те слова: «Куда ему, болезному, со мной справиться!» А полгода минуло – и вышла за него.

И сама не знала, что в нем нашла. Полюбился ей за глаза черные да нрав тихий. В сердце ей запал он до боли, до трепета, так что думалось в иной час – не расстаться им, как не разорвать пополам живого да живым оставить.

Жить стали они у Анны в доме, где жила она со своей матерью.

И минуло после свадьбы их двадцать восемь дней. В двадцать девятый день ждала Анна мужа домой, и не приходил он. И был звонок телефонный. Взяла трубку мать Анны, а после, молча, Анну подозвала и трубку телефонную ей дала. И сказал голос в трубке, что просит он извинения, и что беспокоит из Ожогового центра шахтеров, и что муж Анны, Иван Алексеев, у них находится, и состояние его тяжелое, но стабильное. А через час приехали к Анне Ольга с Федором, ибо им тоже звонок был. Плакала Анна и остановиться не могла, а Ольга не плакала и была с глазами сухими, но дрожала непрестанно руками и головой. Федор же дал им настойки корня валерианового, а после повез их ночной дорогою в Ожоговый центр, что в соседнем городе был.

Приехали они ночью. И были там другие люди, тоже плачущие или уставшие плакать. И вышел к ним главный врач, в одеждах синих, и говорил с каждым. Ольге же с Анной сказал он: «Будет долго жить сын да муж ваш, да нескоро отсюда выйдет, ибо сильны ожоги его». Больше же ничего не сказал.

Два месяца Ольга и Анна были как в трауре. После же вышел Иван из больницы и домой вернулся, костылем железным подпираясь, и слепой на один глаз. И рассказывал: «Был сигнал на главном пульте об остановке вентилятора. Был то вентилятор не из самых важных, вспомогательный, потому послали меня – причину поломки выяснить и устранить. А там лишь контакт отошел – не знаю, почему. И я соединил его. И было пламя везде – как солнце, и жгло глаза. А после – тьма, и шел я во тьме, и не узнавал ничего, потому что не видел и не осязал. Спотыкался обо что-то, но не знал – что сие. А были то, думаю, люди мертвые, потому что я ног не сбил, а был бы то уголь, порода ли – сбил бы ноги. Не было завалов нигде, но я шел и шел, а и света не было. И когда уже не мог я идти, встретил человека. Был он старше меня, и голос его был сух, как угольная пыль. Он взял меня за руку и вел. И мнилось мне, что я знаю его, ибо знаком голос его, и полагал я его одним из углекопов. Человек сей остановился вскоре и сказал: иди вперед и сюда не возвращайся боле. Я же спросил, отчего он не пойдет со мной далее, ведь слаб я. А он ответил, что сие поприще не для него. Я же не понял слов его и рассказал ему, что зрение утратил и не знаю, что делать. А он ответил: детей рожай. И шел я снова во тьме, а в себя пришел на столе операционном. Вернули мне врачи один глаз, а другой мой глаз во мраке угольном остался. И еще сказали, чтобы детей из детдома брал, ибо не будет у меня своих. Прости меня, Аня, но был я тебе мужем, а теперь вовсе не муж – так сказали мне». Анна же, сие слушавшая, обняла его и с ним плакала, он одним глазом, она – двумя.

Стал Иван получать пенсию по инвалидности да вскоре и на новую работу устроился – автослесарем, ибо пенсия мала была. И хоть хромал он на правую ногу и без глаза был, и лицо имел обожженное, нрав его от увечий сих не испортился – спокойным да добрым остался Иван. Много он с женой своей печалился о детях, которых не будет, а потом подал заявление на усыновление ребенка. Присмотрели они себе девочку двух лет, родной матерью оставленную в Доме ребенка. А еще порешили, что если даст им Бог детей иметь, то родят они всех, сколько бы ни дал.

И через три года понесла Анна от мужа своего, Ивана. И родила сына. Нарекли его Рафаилом, чтобы деда почтить. И родила Анна за жизнь свою девятерых. И радовался Иван, и радовалась Анна. И была чаша жизни их полна с излишком. И было в ней много слез и много радостей, и много труда, как то у людей обычно.

г. Кемерово

Я и Астафьев

– Я никогда не читал Астафьева, – сказал я вслух и пошел бродить по унылому, захламленному редакционному кабинету в желтоватых бумажных обоях. Потом вернулся к выпуклому доисторическому монитору и еще раз перечитал письмо в окошке электронной почты. Фонд имени В. П. Астафьева предлагал мне получить у них одноименную премию.

«Царь-рыба» – всплыло и булькнуло в моей голове. И параллельно всплыл диалог из 10-го класса среднеобразовательной Усть-Янской улусной гимназии:

– Тебе что, задали Астафьева читать?

– Да, «Царь-рыбу»…

– Ты прочитал?

– Да-а-а… Там про то, как мальчик ловил рыбу…

Мой друг Пашка был удручен прочитанным. По его словам, он никогда еще не читал такой скучной и бессмысленной книги. Мне самому из этой братии писателей-деревенщиков-патриотов-знатоков-загадочнойрусскойдуши задали читать Распутина. В принципе, было интересно – про эту несчастную беременную и ее мужа-дезертира. Но читать про то, как мальчик ловит рыбу… Я поглядел на обложку книжки в Пашкиных руках, и забыл об Астафьеве на долгие годы. «Царь-рыба». Есть что-то неприятное в этом названии. Царь – да еще рыба. Антимонархические настроения, терроризм с револьверами, народовольцы… и мальчик-рыболов.

А тут – вон оно как. Я пошел в гости к знакомому и стал шариться по его книжным полкам.

– У тебя есть Астафьев? – спрашивал я.

– А ты что, в школе не читал? – спрашивал он.

– Нет, а ты? – спрашивал я.

– Я читал, – говорил он, – «Прощание с матерой». Мне понравилось.

И делал при этом такой вид… руки в карманы, взгляд слегка растерянный и полный воспоминаний, носки из-под джинсов растрепанные торчат.

А я думал, что матерая – это какая-то волчица.

В общем, не было у него Астафьева. И ни у кого не было. И все, у кого я спрашивал, удивлялись, как я мог не читать Астафьева, хотя у них не было ни одной астафьевской книжки. А в библиотеку я пойти не мог, потому что еще несколько лет назад задолжал им этого европейского драматурга, который написал «Мамашу Кураж». Бертольд Брехт.

Так я собрался, купил за свои деньги билет, сел в автобус и поехал получать премию имени Астафьева, не читав из него ни строчки. Старый «Икарус» пилил асфальтобетон и коптил дизельным выхлопом встречные фуры двенадцать тоскливых часов. За это время я подробно ознакомился со всякого рода придорожными забегаловками, туалетами, магазинами, автостанциями и даже заглянул в глаза одной пробегавшей мимо дворняге. Дворняга бежала по территории автостанции поселка, о существовании которого я прежде не подозревал и даже сейчас у меня есть сомнения на его счет.

В другом неизвестном поселке я купил большое зеленое яблоко. Я как всегда сильно хотел есть, а денег, опять же как всегда, не было. А в магазине из относительно безопасной еды были только чипсы, хлеб и яблоки. Яблоки лежали горкой на прилавке.

– Дайте одно, – сказал я продавщице.

Ел его немытым, в автобусе, жалея, что в яблоках содержится витамин F, возбуждающий аппетит.

«Красный яр» – стали попадаться по пути таблички. Это возвестило о приближении к городу, пахнущему мятыми зелеными десятирублевками.

Напротив автобусных дверей стоял мальчик в мягкой коричневой курточке и держал в руках белый листок формата А-4, с моим именем большими черными буквами. Это был Иван Клиновой. Он был красноярским поэтом, работал в журнале «День и Ночь», основанном Астафьевым, и тоже собирался получать одноименную премию. Он смотрел на меня глубокими поэтскими глазами и говорил:

– А я тебя сразу узнал. Ты, прям, как на той фотографии. Поехали ко мне, с достопримечательностями завтра ознакомишься.

Иван жил с родителями в отдаленном районе со странным названием. Был уже вечер, и ему надо было купить «Кока-колы» к ужину. Поэтому мы зашли в магазинчик, что помещался в пристройке большого железобетонного дома. Приобретая «Кока-колу», Иван хвастался девчонке-продавщице:

– А мы завтра литературную премию получать будем. Я в номинации «Поэзия», а он – в «Прозе».

– Вы что, писатели? – недоуменно разглядывала нас продавщица.

– Я поэт, – гордо запрокидывал чисто вымытую голову Иван, пересчитывая сдачу, – А он – писатель.

Девушка смотрела в мою сторону со смесью любопытства, презрения и жалости.

– Большая, хоть, премия-то? – спрашивала она с деревенскими бабьими интонациями безнадеги и понимания.