Немного ночи (сборник) - Андрей Юрич

– Тысяча долларов, – говорил Иван, – Каждому.

– У-у-у… – продавщица серьезно и с хитринкой еще раз всмотрелась в наши лица, – Можете иномарку подержанную купить. На пару.

– Можем, – сказал Иван.

Он взял свою огромную бутылку «Кока-колы», и мы ушли.

У него дома, в кухне, перед телевизором, мы ужинали картофельным пюре и свиными отбивными. А после ужина Иван показывал мне всякие приколы, вроде аудиозаписи Бродского или радио-ляпов, которые есть у него в компьютере и расспрашивал об Астафьеве.

– Я не люблю Астафьева, – говорил я уклончиво, – Он мне не близок.

– Знаешь, – говорил Иван, – В школьном возрасте я его тоже не любил. А недавно, вот, взял и перечитал «Царь-Рыбу». И я тебе скажу – это же песня! Ты обязательно перечитай.

– А у тебя есть? – спрашивал я.

У него не было.

– А почему твой район так странно называется? – спрашивал я.

– Он назван по местному сорту яблок. – отвечал он.

– Вкусные яблоки? – спрашивал я.

– Не знаю, не пробовал, – отвечал Иван.

– А ты давно тут живешь? – спрашивал я.

– Всегда, – говорил он.

Утром мы с Иваном и его мамой пошли покупать ему ботинки к церемонии. Он с утра надел вельветовый костюмчик с узкими брючками, и его старые ботинки не гармонировали с эстетским вельветом. Выбрал он себе какие-то остроносые. Я его выбор не одобряю. Потом он пошел стричься в парикмахерскую, а я сидел в той же парикмахерской, у входа, и ждал его. Он уверенным голосом давал парикмахерше указания – как его стричь. А я просто сидел. Мне не нужно было стричься. Я, как всегда, был лысым.

Потом было немного красноярских достопримечательностей, вроде традиционных мест скопления местной молодежи, забитые маршрутками улицы, и наконец какое-то здание, где должна была проходить вся эта церемония.

Первым, кого я увидел в здании, был фантаст Силаев. Он бродил вдоль стены большого холодного зала, помахивая длинными руками. Зал был уставлен стульями в ряд. А Силаев был весь длинный, глубокомысленно-растерянный.

Увидев меня, он развел руки пошире и молча пошел в мою сторону, блестя очками, будто бы обниматься. А подойдя – пожал руку.

– Я рад, – сказал он улыбчиво, – Желаю тебе…

И помахал в воздухе странно скрещенными пальцами. Но я понял, что он желает мне хорошего и тоже улыбнулся ему. Тут к Силаеву подошел незнакомый чисто выбритый мужчина, взял его за рукав и потащил в сторону.

– Это лауреат-прозаик, – успел сказать утаскиваемый Силаев.

– Хорошо, – сказал мужчина, смерив меня милицейским взглядом.

Я сел на стульчик. Постепенно набирался народ. Больше я никого не знал. Они здоровались, говорили о непонятном, садились на стульчики.

Иван подвел ко мне мужчину, который утаскивал Силаева.

– Вот он, – сказал Иван мужчине.

– Вы здесь. Хорошо. – на этот раз мужчина был чем-то удовлетворен и взгляд его подобрел, был как у воспитателя детского сада.

В начале церемонии показали отрывок из телевизионного интервью Астафьева. Голос журналиста Парфенова гугнявил за кадром выспренно:

– Виктор Петрович, спасибо большое, что согласились нас принять в своей загородной резиденции!

Пожилой морщинистый Астафьев странно каменел от этих интонаций и видно было, как он лопатками ощущает пространство за своей спиной – серенькое слезливое небо и трепетанье осенних веток на ветру. Еще в кадре была стена резиденции с облазящей масляной краской голубого цвета.

Журналист задавал пафосные вопросы о судьбах Родины. Астафьев отвечал, потому что надо же что-то отвечать гостю, если тот спрашивает. Его одноглазое лицо было усталым и тихим.

Когда экран погас, перед рассевшимися гостями стали выступать спонсоры астафьевского фонда. Они все сидели на первом ряду, выпятив животы и блестя наручными часами, запонками, галстучными булавками, дорогими ботинками и мясистыми носами. По очереди вставали, брали в руки микрофон и принимались излагать на тему: «Я и Астафьев». По всему выходило, что при жизни Астафьев был никчемным человеком, не умевшим говорить с начальством и считать деньги. Через несколько выступлений этих грушевидных дяденек образ Астафьева с серым небом за плечами стерся в моей голове, и на смену ему пришел кривенький Иванушка-дурачок в застиранной футболке, в одной руке неосмысленно держащий мятые купюрки спонсорской помощи, а другой рукой пожимающий копыта этим самым спонсорам. По странному капризу судьбы эта деревенщина была знакома со Спилбергом.

Блестящие люди так радостно улыбались друг другу, так проникновенно вспоминали, и так уверенно приводили Астафьева к своему позолоченному общему знаменателю на базе последних номенклатурно-финансовых достижений, что мне казалось, будто сейчас они вскрикнут на русский народный манер, закинут за плечи галстуки и пойдут хороводом вприсядку, распевая частушки о смешных таежных писателях. Видно было: крупные бизнесмены действительно дружили с Астафьевым и сильно помогли ему в жизни. Без них он бы не справился, дурачок одноглазый.

После спонсоров выступило несколько деятелей местной культуры, также с телами в виде груш. Они продолжили ту же песню, только упирали на факт своего почти кровного родства с Астафьевым. Ведь для такого родства у них были безусловные основания – сакральные глубины истинной русской духовности, в которых они чувствовали себя царями и рыбами. Они же рассказали, что сам Виктор Петрович, конечно не понимал, насколько велик и важен для России. Он вообще не понимал, что творит. Только они понимали. Сердцами своими культурными чувствовали. И ему объясняли. Без них он бы так ничего и не понял.

Когда все устали и немного расслабились – перед публикой по-быстрому провели нас, лауреатов Фонда, с букетами в руках и дипломами в рамках. Я сказал просто: «Всем спасибо». Иван толкнул насыщенную поэзией речь. А еще одна девочка-лауреатка сказала что-то милое и одухотворенное, чему все похлопали.

Потом все встали и начали вдруг расходиться, потому что спонсоры действительно устали.

Ко мне подскочили телевизионщики – девушка в черном и парень с камерой на плече, угрюмо-презрительный, как все операторы. Он блестел в мою сторону линзой объектива, а девушка спрашивала дежурным голосом:

– Андрей, а когда вы в последний раз перечитывали Астафьева?

– В школе, – врал я, кося глазами от смущения.

– Вам понравилось? – улыбалась она мне, будто речь шла о чем-то очень личном и приятном.

– Он не близок мне по своему мировосприятию, – я решил перестать врать.

Она еще спрашивала меня, на что я потрачу премию. И у нее было такое лицо, будто она понимала, что отвечу я что-нибудь благородное, а премию таки пропью. Я ответил, что часть отдам маме на дорогостоящее лечение, а остальное пущу на всякого рода удовольствия. Правда, я сам не знал, что имею в виду под удовольствиями.

Когда они от меня отстали я в очередной раз собрался идти к Силаеву, которого видел бесцельно пьющим шампанское в другом конце зала. Но меня перехватила кряжистая тетка в белой кофте.

– Я бухгалтер фонда, – сказала она, – Иди ко мне, я дам тебе премию.

Я пошел к ней, сильно удивляясь на ходу. Мне казалось, что премию, судя по предыдущему моему опыту, будут долго и занудно перечислять на мой банковский счет, сопровождая процесс интеллигентной руганью и недоразумениями. А эта добрая женщина просто выудила из дамской сумочки конверт, сунула его мне в руки и велела:

– Пересчитай!

Потом сунула туда же неизвестного образца бланк с моей фамилией и велела:

– Распишись!

И напоследок уже материнским ласковым голосом:

– Спрячь деньги!

Конверт приятно отяжелил мою джинсовую курточку, и я пошел к Силаеву. Пока все вышеперечисленное происходило, гости уже напились шампанского и почти исчезли. Везде стояли стулья и пустые бокалы. Между ними ходила дама в белой рубашке и с подносом, на котором оставался один полный бокал. В пустынном зале, заполненном только тишиной и стульями, я выпил с Силаевым советского шампанского за мою премию, и он сказал мне:

– Знакомься. Наташа.

Это он сказал по поводу улыбчивой девушки, стоявшей от нас в некотором отдалении. Было видно, что она уже пила шампанское, и что она без лифчика. Я улыбнулся ей.

Мне нужно было куда-то девать букет цветов. Потому что мы собирались ехать организованным порядком на могилу Астафьева, а потом в овсянку. Это Силаев так сказал:

– Ты возьми свою одежду из гардероба, мы сейчас в овсянку поедем.

– В овсянку? – спросил я.

– Это название деревни, – сказал Силаев.

Я решил подарить букет первой встречной симпатичной женщине. Я так еще никогда не делал, и мне казалось, что я очень обрадую эту первую встречную. Выскочив на улицу, я прослонялся там по тротуару минут десять. Было холодно, ветрено, и женщины в пределах видимости не появлялись. Разочарованный, я пошел в гардероб. Там стояла девушка в черном с местного телевиденья. Она что-то выговаривала оператору, который стоял перед ней и смотрел поверх ее головы.