Сара - Дж. Т. Лерой

Ho Ле Люп только крякал и фыркал как неисправный пылесос.

— Стоит уйму денег? — невинно спросил я.

— Хмм! — прокряхтел он.

— Ты сердишься?

Ле Люп не оборачивался, но я чувствовал, как внутри у него кипит и как сжимаются громадные кулаки. Затаив дыхание, я смотрел, как он разворачивается на каблуках.

— Скажи Пух, пусть пошевелит задницей и зайдет ко мне как только появится.

И улыбнулся пустым провалом рта, напоминающим мертвую щель каньона.

Позже в этот день я слышал, как он отдубасил Пух за то, что та слишком громко хлопнула дверью.

После этого я уже никогда не испытывал его терпения.

Солнце почти закатилось, когда Ле Люп закончил свою проповедь, и я покинул укромное местечко в густых зарослях пихт, елей и калифорнийского лавра. В кустах ивняка он замаскировал иллюминацию, и теперь жутковатый красный туман дымился над мрачными водами, распахнувшимися предо мной. Десятка два янки толпились на противоположном берегу с Библиями в руках.

Стелла и Петуния стояли рядом. Янки, будь они дальнобойщиками, баптистами или еще кем, были откровенно презираемы обитателями «Трех Клюк», и к тому же здесь давно привыкли к мелкому мошенничеству, тем более, когда оно приносило немалые деньги.

— Почти то же самое, что дурачить мужика, симулируя оргазм! — заметила Петуния.

Ле Люп добавил:

— На Севере нет чудес. В землях янки слишком тесно для чуда — и господнему семени негде упасть на благодарную почву.

Все энергично закивали.

— Вот почему они слетелись сюда посмотреть на божественное знамение, — встрял Лаймон.

— У нас достаточно чудес, чтобы поделиться, даже с янки, — заявил Ле Люп похлопывая по бумажнику.

И когда янки сидели за обедом, никто не заострял внимание на новом меню, в котором цены вдруг выросли в три раза. И никто не предлагал горько рыдающим янки ломтик лимона или спасительный спрей для их воспаленных глаз, разве что за особое вознаграждение, не такое уж, скажем, и маленькое и довольно бесцеремонно взимаемое.

Разглядывая этих янки-дальнобойщиков, выстроившихся на противоположном берегу болота, я заметил, что все они яростно трут мокрые глаза. Было ли это вызвано проникновенной речью Ле Люпа или же развязанным мешком свеженашинкованного рампа, спрятанным в траве у них за спиной — пусть каждый решает по-своему.

Мое появление все встретили восхищенными вздохами.

Ле Люп наконец определился с моим нарядом для выступления: короткая тирольская юбочка и красные банты в тон. Мери Блаженная сделала мне макияж, используя последние достижения косметики «Мери Кэй». С гордостью дальнобойщика, заполучившего девственницу, я смотрел, как она макает палец в свежераспечатанные банки с тональными кремами, сбросив наземь крышки.

Ле Люп пригласил несколько человек из публики убедиться, что фокус происходит без обмана. Они покидали в воду тяжеленные каменюки, которые тут же всосала трясина. Как только разошлись круги на воде, Ле Люп заговорил, выдержав красноречивую паузу:

— Как видите, джентльмены… — многозначительно объявил Ле Люп.

— Никакого надувательства, — подтвердил один из наблюдателей, и по толпе прошел одобрительный ропот.

— А, может, на этой крошке спасательный жилет? — предположил другой, но ему тут же заткнули глотку.

Лаймон нажал кнопку на кассетнике, и в воздухе немедленно взревело: «Алилуйя, хвала Иегове!». Это был условный сигнал — я поднял руки — и Стелла с Петунией подняли меня.

Я замолотил пятками в воздухе, демонстрируя, что и здесь нет никакого обмана — ни подставок, ни каких-либо других приспособлений для «левитации».

Музыка притихла, и Ле Люп стал читать Писание.

«Мне надо идти, — сказал я себе, — вступить в эти мрачные хладные воды».

— Что бы ни случилось, только не останавливайся, — зашептали мне Стелла с Петунией.

— Главное — всегда вперед, — наставлял Ле Люп. — Никто за тобой туда не полезет, если застрянешь.

Я вглядывался в толпу на том берегу. Янки простерли руки мне навстречу, точно отцы, призывающие чадо сделать первый шаг в их объятия.

Я невольно содрогнулся при столь ярком детском воспоминании…

И вот я сделал решительный шаг в холодную мутную воду и тут же ощутил, что меня засасывает — вкрадчиво, постепенно.

— Иди ко мне, иди ко мне, — раскатывалось эхом над болотами.

Я сделал еще один нерешительный шаг, как только вода добралась до щиколоток. Выдернув ногу, шагнул снова, чувствуя, как с каждой секундой паника овладевает мной все сильнее.

— Иди, тебе говорят! Не останавливайся!!! — донеслось сзади.

Рой москитов зажужжал над ухом, а возбуждение дальнобойщиков достигло пика, когда вода добралась до моих колен.

Один из них, футах в двадцати пяти передо мной, уже опустился на корточки, протягивая руки.

Я выдернул ногу из трясины и сделал еще шаг.

Он одобрительно кивнул и улыбнулся, приветствуя мою неуверенную решимость поскорее добраться до него.

Затем последовала другая нога и, к моему великому удивлению, я по-прежнему держался на поверхности. Подо мной словно плыло большое мягкое облако. Шаг за шагом я шел по воде, направляясь к этому человеку.

Музыка грянула громче. Дальнобойщики приветственно размахивали Библиями и папками, в которых содержались документы на груз и машину. Всеобщее ликование достигло предела и охватило толпу на берегу.

Его карие глаза были совсем рядом, я уже различал их цвет. Оставалось каких-то пять футов до протянутых рук присевшего на корточки человека, и только громкий зычный рев Ле Люпа удержал меня от недостойно торопливого рывка.

Шаг за шагом я чинно двигался вперед, грациозной походкой, приличествующей святой, как мы заранее репетировали перед Ле Люпом.

Осталось переступить два раза — и я в крепких мужских руках. И все позади. Я простил ему долгое отсутствие и даже не спрашивал, как он мог бросить меня и думал ли обо мне все это время, как я — о нем…

Радостный рев толпы был заглушен стуком сердца. Последний шаг — и я на суше, и он здесь, предо мной. Ле Люп завел оглушительное «Аллилуйя!». И вот я протянул руки мужчине, который внезапно подпрыгнул и повернулся, чтобы хлопнуть по ладони другого дальнобойщика:

— Ты проиграл, приятель! С тебя двести долларов!

Он воздел пятерню, ударив еще по нескольким протянутым ладоням, и завопил «Аллилуйя!» и «Мать твою!».

Мне стали пихать документы на груз и машины.

— Я целую неделю мчался сюда без остановок. Благослови это фуфло! — заклинал меня какой-то дальнобойщик, подползая ко мне на коленях.

— И мне… И мой тоже! — взывали другие.

— Джентльмены, — заорал Ле Люп, мгновенно осадив толпу. — Вы можете иметь аудиенцию со Святой Саррой по возвращении в церковь.

Церковью назывался амбар Ле Люпа, с которого теперь посдирали шкуры, выветрив заодно тяжкий сырой аромат берлоги. Деревянные полы были усыпаны опилками и всюду расставлены кадильницы с импортными благовониями, на фанерных дощечках. Зеброполосатые простыни сменились покрывалами, более приличествующими святой. Даже голографический портрет папы Римского был убран с глаз долой.

— Это может смутить членов иных христианских конфессий, — пояснил Ле Люп.

Лаймон завернул меня в громадное полотенце и стал выводить из толпы. Я оглянулся на того человека — как раз в этот момент ему отсчитывал деньги проигравший.

— Ты сделала это, детка, — причитал Лаймон, опускаясь на колени и благоговейно вытирая мне ноги. Впервые мной не овладела тошнота от густого и едкого запаха, исходившего от кулинара.

Я погладил его по спине и провел рукой по коротко остриженному «ежику». В ответ он застонал, в эпилептической судороге вцепившись в мои икры. Я погладил его по плечам, вдоль натянутых как струны сухожилий. Руки у него тряслись — он поднял на меня робкий взгляд ребенка. Глаза были полны слез.

— Я так переживал за тебя… — прошептал он.

— Я тоже, — погладил я его по щеке.

— Эй, два голубка, разворковались, — прошипела мне в спину Пух. — Пора сваливать… а то… — Она мотнула головой в сторону шедшего следом за ней Ле Люпа.

— Пух? Не думал, что ты придешь, — сказал я, искренне удивленный.

— Смотреть твое выступление? Такие штуки обычно у нас проходят раз в год, на Рамповом Карнавале, — Пух подмигнула, и Лаймон поспешно отошел прочь. — Пошли домой. — Пух обняла меня и повета по хлюпающей болотистой почве к «Транс Америкэн» Ле Люпа.

— Пух, мне в самом деле жаль, что все так вышло… — Я вдруг ощутил сильнейшее желание взять ее за руку, но рука оказалась недостижима — она поигрывала каким-то ожерельем или бусами под блузкой.

— О, теперь можешь не беспокоиться, — ответила она. — Все путем.

Она улыбнулась, и мне показалось, я заметил проблеск искренности за ее откровенной усмешкой. Пух вытащила руку из-под блузы и похлопала меня по ладони.