Белый ферзь - Измайлов Андрей

– Понятия не имею! Я пришла – они уже были. Погодите, пока ее нет, шипы срежу. Она же ку-ку! Она всю себя вашими цветочками расцарапает… Чай поставлю? – Тьфу! Ни хрена у нее нет! Ни вазочки, ни чая. На одну заварку хватит!

Нищета в кухне была не из принципа – не спартанская. Нищета была пропойная. С двумя тарелками, с тремя разновеликими чашками и майонезной баночкой на решетчатой сушилке. Со стадом пыльных бутылок у газовой плиты. С липким столом. С переполненным мусорным ведром, воняющим пряным посолом. С захватанным серым вафельным полотенцем на крючке у раковины. Забулдыжная была нищета.

В средствах Ревмира Аркадьевна отнюдь не стеснена, насколько известно Колчину. Другой вопрос, как этими средствами распоряжаться. Если тратиться преимущественно на «бухло», как выразилась сиделка Света, любые средства недостаточны.

– Вы хоть прибираете здесь? – спросил Колчин, тщательно отмодулировав вопрос, дабы и нотки упрека не проскочило. Его интересовал букет-сухостой.

– Знаете что?! – взвилась сиделка Света. – Вы – родственник?! Вот и прибирайтесь! – (Или он с модуляцией просчитался?) – Она в припадке бьется, если хоть что-то с места сдвинешь, хоть ведро мусорное! – и сымитировала вой: – Я должна знать, что куда я что положила, там то и лежит!

– Ключ, например… – спровоцировал Колчин.

– Л-ладно! Я положу ключ, чтобы она знала куда, а вы потом сами за ней гоняйтесь по городу, ладно?! Мне деньги платят за то, что я с ней сижу, а не бегаю по морозу наперегонки – кто раньше до Смольного! Да плевала я на эти деньги, на эту работу, если так…

Сиделка Света осеклась и встала с табурета.

Колчин тоже встал. Когда входит дама, по протоколу надлежит встать.

Ревмира Аркадьевна Алабышева-Дробязго была облачена в строгий костюм – пиджак-юбка-блузка. Макияж. Прическа. Грудь – в бряцающих наградах.

Только… издали – норма. Или при сильной близорукой расплывчатости. Зрение у ЮК – единица. Хозяйка – в трех метрах. Строгость костюма нивелировалась либеральными пролежнями-складками (давно в шкафу лежал, давно…), косметика на лице – неловкая, густая и… не везде точно по адресу (руки-то дрожат), прическа – надо бы голову предварительно помыть… А бряцающие награды – юбилейные медальки. Да-да, и комсомольский значок. Непременно. Кроме того, в домашних тапочках и полуспущенных чулках…

– Я готова. Мы едем? – тон у Ревмиры Аркадьевны проявился деловито-номенклатурный. – А вас, милочка, я больше не задерживаю. Вы уволены без рекомендаций! – тон у Ревмиры Аркадьевны проявился барски-княжеский.

Ну верно. Колчин – шофер-порученец из Смольного. Сиделка Света – девка-чернавка, пшла вон!

– Да пожалуйста! – фыркнула сиделка. Преувеличенно осторожно разминулась с Алабышевой в дверях – не задеть бы сиятельных мощей! – и хлопнула коридорной дверью.

Колчин было оторопел: вот не было печали! Но через короткую паузу сиделка Света появилась за спиной «княгини» и жестами показала: буду в комнате, если вдруг чего… И на том спасибо!

– Который час?! – брюзгливо поторопила деловая дама. – Машина у подъезда? Мы едем или нет?!

Час уже восьмой, четверть восьмого. Машина у подъезда. Мы не едем.

– Ревмира Аркадьевна, здравствуйте, – внятно, раздельно произнес Колчин. (Вот уж действительно – здравствуйте, Ревмира Аркадьевна, хоть какое-то время, хоть пока он, Колчин, здесь, иначе визит к старой даме теряет остатки смысла!) – Ревмира Аркадьевна, я – Колчин. Из Москвы. Не узнаете? – он состроил сконфуженную улыбку, дабы «не узнаёте» было воспринято не намеком на «ку-ку» хозяйки, а покаянным признанием, мол, да-а, сколько лет, сколько зим, давно не виделись, немудрено запамятовать.

Алабышева сосредоточенно уставилась на гостя. Обманчивая сосредоточенность – то ли работа мысли идет, то ли видимость одна. Чужая душа, тем более больная, – потемки.

– С Рождеством вас! – он собрал в кучку распотрошенный и обезвреженный сиделкой букет и преподнес княгине-комсомолке, будто прикармливая пугливого зверька, – с той же осторожностью движений, чтоб не насторожить, с той же готовностью отдернуть руку, чтоб за палец не цапнули.

– Ты кто? – агрессивно спросила Алабышева тоном хозяйки дома, в котором вдруг завелся вредитель.

– Я – Колчин. Из Москвы… – повторил Колчин.

– А это что? – она сказала про букет, но при этом не сводя взгляда с гостя.

– Это цветы. Вам, Ревмира Аркадьевна. От меня. И… – он закинул наживку -… от Инны.

Алабышева на миг перевела взгляд на подоконник с букетом-сухостоем:

– От какой Инны?

– От вашей дочери, Ревмира Аркадьевна. Я – ее муж. Помните? Я – Колчин…

– У меня нет дочери! У меня никогда не было дочери!

Колчин счел бы заявление следствием амнезии, когда бы оно, заявление, не прозвучало именно ЗАЯВЛЕНИЕМ – аффектированным, рассчитанным на публику. Публика – он.

– Всего вам доброго! – ответил заявлением на заявление Колчин, сымитировав подкожную обиду и готовность немедленно покинуть помещение. Букет он положил на край липкого стола и сделал шаг к выходу. Только ему пришлось бы тогда либо таранить тешшщу, либо проявлять талант верблюда, пролезшего-таки в игольное ушко, – Ревмира Аркадьевна целиком и полностью перегораживала собой дверной проем, а любое прикосновение могло быть истолковано как нападение громилы на беззащитную старушку. Нет ли у громилы топора под мышкой? Впрочем, Колчин лишь сымитировал готовность немедленно покинуть помещение. Он отсюда не уйдет, покуда кое- что не выяснит.

– Ты кто? – повторила княгиня-комсомолка тоном ниже, тоном мягче. – Ты из Смольного?

– Я – Колчин. Из Москвы… – повторил Колчин.

– А это что? – повторила Алабышева тоном ниже, тоном мягче про цветы.

– Это цветы. Вам!

Называется – дубль второй. Более удачный, чем первый.

Ревмира Аркадьевна сгребла букет со стола, выронила веточку аспарагуса, не заметила. И опять же аффектированно зарылась лицом в цветы, так сказать, вдыхая неземной аромат. Это весьма предусмотрительно сиделка Света предварительно срезала шипы, весьма-весьма.

– Это мне?!

Колчин подтвердил очевидное проще простого – он взял с подоконника банку, вынул из нее бывшие розы с тем, чтобы ополоснуть емкость от зеленой жижи и установить в нее розы настоящие. Все ли шипы успела удалить сиделка? Не ровен час – располосует себя тешшша, и разговора не получится, то есть весь он сведется к аханьям, йоду, ватке, к ранам физическим, а от них – и к ранам душевным. Ну да разговор так и так не получался. Не считать же разговором внезапный карк Алабышевой, стоило Колчину коснуться банки:

– Не трогай!!!

Колчин отпрянул от подоконника, показал пустые руки: как вам будет угодно!

– Ты кто? – очередной раз проверила на прочность.

– Дед Пихто! – сменил тактику Колчин, отнюдь не сменив тона – увещевающего, вменяющего. За спиной Ревмиры Аркадьевны готовно возникла сиделка Света после выкрика: мол, что, началось? мол, не пора ли включиться-помочь? Он глазами показал: спасибо, обойдемся, не требуется.

– Нет! – уличила во лжи Алабышева. – Ты… Я тебя знаю! Ты – Игорь! Из Москвы!

Наконец-то! Хоть какая-то подвижка! Игорь – почти Юрий. Еще вариант – Григорий. По созвучию.

– Да, – согласился Колчин. – Я – Юрий.

– Я и говорю! – не моргнула глазом Алабышева. – Ну, садись, садись, Игорек! Что ж ты стоишь?! Давно тебя не было, давно! Что ж ты меня совсем забыл, Игорек? Вы с Инной совсем меня забросили.

Прогресс! Уже прогресс. Выясняется, есть у Алабышевой дочь Инна. И выясняется, Колчин на данный момент не «ты кто», а «вы с Инной». Лови момент!

– А где… – Алабышева, будто очнувшись ото сна, завертела головенкой.

– Инна? – подсказал Колчин.

Алабышева уничтожила его взглядом, будто Колчин… ну, не знаю, пукнул в момент вручения ему правительственной награды из рук непосредственно Генерального…

– Где?! – затребовала она командирски-настоятельно.

– А как же! Само собой! С Рождеством! – псевдо- суетливо отреагировал Колчин. И, расплошно оглядев кухню, тоже будто очнувшись ото сна, обратился за спину тешшши, к сиделке Свете в интонации тетушки Чарли: – Здесь почему-то нет! Э-э, простите, там я где-то оставил бутылочку шампанского…

Сиделка Света сверкнула бессильной ненавистью, дернула плечиком, исчезла. Пошуршала-позвякала в глубине комнаты. Отсутствуя видом, испепеляя взглядом, внесла на кухню колчинский шампанский презент так, будто сие есть склянка с синильной кислотой. Установила в центр стола и, скрестив руки на груди, застыла живым укором Колчину.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, милочка! – снизошла до комплимента княгиня-комсомолка, сменив недавний гнев на милость. – Кто вас одевает?

Чистейшей (или, наоборот, мутнейшей?) воды издевательство! Сиделка Света как была в домашнем фланелевом халате, так и осталась в нем.