Влюбленные мошенники - Патриция Гэфни

Что это он несет? Может, решил перейти на язык Шекспира?

Он что-то вытащил из кармана.

– Вот, возьми.

Грейс машинально протянула руку.

– Что это?

– Просто кусочек нефрита. Прикоснись к нему, Августина. Какая чистота формы, какая гладкость, какая удивительная простота! Они возвышают душу до экстаза, уводят ее из мира внешней видимости в мир иной. Ты это чувствуешь? Знаешь ли ты, что мы с тобой едины?

– Прошу прощения?

– Вселенский Дух, целостность, единение всех вещей. В Его лоне различия являются лишь обманом чувств. Ты, Августина, и я: мы единое целое. Она опустила кусочек нефрита ему на ладонь. – Это очень любопытная философия, мистер Уинг, и я обещаю поразмыслить о ней на досуге, но сейчас мне уже пора уходить.

Он уныло повесил голову. Длинные белые волосы упали ему на грудь, закрывая щеки с обеих сторон подобно занавесу. Струнная музыка смолкла; Грейс услыхала за ширмами какой-то шорох, и через миг девушка в красном подошла к ним с подносом черного дерева в руках. На подносе стояли два кубка в форме цветков лотоса, наполненные темно-красной жидкостью. Уинг поднял один из них и протянул его Грейс.

– О нет, больше одной я не пью, – воспротивилась она, но он настойчиво вложил кубок ей в пальцы, а сам взял второй.

Служанка поклонилась и, пятясь, скрылась за ширмами.

– Вот мой последний дар, – печально прошипел Уинг. – Боюсь, мне больше не суждено тебя увидеть.

Он поднял кубок, как бы салютуя. В его глазах явственно читалась мольба.

«Ну уж за это я точно выпью», – мрачно подумала Грейс и осушила свою порцию в три глотка. Прохладная сладкая жидкость больше походила на фруктовый сок, чем на спиртное, и показалась ей чудесной на вкус. Очевидно, Уинг решил отказаться от попыток ее соблазнить. Он, конечно, человек со странностями, тут и спорить не о чем, но есть у него и светлые стороны. Щедрость, к примеру. Не говоря уж о любезности. Да и на вид он вовсе не так уж плох. Грейс улыбнулась про себя, заметив, что рассуждает об Уинге, как об одном из заветных напитков Рубена: «Мягкий и обаятельный, щедрый душой».

– Что? – переспросил Уинг, подступая ближе. Боже милосердный, неужели она произнесла это вслух?

– Что это такое? – спросила Грейс, протягивая ему свой кубок в форме лотоса.

– Рисовое вино.

– Правда?

– У нас в Китае есть такая поговорка: выпить вместе рисового вина-Это означает – стать друзьями. Спутниками жизни.

– Очень мило.

Она огляделась, ища, куда бы поставить опустевший кубок, но так и не нашла ничего подходящего.

– Ну мне все-таки пора идти. Мой брат уже, наверное, волнуется, не знает, куда я пропала. Уинг обиженно поджал свои тонкие губы.

– Он тебе очень предан.

– Кто, Алджернон? О да, очень предан. Все еще держа в руке кубок, она позволила ему взять себя под руку и вывести из галереи в сырой, продуваемый сквозняками коридор.

Они повернули направо, хотя Грейс могла бы поклясться, что поворачивать надо было налево, и, пройдя еще несколько шагов, остановились у двери, которую она видела впервые. Уинг указал на китайскую надпись над входом и перевел ее, едва не прижимаясь губами к уху Грейс: «Царство Вечной Жизни».

– Очень мило. Мне пора.

Он не дал ей уйти, прижав раскрытую ладонь к ее спине между лопаток.

– Только на одну минутку. Это очень важно.

– Нет, в самом деле…

– Очень прошу.

– Но я уже…

Не слушая возражений, он распахнул дверь. Внутри горел свет и были люди: ей стало не так страшно. Когда Уинг знаком предложил ей войти, Грейс пожала плечами и переступила через порог.

Двое китайцев в рабочей одежде стояли на коленях у основания гигантского, полого внутри прямоугольника с невысокими, сложенными из камня стенками и покрывали сусальным золотом керамические плитки, которыми был инкрустирован арочный вход. Другие рабочие, вооруженные мастерками и ведрами штукатурки, трудились внутри прямоугольного сооружения.

– Что они строят? – спросила Грейс.

Черные, обычно непроницаемые глаза Уинга загорелись, как уголья.

– Они строят мою могилу.

– А-а, твою могилу.

Вдруг до нее дошло, и она перестала кивать, как болванчик.

– Твою могилу?

– Пойдем, ты все увидишь.

– Нет, спасибо. Вот…

Грейс хотела отдать ему кубок, но замерла от изумления, заметив, что плотно сомкнутые лепестки лотоса вновь наполнены до краев рубиново-красной жидкостью.

– Какого черта? – спросила она, переводя ошеломленный взгляд с чаши на Уинга.

– Не пугайся, моя золотая. Здесь ты в безопасности. Видишь, дракон охраняет вход, ни один злой человек не потревожит нас здесь.

И он грациозным жестом указал на керамическую статуэтку в пояс высотой с изображением рычащей ящерицы, поднявшейся на дыбы слева от входа в склеп, или саркофаг, или как там еще оно называлось.

– А вот человек-зверь, – продолжал Уинг, плавно проводя рукой по воздуху направо, где помещалось еще одно чудовище в позе часового. – Теперь ты видишь, что тебе ничто не угрожает?

– Гм…

– Не сомневайся, – прошипел он, проходя вперед. – Ты все видишь, Августина, ибо ты одарена особой мудростью.

– Все верно, но послушай, я бы…

– Знаешь, в чем состоит самый страшный грех, какой только может совершить человек, Августина?

«Бросить друга на произвол судьбы в доме буйно-помешанного, – мрачно сострила она про себя. – И почему здесь вдруг стало так жарко?» Тяжело вздохнув, Грейс отпила глоток вина из своей чаши.

– Ну и в чем он состоит?

– Не иметь сыновей. Это самое чудовищное проявление неповиновения родителям. Не имея сыновей, человек не может попасть в царство небесное. Молитвы сыновей, возносимые за него, будут услышаны Вселенскими Силами, равно как и молитва души его покойного родителя. Запад в своем невежестве называет это «поклонением предкам», хотя на самом деле мы поклоняемся совсем не предкам.

– Ну, разумеется, нет.

Грейс еще раз оглянулась в поисках места, куда можно было бы поставить чашу с вином, но тут на нее накатила волна головокружения.

– Ой!

Он покачнулась; Уинг помог ей устоять на ногах.

– Идем, я покажу тебе, что возьму с собой на небеса.

Он так сказал или ей послышалось? Наверное, послышалось: вряд ли человек может такое сказать.

– Сюда, Августина, вот за этот занавес.

– Ой! – повторила Грейс, чувствуя, что у нее нет больше сил оказывать сопротивление Уингу.

Ноги у нее почему-то одеревенели. Двигаясь, как кукла, она позволила ему провести себя мимо разбросанных строительных инструментов и заляпанных краской деревянных козел к отделенному занавесом алькову в дальнем конце большой комнаты. Внутри, похоже, располагалась еще одна галерея, но значительно меньших размеров. И здесь не было картин. Все собрание состояло исключительно из образцов скульптуры.