Адвокат шайтана - Максим Кисловский

"Тебе какое дело, паршивая сплетница", — мысленно ответил ей Лев Борисович, но озвучил свой ответ иначе: — Не знаю, Оленька. Поработаю, наверно, ещё часок.

— Ну, успехов вам. До свидания, Лев Борисович.

— Всего доброго, Оленька, — буркнул он.

За закрывшейся дверью исчезла женщина, к которой Лев Борисович испытывал давнюю ненависть.

В середине 80-х годов — когда у западногерманского и голландского посольств ещё не начали выстраиваться длинные очереди измученных перестройкой советских граждан, страждущих вырваться на Запад под предлогом возвращения на историческую родину — Лев Борисович готовил к защите свою докторскую диссертацию. Его многолетний научный труд, наконец, подходил к завершению, а значит, долгожданный прыжок в кресло заведующего отделением института можно было считать уже состоявшимся. Ясное дело, чтобы занять одну из руководящих должностей в самом главном научном центре страны, специализирующемся по проблемам судебной психиатрии, требовались не только серьёзные заслуги в исследовательской работе, но и многочисленные рекомендации высоких начальников из Минздрава СССР. И вот в самый ответственный период в его карьерном росте среди сотрудников института вдруг поползли слухи, что доселе безупречный претендент на должность заведующего отделением ВНИИ судебной психиатрии им. В.П. Сербского Лев Борисович Кричкер, оказывается, собирается эмигрировать в Израиль, но это намерение, конечно, он держит ото всех в секрете. Сначала как новость, а потом как дискуссия эта информация целый месяц была предметом тихого обсуждения почти во всех курилках и туалетах института.

Узнав о том, что, не спрашивая о его желании, кто-то уже отправил его на землю обетованную, Лев Борисович не на шутку насторожился.

"Понятно, враги не дремлют, — сделал он вывод из происшедшего. — Какая-то сволочь решила обосрать моё назначение. Если это говно не разгрести сейчас, потом будет поздно".

Вскоре, набравшись мужества, Кричкер решил задержаться в кабинете директора института после одного из расширенных совещаний.

— Вы хотите ещё что-то добавить? — обратился к нему директор, не подозревавший о цели предстоящего разговора, ради которого Лев Борисович, не вставая с места, ожидал, когда последний из сотрудников закроет за собой дверь.

— Нет, Евгений Рихардович, — с лёгким волнением произнёс Лев Борисович. — Я к вам по очень деликатному вопросу.

— Слушаю вас, — Евгений Рихардович откинулся на спинку кресла, скрестив на груди руки. В его усталых глазах сверкнула слабая искра внимания.

Между ними были исключительно официальные отношения. С началом их разговора в душном кабинете директора даже стало чуть прохладнее.

— Вы знаете, — начал Лев Борисович, стараясь говорить доверительным тоном, — среди наших сотрудников ходят слухи о том, что я собираюсь уехать в Израиль.

— Вот как? — усмехнулся Евгений Рихардович. — Забавно.

— Да, — поспешил согласиться Лев Борисович. — Всё было бы очень смешно, если бы это ограничилось бытовой шуткой. Но сейчас эти абсолютно беспочвенные слухи обрастают просто немыслимыми подробностями. Например, мне якобы предложили возглавить кафедру где-то в Хайфе.

— Надо же, ничего об этом не слышал, — с артистическим правдоподобием произнёс Евгений Рихардович.

Лев Борисович внимательно посмотрел на него. Они оба по долгу своей профессии были прекрасными физиономистами и могли без слов угадывать искренность собеседника по взгляду. Этот немой контакт продолжался несколько секунд.

— Не волнуйтесь, — прервал паузу Евгений Рихардович, — в любом коллективе есть лидер и антилидер. И каждый стремится дезинформировать друг друга. То, что у вас есть враги, распускающие подобные слухи, говорит о том, что вас уже начинают бояться. С чем я вас и поздравляю.

— Спасибо, — машинально ответил Лев Борисович.

Беседу можно было считать оконченной. Лев Борисович не хотел показывать свою излишнюю озабоченность, хотя на самом деле его опасения по поводу предстоящего назначения так и не развеялись. Целых два месяца после защиты диссертации тревога не покидала его.

Лишь спустя три года, уже будучи заведующим, Лев Борисович случайно узнал, кто был виновником его тревожных переживаний того времени. Это была Ольга Николаевна. Оказалось, однажды за традиционным послеобеденным чаепитием она рассказала другой медсестре (теперь уже давно уволившейся) анекдот про то, как советское правительство решило выслать всех диссидентов из СССР. Но этому воспротивились психиатры, заявив, что им тоже придётся эмигрировать, так как останутся без работы. Вот с такой вполне безобидной шутки всё и началось. Почему именно Кричкеру пришлось пострадать от этого? Наверно, так совпало.

Наконец раздался телефонный звонок, из-за которого Лев Борисович задержался сегодня на работе. Стряхнув с себя неприятные воспоминания, он взял трубку.

— Лев Борисович? — спросил грубый женский голос.

— Да-да, — вежливо ответил он. — Добрый вечер, Фатима Дзасоховна.

— Надеюсь, что добрый, коллега, — не очень церемонясь, ответила на приветствие Фатима Дзасоховна. Она тоже когда-то давала клятву Гиппократа перед тем, как стать акушером-гинекологом, что, по её мнению, давало ей право называть Льва Борисовича своим коллегой.

А вот ему было больно терпеть это хамство — слышать, как его, доктора медицинских наук, множество работ которого опубликовано по всей стране и за рубежом, признанного мэтра судебной психиатрии, какая-то акушерка из далёкой осетинской райбольницы, живущая в Москве без прописки и занимающаяся здесь производством подпольных абортов, называет (обзывает!) своим коллегой. Но ради денег, которые ему были уплачены за дачу заведомо ложного экспертного заключения, приходилось терпеть такие временные неудобства.

— Послушайте, Лев Борисович, — к бесцеремонности, только что прозвучавшей сквозь мембрану телефонной трубки, добавились повелительные интонации. — Я ещё пока не закончила всех своих дел, поэтому наша с вами встреча переносится на час позже. Мы будем вас ждать в ресторане "Янычар". Хорошо?

— Хорошо, Фатима Дзасоховна, — тщательно скрывая раздражение, сказал Лев Борисович.

— Азамат вас встретит. До свидания, — её голос сменили короткие гудки.

— Азамат, газават, — рифмуя чуждые ему слова, Лев Борисович передразнил Фатиму Дзасоховну и небрежно бросил трубку на телефонный аппарат.

С Фатимой Дзасоховной он познакомился около полугода назад через своего давнего знакомого — известного московского адвоката Бориса Абрамовича Ковальцова, профессиональный успех которого особенно в последнее время начал круто идти в гору. Его клиентами становились криминальные авторитеты и продажные правительственные чиновники. Его лицо, не слишком отдалённо напоминавшее седеющего орангутана в очках, часто мелькало по телевидению. Секрет популярности Ковальцова для Кричкера долго оставался загадкой. Он неоднократно пытался вникнуть в суть того, что излагал Ковальцов с экранов ТВ, но кроме слов-паразитов (как бы, как говорится, в принципе, значит, это самое) и фонетически ненужной связки "э-э-э" между ними, в памяти ничего не оставалось. "Как же он произносит судебные речи? — задавался вопросом Кричкер каждый раз, когда слушал Ковальцова. — Очевидно, за этим косноязычием скрывается какая-то мудрость".

Разгадка этой скрытой мудрости наступила одновременно с той просьбой, с которой Ковальцов обратился к Кричкеру. Просьба состояла в том, чтобы Кричкер в силу своей должностной компетенции помог сделать для одного из ковальцовских клиентов, обвиняемого в мошенничестве, заключение судебно-психиатрической экспертизы, согласно которому подследственный — некто Лече Терлоев — должен был быть признан судом невменяемым. Следствие по уголовному делу о фактах хищения десятков миллиардов рублей из госказны, которое в прессе звучало как "дело чеченских авизо", продолжалось уже более двух лет. За этот период многочисленные соучастники Терлоева были либо отпущены на свободу за недоказанностью их вины, либо сбежали от правосудия самостоятельно. Лишь один Терлоев всё это время оставался узником "Бутырки".

Цена признания Терлоева невменяемым была объявлена в сумме пятидесяти тысяч долларов.

Такая простая, а точнее, примитивная, идея — объявить о том, что хищение огромных денежных средств с использованием многоэтапных банковских операций произошло под влиянием психоза — могла прийти в голову только полному кретину с бесспорным диагнозом. Разумеется, в этой афёре Кричкер усмотрел для себя огромный риск. Оснований для того, чтобы отыскать у Терлоева серьёзные психические расстройства, не было никаких. Но и отказываться от предложенной суммы тоже было бы глупо. Так был найден выход: подтвердить экспертным заключением, что во время пребывания Терлоева под стражей у него развился психопатический синдром со сложной динамикой, а это исключало впоследствии возможность наказания.