Изнанка мира - Тимофей Калашников

Лыков посмотрел на доходягу, валяющегося на полу без сознания, и почувствовал необъяснимую, какую-то извращенную, совершенно иррациональную зависть. Пройдет минут десять, и мужичонка очухается. Сломанный нос заживет через месяц-другой, и вернется курьер к своей непритязательный и донельзя простой, как две копейки, жизни. А большего ему и не надо — на еду и кров хватает, самка, поди, под боком есть, такая же одноклеточная, как и он сам, любимые дети-дебилы, которые нарожают обожаемому папочке внуков-имбицилов. И будет все счастливое семейство до скончания века благодарить милосердную судьбу за то, что помогла основателю династии недоумков пережить страшную Катастрофу… Хорошо живется непритязательным и примитивным. Жаль, что нельзя по одному хотению деградировать до уровня такого вот сброда…

Лыков вздохнул. Присел рядом с курьером, несколько секунд внимательно изучая его окровавленную физиономию.

— Нет, родной, так не пойдет. Ты будешь наслаждаться свинотным существованием, пока товарищ Лыков ломает голову, как ему вернуть потерянную власть. Разве это справедливо? Мы, коммунисты, всеми фибрами идеологически подкованной души выступаем за всеобщее равенство. Если мучается товарищ Лыков, то почему безродная скотина, извини, не знаю твоего имени, должна в это время тискать толстуху жену и учить уму-разуму своих ублюдков?

Анатолий потянул за безвольную руку лежащего. Сначала взялся за левую, но потом передумал. Приложил правую ладонь гонца к бетонному полу, тщательно выпрямил скрюченные пальцы и, несколько секунд полюбовавшись получившейся картиной, поднялся на ноги. Еще через мгновение твердый каблук дорогих кожаных туфель опустился на распростертую ладонь жертвы. И на этот раз кости хрустнули совершенно отчетливо, не оставив сомнения в эффективности удара.

— Надеюсь, ты правша… был. Трудна жизнь калеки, но жизнь — вообще трудная штука. Даже у созданий типа тебя…

Пора было уходить с чужой станции. Зря он, конечно, так наследил с никчемным курьером, но, учитывая бесславный провал операции по уничтожению Сомова, делать здесь больше нечего.

«Переходим к плану „Б“, — Анатолий криво усмехнулся. — Дело за малым: разработать его и воплотить. И на этот раз — без проколов и неудач…»

Возвращаясь в подсобку, которая служила егерям общей спальней, Кирилл был изрядно пьян и не обращал внимания на окружающих. Впрочем, судя по всему, на Таганской уже распространился слушок, что юноша находится под опекой Вотана. А уж с одноглазым вожаком егерей и его командой местная шпана предпочитала не связываться.

Алкоголь действовал неправильно. По крайней мере, не так, как надеялся Зорин. Сначала вместо правильной пьянки в сугубо мужской компании Сигурд зачем-то притащил уродских девок (ну кто его просил?), а теперь и вовсе тоской накрыло, что называется, по самую макушку. Сколько понадобиться времени, чтобы все забыть, зажить нормальной, спокойной жизнью без пресса страшных воспоминаний? Но вот в голове замерли все мысли и установилась долгожданная тишина.

— Под ноги смотри, придурок! — хриплый голос, пришедший откуда-то снизу, отвлек Зорина. На гранитном полу, возле очередного питейного заведения, сидел грязный, замызганный пьянчужка.

— Прошу п-прощения, — пробормотал молодой человек. И напрасно — хотя он даже не задел злобного бродягу, тот, почуяв слабину, разошелся:

— Очки надень, задрот! Понаехали, дебилы! Что ж вы сюда все претесь? Ганза не резиновая, все отребье не влезет!

Это было уже чересчур, и Зорин бесцеремонно уставился на брызгающего слюной пропойцу: торчащие из-под древней вязаной шапочки недлинные волосы, растрепанная борода с проседью, но не косматая и бесформенно-огромная, как полагается любому уважающему себя бомжу, а относительно короткая, помнящая бритву и ножницы. Внимательный, настороженный взгляд из-под густых бровей. Не забитый или запуганный, а скорее выжидающий, чуть ли не оценивающий. Видать, только начинает свой непродолжительный путь на социальное дно, еще не успел потерять человеческий облик… А еще он кого-то сильно напоми…

— Твою мать! — от неожиданной догадки у Зорина затряслись руки, кадык нервно заходил вперед-назад. — Твою! Мать!

Кирилл резко шагнул навстречу бродяге, забыв о брезгливости, схватил его за горло и рывком вздернул с земли.

— Сука! — Зорин ждал, что в нос ему ударит мерзкий, чуть сладковатый запах давно немытого тела, готовился получить ударную дозу многодневного запойного перегара. Но дергающийся в его хватке мужик не пах абсолютно ничем, даже той бодягой, бутылка из-под которой осталась внизу, рядом с насиженным бомжовым местом. — Убью, мразь! Отец не добил, а я добью!

— Зорин, Зорин! Хорош! Отпусти меня! Что ты накинулся на старика?! — в вопле пьяницы послышались панические нотки.

Они придали Кириллу сил и злости, он ощутил обычно чуждый ему азарт — кровавый, исполненный мстительной жестокости.

— Это ты-то старик? — Зорин впечатал молящего о пощаде в стену и нанес ему удар под дых. Вопль тут же превратился в хрип. — В пенсионеры подался?!

— 3-зорин…

— Двадцать лет уже Зорин!

— Кирюша, пусти, пожалуйста, Кирю…

— О, даже имя мое вспомнил? — юноша смотрел на врага в упор, не мигая. — Похвально для старика.

— Мне нужно тебе сказать…

Их головы соприкоснулись; две пары глаз — бегающие, загнанные, и неподвижные, как у змеи, налитые кровью и ненавистью — оказались напротив друг друга. Зорин, единственный наследник своего героического отца, предательством лишенный всего, и Лыков, некогда коммунистический лидер, утративший силу и власть.

— Говори, товарищ Лыков. Чего морщишься? Надоело быть товарищем, так подался в господа? — Кирилл чуть отстранился и выразительно осмотрел своего противника. — И как оно, нравится? В глаза мне смотри, подонок! Нравится, спрашиваю?!

Что-то мелькнуло в глубине лыковских зрачков, на неуловимую долю секунду загорелся и тут же потух неясный огонек. Ярость? Желание убить?

— Может, ты ждешь, чтобы простой красноармеец Зорин поклонился в ножки ганзейскому господину Лыкову? Ты скажи, не бойся. Я за правду не убиваю… Я тебя за другое убить хочу!

— Задыхаюсь! Мне… трудно дышать… я… болен… — в расширившихся от страха зрачках новоиспеченного гражданина Ганзы не осталось и следа от таинственного огонька, только готовность унижаться и вымаливать себе жизнь. Жалкие минуты жалкой жизни.

— Знаешь, а я даже рад, что мы встретились, — Кирилл ухмыльнулся. — Очень приятно видеть тебя таким. И мой отец, погибший как герой, защищая родную станцию, был бы рад. Рад видеть, что предатель получил по заслугам! Потому что самая ужасная смерть лучше такой жизни!

— Я… знаю! Но… моя дочь…

Теперь уже дыхание сбилось у Зорина. После неудавшегося самоубийства он старался не вспоминать об Ирине. Вот уже месяц, как она перестала ему сниться. Вот, кажется, сегодня в первый раз он подумал о бывшей любви, и то лишь потому, что имя шлюхи напомнило… И вдруг, через неполный час, такая невозможная встреча! И опять Ирина…

— Что твоя дочь?

— Сомов… — слова никак не шли из горла Лыкова, застревали, упирались, отказывались ему подчиняться.

— Да ты живее можешь?!

— Он убил моего Петю… сына… А теперь… забрал последнее… Ирину.

Кирилл молчал, стараясь успокоить бешено забившееся сердце, и ждал.

— Я не могу умереть… зная, что моя девочка… отдана врагу… что она целиком в его власти… Ты прав… я все потерял… но это единственное… что еще можно исправить… Нужно ее… спасти… ты можешь помочь…

— Что ты мелешь, старый дурак?! — Зорин чувствовал, что насквозь лживые речи спятившего предателя должны вызывать в нем злость, ненависть, но не ощущал ничего, кроме трепыхания сердца и стука крови в висках. Он накручивал себя, распалял, жаждал трезвости и ясности мысли, но получилось совсем неубедительно — даже для самого себя.

— Да мне дела нет до Сомова, а тем более — до твоей дочери! — проговорил Кирилл через силу, наконец-то убирая руку с горла Лыкова.

— Ты молодой и, прости, глупый! — восстановив дыхание, Анатолий заговорил горячо, с невероятным надрывом. — Боже мой, какой глупый! Ты ничего не знаешь и не понимаешь! Позволь мне тебе объяснить, давай поговорим!

— Мы уже говорим, — Зорин косо ухмыльнулся, но голос выдавал его волнение.

— Отпусти меня. Зайдем в бар. Сядем… спокойно… не спеша… Нам необходимо очень многое обсудить, — Лыков вновь задыхался, давясь короткими, рублеными фразами, хотя пальцы Кирилла убрались с его шеи.

Анатолий Лыков украдкой поглядывал на своего собеседника. Сын некогда самого грозного и опасного, а ныне мертвого врага сильно изменился. Раньше мальчишка казался Анатолию желторотым сосунком, не способным ни на что серьезное, мало-мальски мужское. В сравнении с родным Петей — сильным и опытным бойцом, вражеский сыночек казался задохликом, бесполезным бременем на шее Зорина-старшего. Не выглядел он суперменом и сейчас — ни богатырской стати, ни бугрящихся мышц. Но, все-таки приходилось признать, зоринское отродье стал другим. В глазах светилось поменьше дури — не той молодой и озорной, что была у Пети, а бессмысленно-интеллигентской, так свойственной слабакам, никогда не знавшим настоящей жизни. Смерть папаши, предательство обожаемого Сомова и изгнание не могли пройти даром, не оставить печати на этом еще не взрослом, но уже и не детском лице.