Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской - Ольга Озаровская

— Страшно.

— А не страшно было детей убивать?

Тут мать мертва с ковра-самолета пала.

Дед кончил, и Московка сказала:

— Фу, какая тяжелая сказка! Та нам, дедушко, лучше спой про какую-ле боhатырскую мать! Вот мы слушаем!

И Московка стала ждать, что Кулоянин запоет старинку про мать Дюка Степановича, богатейшую и чудеснейшую хозяйку на свете, или про Омельфу Тимофевну, но старик стал рассказывать сказку.

36. Иван Запечельник и богатырица

Слушайте-послуша те, своїх жон вы не спушшайте, вы будете спушшать — мы будем подчишшать, — это любо-ли вам будет?

Жил да был царь Картауз, и у его было три сына — Василей, Федор да Иван-Запечельник.

Как царь Картауз тридцать лет не вояевился, захотелось ему в цисто поле-широко раздолье самого себя показать и людей посмотрять.

Вот пошел он на конюшон двор, выбирал сера коня на яблоках. Вуздал во уздилицю тосмяную, накладывал седелышко зеркальцято. Выехал на цисто поле. Ехал день до вецеру, красна солнышка до закату и наехал на ископыть, што по колен конь нозьми увяз.

— Ишь, говорит, кака невежа гуляет!

И поехал в сугон по етой ископыти. Едет день до вечеру — красна солнышка до закату — наежжат на бел-полотенен шатёр. И стоїт конь. Он и поставил своего сера коня к тому коню бело-ярову пшеницу зобать, — который которого перебьет.

Если егов конь перебьет, так и он того боhатыря осилит. А тот конь егова коня не допустил.

Заходит он в бел-полотенен шатёр, а там разметавши девица-боhатырица.

«Сонного бить, што мертвого»: и повалился с ей рядом.

Ета девица-боhатырица, проснуашись — очень ей ето обидно показалось. Очень обидно показавшисе и стала еhо бранить.

— Што-жа ты без докладу зашел да повалилсе?

— А што-жа тебе ето вредно так показалось? Если ето тебе вредно показалось, так разъедемсе на три прыска лошадиных.

Сели они на коней, заскакивали на три прыска лошадиных. Брали они палицы буевые, копия долгомерныя, сабельки вострыя — съежжалися по три раза, палицы буевые поломали, копья-сабельки пошшербали, — не могли вышибитьсе. Нечем стало їм на добрых конях распрыскиваться. Соскоцили они со добрых коней и хваталисе в охабоцьку. И возилисе трої сутоцьки. Царь Картауз выходивши из силоцьки, стала она коленкой на белы груди, стала растегивать латы буевые, хотела пороть груди белые, хотела смотреть ретиво серьцë.

Царь Картауз и взмолился:

— Есь у меня трої детоцек — не растегнвай ты латы буевые, не скрывай белы груди, — сделай надо мной каку надметинку.

Не стала она растегивать латы буевые и сделала надметинку: выкопала глаза и положила за праву шшоку.

Посадила его на коня:

— Ну, вези своеhо овсяного снопа!

И ткнула коня под жопу.

Приехал царь Картауз домой. Увидали из окна косявсято-го еhо дети Федор да Василей, побежали на стрету:

— Здраствуй, родный папенька, чеhо ты делал, чеhо ты гулял, здорово ты ездил, здорово видал?

И увидали ети дети, што у его глаза выкопаны. И царь Картауз рассказал їм про девицу-боhатырицу.

И ети дети Федор да Василей сицяс выбирали сибе добрых коней, брали востры сабли, копья долгомерны и поехали всугон за девицей, за боhатырицей. И три hода им воротяты не было.

Приходил тут к отцу младший сын Иван-дурацек, стал просить блаословления ехать по цисто поле:

— Дай-ко мне блаословленьице с буйной головы до резвых ног ехать во цисто поле поискать етой девицы-боhатырицы, да не наеду-ли моїх брателков.

— Ой, дитя, да ты ешьчо глупешенько, да ты малешенько. Братья твої уехали, да вот три года їм воротяты нет…

А Иван не оступаїтце:

— Блаословишь — поеду, и не блаословишь — поеду!

— Ну, дай я тебя оммеряю руками.

Оммерил его: Иванушка не тонок, не толст — два аршина толшины.

— Ну, по своему корпусу можешь ехать!

Блаословил его с буйной головы до резвых ног.

Взял востру сабельку, копье долгомерное и выбрал коня по плецю.

Конь заскакивал через стены городовые, запрыгивал через реки текуцие, выехал он, как-бы на почтовую дорогу. Едет он день до вечера, красна солнышка до заката, никто ему не стрецяїтся: ни птица летущая, ни зверь текущий, ни славные боhатыри. Приезжает он к двум поворотам — стоїт столб, и на столбу написано: «Вправу руку самово себя спасать, коня потерять; влеву руку коня спасать, самово себя потерять». Два поворота хорошия! Ну, надо же самово себя показать. И поехал вправу руку.

И вот наехал он: стоїт дом под золотом.

Он колонулса во кольцо. Вышла к ему красавица.

— Што ты, бестия, на пустом месте? Занимается на станции!

Она стала вестей спрашивать.

— Ты у меня поспрашивай! Я — от тебя! Раньше покорми, напої, спать повали, потом вестей спрашивай!

Она напоїла, накормила его, повела во спаленку. Там кроватка вся на пружинках.

— Вались к стенки!

Он был целовек смекалистой.

— Нет, ты вались!

Толконул ее, она с кроватки прогрязла.

Там шум, гам: она улетела в глубокую яму, и там разорвали ее на мелки куски.

Он над ямой наклонилсе, скрыцял:

— Хто там?

— Довольно нас: тридцать три молодця привезёны!

— А нет-ли здесь моїх брателков, царя Картауза сыновей?

— Есь, есь!

— О, вояки! Добро воевали — в каку ловушку попали! Как я вас буду теперь выручать?

— Вырежь у коровы ремень, на конце сделай мор (?).

Он взял ето в ум: хлоп кулаком — корова повернулась (тут корова была на станции), снял кожу, скружил кожу в ординарный ремень, кроватку сметал проць, ремень спустил.

— Хватил-ли?

— Хватил, хватил!

— Заберет-ли нет у вас силы по ремню лезть?

— Да мы выветрены, не порато питаемся.

Ну, он стал їх по одному таскать и таскать, всех выволочил. Корову сварили.

— Порато не обжоривайтесь.

Ну, ету корову съевши, дом сожгли, всяк себе скрыцял добра коня. Иван-царевич братьев отправил домой отдыхать, а сам поехал дальше. Ехал близко-ли, далеко-ли, низко-ли, высоко-ли, видит стоит избушка.

— Избушка поворотне к лесу шарами, ко мне воротами.

Избушка поворотилась. Он взошел на крыльцë, поколотился в кольцë, — вышла к ему распрестарая старая старуха.

— Вот бестия на пустом месте: какие старухи на станциях служат!

Старуха его напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.

— Куда путь держишь?

Он сказал.

— Ну, ложись спать, утро вечера мудренея.

Поутру Иван-царевич говорит:

— Бабушка, предоставиь свою буйну голову к моїм могутным плецям, направь меня на ум-разум.

— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало! Возьми, дитятко, моего худа коня, оставь мне своего добра коня. На обратном пути пригодитсе, а теперь довезет тебя конь до моей сестры.

Он сел на ее худа коня: перчатку обронил, говорит коню:

— Стой! Перчатку обронил!

А конь отвечает:

— В кою пору ты говорил, я уж двести верст проскакал.

Как сказал, так и делом: доскакали, — стоїт избушка.

Он ее омолитвовал, в избушки аминь отдало.

Выходивши распрестарая старуха.

— О, какие развезены старухи на станциях!

Бабушка его напоїла, накормила и распросила.

— Предоставь свою буйну голову к моїм могутным плечам, наставь на путь истинной.

— Много молодцев проежживало, да не столь много вежливо говаривало. Ложись-ко спать, поутру будем путь-дорожка смекать.

Поутру она говорит ему:

— Возьми моего худа коня, оставь своего добра коня, ето в обратном пути все тебе пригодитсе.

Он севши на коня, шапку оборонивши: «стой!» А конь ему провешьчалсе:

— В кою пору говорил, я — триста верст проскакал, да за каждой вещью будем ворочатьсе, дак тоhда дорога не скоро коротаетсе.

Ехавши день до вечера, красна солнышка до закату, опять приехали: избушка стоїт и выходит на крыльце распрестарая старуха.

— Все одны старухи на станциях!

Старуха его напоїла, накормила, стала вестей спрашивать.

— Куда путь держишь?

Иван-царевич рассказавши, как девиця боhатырица отцу глаза выкопала, говоривши:

— Я ето дело роспытать хочу.

— О! глубоко загачиваш. Однако постараїмсе. Ложись-ка спать, поутру станем путь-дороженька смекать.

Поутру она говоривши ему:

— Одень мой прежней китайник с бантами и я тебя перекрашу, как себя. Дам котка-баюнка: приедешь к дому осударскому, к палатам белокаменным, теми-же воротами заежживай в крепосную ограду, што и я. Бродовою ступью штоб лошадь шла до того столба, hде я своего коня везала. У ворот привратники, у дверей придверники, ты кланетьсе кланейсе, а рецей не говори, штоб по реци тебя не признали.