Ты проснешься - Марина Зосимкина

Не то чтобы Катя была так уж сильно поражена, что кто-то ненавидит ее аж до смертоубийства, но на душе было гнусно. Пустяк для обычного состояния, но не после того, как ты провалялась несколько дней без сознания, а в последующие дни, хоть и в сознании, но в самочувствии самом прескверном.

Голова часто принималась болеть и кружилась, Катю шатало, когда она по-старушечьи передвигалась от кровати к унитазу и обратно, не было совсем аппетита, и накатывала приступами тошнота.

И вот с такой непростой комбинацией физического с психическим, когда весь без исключения мир кажется подлым, не хочется ни на кого смотреть и ни о ком хорошо думать, Катю занесло к зеркалу, висящему в ее личном санузле, который прилагался к ее личной спецпалате.

Она, конечно, давно сообразила, что это за палата, и почему она не в восьмиместном «люксе», а здесь, но тем не менее, в апатии пребывала и даже упивалась осознанием того, какие же все люди сволочи.

И тут она увидела в зеркале себя и поперхнулась своей апатией, как холодной овсянкой на воде и без масла. То, что предстало ее глазам… То есть, это, конечно, была она, но так не хотелось в это верить… Апатия покинула ее со скоростью реактивной торпеды. Потому что обрушилась катастрофа.

Оказывается, мало — быть наголо выбритой, и при этом ты не Татьяна Васильева, бывшая Ицыкович. Нужно еще, чтобы на макушке поверх щетины кривовато топорщилась пухлая нашлепка из пластыря, прикрывающая швы, хорошо хоть, что почти срослись. А лоб, правая щека — в общем, пол-лица — были залиты гигантским кровоподтеком с отечностями в отдельных местах и рваной ссадиной ближе к носу. Правый глаз заплыл и выглядывал из щелочки.

Это мадам Козелкина постаралась, когда от всей души приложила ее коллекционной вещью, настоящей глиняной кринкой, которую Кате специально привезли из Орловской деревни. Кринка была гигантская, пятилитровая и по теперешним временам просто редчайшая.

Худенькую маловесную Катю от силы удара снесло прямо на стоящую рядом табуретку, каковой и был нанесен дополнительный урон ее внешности.

Она почему-то вспомнила глупую фразу «Здравствуй, попа, Новый год», но смешно ей при этом не стало.

Тут она услышала звук шагов за дверью и голос Демидова, который церемонно здоровался с медсестричкой Верой с поста. Быстро, насколько ей позволил не совсем пришедший в себя вестибулярный аппарат, Катя кинулась к своей родной кровати и убралась под одеяло с головой.

Демидов вошел и начал с глупых приколов: «Гюльчатай, открой личико». Катя дрыгнула задом и укуталась еще плотнее. Дурак Демидов не угомонился и начал ее дразнить, как подросток, что она, типа, воображала, ну и так далее. Самое ужасное он сказал под конец:

— Радость моя, на твою побитую рожицу я имел возможность насмотреться, точно тебе говорю. Верочка сказала, что ты малость порозовела, а то серо-зелененькая была. Давай, вылезай оттуда, поговори со мной лучше.

И тут Катя заревела в голос и начала уже не только попой дрыгать, но ногами и руками всячески отмахиваться, демонстрируя крайнюю степень обиды и огорчения. Хотя на самом деле, ей было не обидно, а стыдно. Он видел ее в таком виде! Он теперь про нее знает, какая она некрасивая, уродливая, отвратительная!

Всех этих материй толстокожий Демидов понять, ясное дело, не мог, но очень разволновался, потому что даже толстокожий может сообразить, что чем-то сильно девушку обидел. Он начал бестолково ее расспрашивать, на что хоть она обиделась, и уговаривать не переживать так сильно, потом стал сюсюкать, как с трехлеткой. Катя рыдала все с той же страстью.

Но мозг у Демидова в экстремальных ситуациях всегда находил правильное решение, нашел и сейчас. Олег принялся рассказывать Кате о том, как они скоро будут вместе встречать новый год в его новом доме за кольцевой автодорогой, как соберут всех, кого она захочет увидеть, или не позовут никого, если никого увидеть не захочет, или вообще все будет иначе, опять же как она захочет. Они будут топить печку-голландку, наварят ведро глинтвейна и всю ночь будут пить этот глинтвейн, заедая сыром и оливками. А на Новый год она получит подарочек, но он пока ей не скажет какой, но она может и заказать себе подарочек сама, хотя это уже будет не совсем подарочек, поэтому настоящий подарочек, про который он ей пока не расскажет, все равно будет ей вручен.

И под этот его ласковый бубнеж Катя успокоилась и осмелела, и высунула нос и здоровый глаз наружу, а Демидов смотрел на нее и улыбался ненатуральной каменной улыбкой, а в глазах его была такая тревога — за нее тревога! — что Катино сердце сладко запело, и она высунула из-под одеяла всю избитую физиономию, вытащила руки, и они осторожно обнялись.

— Спасибо тебе, Олег, — тихонечко сказала Катя ему в ухо.

— Спасибо тебе, — ответил так же тихо Демидов.

— За что мне-то?

— За то, что не бросила меня тут одного.

А потом уже обычным своим ироничным тоном продолжил:

— Да и мамке я обещал тебя показать в нормальном виде.

— Олег, я ее боюсь, — захныкала Катя. — Она у тебя барственная какая-то, а я всего лишь системный администратор…

— И политесу не обучена? — заржал Демидов. — Не парьтесь, леди, это она сейчас барственная стала, всего-то лет десять как. А до того была простой медсестрой в районной поликлинике. А потом деньжат у меня взяла и открыла патронажное агентство, и теперь у нее такие же медсестры служат. Она тут, кстати, наезжала с инспекцией, решила убедиться, что уход за тобой на должном уровне. Разнос учинила. Думаю, скорее для профилактики.

— Когда? — ужаснулась Катя. — Когда это было, Демидов?

— Ну когда… Сразу же после того переполоха, который здесь твоя сослуживица устроила.

Он запнулся.

— Извини, это я так шутить пытаюсь… Катюш, я ведь виноват перед тобой, не поверил той девочке, а она ведь говорила…

Катя непонимающе смотрела на него, и он, вздыхая, продолжил:

— Девочка эта, Виктория, кажется? Она ведь сразу тогда сказала, что может быть еще попытка, а я подумал, что она сочиняет все и утрирует. Как у подростков бывает? Чтобы все было по-серьезному, с опасностями, а не просто тривиальный несчастный случай. Если бы я хоть прислушался к ней, хоть бы допустил такую возможность!.. Кать, я бы тут трехсменную вахту организовал из бывших бойцов спецназа, прямо под дверью палаты бы сидели. Как подумаю, что жизнь твоя на волоске опять была и уже по моей вине, так самому себе морду набить хочется. Я теперь в великих должниках и у Вики, и у твоей красавицы Киреевой.

— Что ты, Олег, не прав ты совсем! — заволновалась Катя. — Ты не должен так думать! Эта Валентина обвела бы вокруг пальца твой спецназ и в палату ко мне все равно бы вошла. Она бы просто сказала, что идет выполнять назначение врача, что ей нужно сделать дополнительную инъекцию или что-то в этом роде. Разве твой охранник не пропустил бы?

— Может, и не пропустил. Да, впрочем, что теперь об этом… Спасибо, что защищаешь меня. А выпишут — глаз с тебя не спущу. Плохо, что ты мне про открытки ничего не рассказала. Обидно, честное слово.

— Олег, не обижайся, я ведь их приготовила в тот день к твоему приезду, чтобы как раз и показать. Но видишь, как все случилось… А когда меня выпишут, не знаешь? Спроси, ладно? А лучше попроси, чтобы побыстрее. А то мне без компьютера как-то…

— Что?! Без компьютера?! — притворно рассвирепел Демидов. — Не без меня, любимого, а без компьютера?!

— Я неправильно выразилась, — поспешила исправиться Катя. — Но дома все равно лучше.

— Денька два полежишь, и выпустят, — смилостивился Демидов. — И готовься, мамуля на обед ждет. С «финиками» она тебя уже лицезрела, желает теперь без них увидеть.

— Я боюсь! — закапризничала Катерина.

— Ну что ж поделать, — сказал он философски. — Деваться теперь тебе некуда. Придется терпеть, козявка.

— Не смей называть меня козявкой!

— Как скажешь, козявочка.

И Катя вдруг поняла, что нету больше апатии и злого уныния нет, а на душе легко и хочется жить.

Она полюбовалась еще немножко на елочку, улыбнулась, вспомнив, что Демидов обещал заехать на минутку после обеда, а до обеда всего ничего, и потащилась опять к кровати. Все-таки чувствовала она себя еще погано.

Мобильник ей вернули, но сама она никому не звонила, из деликатности не желая отвлекать народ от работы или от семьи.

Вчера с ней говорила Путято. Новость, которую та сообщила, порадовала, хоть и с изрядной долей горечи. Борик поставил в известность следственные органы, что на Катины метры не претендует и из ее квартиры выписывается — в доказательство того, что к покушению на жизнь бывшей жены никакого отношения не имел и не имеет.

Потом Путято поинтересовалась Катиным здоровьем, пожелала поскорее поправиться и отсоединилась.

Катя подумала, что эта Марианна все-таки хорошая девчонка. Хотя и вредная.