Не любовью единой (Новеллы о женских судьбах) - Ольга Воронцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И молодой генерал Ланской старался вовсю. Как и большинство молодых дворян своего времени, он умел читать и писать по-русски, немного болтал по-французски. Но в остальном, при милой внешности, он был груб и необразован. Но подавал надежды. Граф Алексей Орлов как-то заметил при разговоре с одним иностранцем:
- О, вы увидите, какого человека она из него сделает! Он глотает все.
Ланской покорно глотал поэзию, античных классиков, азы ландшафтной архитектуры - модного тогда занятия и полезного для украшения парков вокруг дворцов, и наконец дорос до того, что начал писать под диктовку императрицы ее письма французским просветителям. Он стал крупнейшим в Европе коллекционером античных камей. Но вершиной самостоятельного творчества любимца Екатерины так и остался изобретенный им пунш: токайское вино, ром и ананасовый сок. Но даже это умиляло Екатерину, которая не желала видеть мелкость натуры Ланского в истинном свете.
Вероятно, со временем она прозрела бы, и это было бы для нее жестоким ударом, потому что никакой любви к ней со стороны Ланского не могло быть и не было. Как выяснилось после его смерти, он принимал шпанскую мушку и все прочие известные в то время возбуждающие средства. О каком чувстве могла идти речь, если Екатерина претила ему как женщина.
Судьба оказала императрице жестокую милость и отобрала у нее эту живую игрушку, когда Екатерина ей еще не наигралась. У Ланского открылась гнойная ангина. Лейб-медик Вейкардт осмотрел больного и с чисто немецкой бестактностью брякнул:
- Умрет вскорости. Капут.
Екатерина просидела долгих десять суток напролет у постели своего возлюбленного, она все еще не верила медицине.
- Вы не знаете, что это за сильная натура! - успокаивала она всех окружающих и себя в первую очередь. Ах, если бы Ланской действительно был таким. Но он умер от болезни, которую даже в те времена успешно лечили.
Смерть его была страшной. Скончался он от удушья на руках Екатерины. Посиневшее искаженное смертью лицо Ланского больше не напоминало ей ее Сашеньку. Екатерине из прошлого ухмылялся удавленный Алешкой Орловым ее супруг Петр III. Она упала в беспамятстве и несколько дней находилась между жизнью и смертью. А потом затворилась в своих покоях, словно похоронив себя заживо.
* * *
- Оставьте меня! - закричала Екатерина лакею, попытавшемуся войти в ее покои. - Я никого не принимаю, никого! Оставьте меня с моим горем.
Лакей поспешил ретироваться и уже из-за закрытой двери несмело доложил:
- Ваше величество, к вам мадам Кутилова.
- Голубушка! Впустить, конечно, впустить, - заторопила Екатерина. - И впредь пускать без промедления.
Уже как месяц императрица не покидала своих покоев. Никто даже из самых приближенных особ не смел зайти к убитой горем Екатерине. Привилегией быть с монаршей особой, к удивлению двора, удостоилась только недалекая мадам Кутилова, приходившаяся сестрой умершему Сашеньке Ланскому.
У мадам Кутиловой было одно необходимое в данной ситуации качество она умела проливать слезы. Слезы у нее лились, как по приказу и только в присутствии Екатерины.
- Голубушка, будем мужественны, - императрица хотела еще что-то сказать, но в горле встал комок, и слезы полились по лицу.
Через два часа вдосталь нарыдавшись, мадам Кутилова удалилась по своим делам, а уставшая от самоистязаний Екатерина обессиленная упала в кресло.
* * *
Только спустя два месяца наступает выздоровление Екатерины, когда в Петербург, бросив все дела, примчался Потемкин. Он буквально силком, подхватив на руки, выносит Екатерину из царскосельского дворца, сажает в свою карету, страшным голосом кричит кучеру:
- Гони! В Петербург, скотина, гони!
Светлейший по наитию лечит Екатерину гомеопатией - не нынешним жульническим траволечением, а той первоначальной истинной гомеопатией, когда подобное лечили подобным, клин вышибали клином. Императрица сначала сонно, а потом все больше оживляясь, вертит головой по сторонам. Что-то ей это все напоминает. Она вопросительно смотрит на князя. Тот, улыбаясь, кивает ей. Да, конечно! Ведь она все это уже когда-то видела. Тогда так же над унылыми окрестностями северной столицы занималась заря. Только тогда в карете напротив нее сидел Алешка Орлов, такой же огромный, так же остро воняющий лошадиным потом и мокрой кожей ботфортов.
Как и тогда, Зимний, к которому с грохотом подкатила карета, оказался пуст, словно весь вымер. И точно так же к карете подбежал часовой гвардеец Измайловского полка, усатый, с звероподобной красной мордой над сверкающим граненым штыком. И точно так же он, выпучив глаза, через секунду рухнул на колени с возгласом:
- Господи святой, матушка Екатерина!
- Га, братец, а вот и мы! - усмехнулся светлейший. - Не ждали небось. Ну, беги и живо зови сюда разводящего.
Потемкин что-то тихо говорил подбежавшему офицеру. Тот кивал, украдкой бросая косые взгляды на карету. Потом, придерживая рукой палаш, с лету вскочил на выпряженную из кареты пристяжную и с оглушительным топотом куда-то помчался. Из-под копыт от булыжной мостовой летели искры.
Екатерина сама выбралась из кареты и пошла к дверям дворца. Они распахнулись ей навстречу. Она поднималась по Иорданской лестнице в Эрмитаж, с любопытством разглядывая золоченые стены, словно видя их впервые. И вдруг за стенами грохнуло так, что зазвенели стекла. Потом еще раз и еще.
Это был салют всей петербургской артиллерии в честь возвращения императрицы всея Руси в столицу. И ее возвращения к жизни. Через несколько дней она уже принимала дипломатический корпус, величественная и свежая, как обычно.
Четвертая и последняя любовь самодержицы всея Руси Екатерины Великой умерла в ее душе. И больше никогда, до самых последних ее дней, в ней не разгоралось пламя большой любви. Начался период мальчиков для гигиены, фаворитов, как их тогда называли.
Нам ли осуждать ее теперь. Нам ли?..
Горькое счастье Анны Вырубовой, фрейлины императорского двора
Людская молва считала ее любовницей одновременно императора Николая II и "святого развратника" Григория Распутина. Современники утверждали, что она снимает и назначает министров, плетет интриги при дворе и при этом выглядит простодушной дурочкой. Что это она в дьявольском дуэте с Гришкой Распутиным довела Российскую империю до краха и революции.
* * *
"Отец мой, Александр Сергеевич Танеев, занимал видный пост статс-секретаря и главноуправляющего Его Императорского Величества канцелярией в продолжение двадцати лет. Тот самый пост занимали его дед и отец при Александре I, Николае I, Александре II и Александре III.
Дед мой, генерал Толстой, был флигель-адъютантом императора Александра II, а его прадед был знаменитый фельдмаршал Кутузов. Прадедом матери был граф Кутайсов, друг императора Павла I".
Так писала о себе фрейлина императорского двора Анна Александровна Вырубова, в девичестве Танеева.
* * *
Председатель Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Муравьев разложил перед собой на столе бумаги и, втянув ноздрями воздух, брезгливо поморщился.
- Черт знает чем пахнет! - довольно внятно пробормотал присяжный поверенный Муравьев.
Его сосед по председательскому столу прокурор Соколов усмехнулся и, иронически переглянувшись с третьим их коллегой, профессором Гриммом, сказал тоже как бы в пустоту, ни к кому персонально не обращаясь:
- Здесь историей пахнет.
Все остальные члены Чрезвычайной следственной комиссии сдержанно рассмеялись. Муравьев покраснел. Среди этих блестящих юристов, профессоров и академиков правоведения он был явным парвеню, выскочкой. Они издевались над ним, даже не стараясь скрыть свое презрение к назначенцу министра юстиции Временного правительства, такого же, на их взгляд, выскочки и ничтожества Александра Федоровича Керенского. Муравьев обиженно засопел и сделал вид, что углубился в бумаги, а тем временем Николай Дмитриевич Соколов продолжал развивать свою мысль:
- Скверный запах, согласитесь, господа. Но это запах истории нашей великой России! - Соколов поднял указательный палец, чтобы подчеркнуть свою мысль. - Здесь, в Трубецком бастионе Петропавловки, под эту вонь вершились великие дела, господа. Уж вовсе не амброзией благоухали здесь господа декабристы, наперегонки давая признательные показания государю императору Николаю Павловичу, а пахло здесь всегда кровью и дерьмом-с, прошу меня великодушно простить за модный нынче натурализм, господа. Ведь это наша с вами великая история, и сегодня нам с вами, господа, выпала великая честь и исключительное счастье понюхать ее с афронта, так что извольте не морщиться, коллеги. Это говорю вам я, бывший член Государственной Думы от партии кадетов, а ныне полномочный, гм, представитель Совета рабочих и солдатских депутатов. Да, будет нам, господа, что внукам рассказать.
