Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не знаю, не знаю. На отца-то, на Ивана, вроде и походит, и не походит.
— Вот его отец, — грустно сказал Захар, доставая карточку.
Старуха глянула на нее, выхватила из рук Захара, прижала к груди и тихо заплакала. А выплакавшись, сказала:
— Ну спасибо тебе, добрый человек, за ребенка. А это он, Ванюшка. Под Берлином он уж погиб… У меня в Киеве кое-какие родственники живут, да, ежели уж ты позволишь, я тут, у вас, останусь. Буду мало-мальски приглядывать за вами… Господи, да я ведь еще не назвалась — тетка я двоюродная Мишеньке-то буду, по имени-отчеству Ольга Харитоновна…
…Они уже заканчивали завтрак, когда в сенях кто-то негромко стукнул. Потом открылась дверь, и к самому столу торопливо подкатился белый морозный ком. Но как ни торопился этот ком, он все же не успел достичь стола и растаял. А у порога стояла уборщица колхозной конторы Наталья Лукина с крынкой в руках. В белой вязаной шали, вся в изморози, она словно выросла из этих растаявших клубов и сама, казалось, тоже вот-вот растает.
— Здоровенько ночевали, — проговорила она.
— Здравствуй… — Захар беспокойно поднял на нее глаза.
Давно уже крепко-накрепко было им установлено: если что случится тревожное в хозяйстве — тотчас, в ночь-полночь, к нему гонца.
— Да нет, что ты! — успокоила его Наталья. — Я просто молочка вам принесла свежего. Да Харитоновне помочь убраться…
— Из бригад не звонили? — спросил все-таки Захар.
— Не звонили.
Наталья расстегнула полушубок, сбросила шаль на плечи и опустилась на табуретку. Изморозь, покрывавшая воротник сизоватого нагольного полушубка и шаль, расплавившись, горела сейчас розоватыми капельками. Только в гладко зачесанных волосах «изморозь» поблескивала так же, как минуту назад на шали и воротнике.
Глядя на нее, Захар невольно припомнил тот далекий двадцатый год, когда погибла Марья Воронова, ее похороны, пустой амбар с прорезанной в полу дырой…
Милиционеры вместо Фильки Меньшикова увезли с собой его жену Матрену с этой вот Натахой. Матрена сидела в телеге молча, хотя губы ее шевелились, словно она читала молитву. А Наташка испуганно ревела, растирая кулаками слезы по щекам.
Несколько месяцев Захар ничего не слышал об их судьбе.
Когда он, покалеченный Демидом, находился в городе на излечении, в больничном саду подбежала к нему девочка, упала к ногам, заголосила:
— Дяденька Захар… Я давно тебя из окна увидела, дяденька Захар… Возьми нас, пожалуйста, в деревню. Пропадем мы тут. Мама тут, в больнице, какие-то уколы ей каждый день делают. Заколют ведь ее совсем. Дяденька Захар…
Он нагнулся, поднял еще не окрепшей рукой девочку, узнал ее…
Оказывается, Матрену из милиции, убедившись, что она действительно помешалась разумом, отправили на лечение, Наташу определили в детский приют. Она плакала там сутки не переставая, металась, как птица в клетке. И дня через три убежала, появилась в больничной ограде, заглядывала в каждое окно и кричала: «Ма-ама, где ты?» В конце концов она нашла ее…
Потом девочку несколько раз отправляли в приют, а она все убегала и убегала… Все это Захар узнал в психиатрическом отделении больницы.
— Сейчас я разрешил ей быть при матери, — сказал врач-психиатр. — Потому что девочка тоже на грани помешательства. Еще раз-другой отправить ее обратно — и…
— А что же дальше будете с ней делать?
— Ума не приложу. Тут ей тоже нельзя оставаться. Ей все кажется, что мы собираемся заколоть ее мать.
— Мать в каком состоянии?
— Тихое помешательство. Надежд на выздоровление нет. Для окружающих совершенно не опасна.
…Из больницы в Зеленый Дол он, Захар, вернулся не один, а вместе с Матреной и Наташкой.
Всю дорогу он опасался: как-то поймут его поступок односельчане? Но, к удивлению, никто ничего ему не сказал. Только Анисим Шатров усмехнулся и произнес:
— Давай-давай… Выйдет случай, они тебе не то что руки — и голову отвинтят, как гайку.
Поселившись по указанию Захара в избенке на краю села, они жили там тихо и смирно. Летом Матрена целыми днями копалась на огороде, зимой с утра до ночи молилась. Если кто пробовал заговорить с ней, она пятилась, бормоча:
— Свят-свят, сгинь, нечистая сила, сгори ты в огне, как сатана Марья, как бес-анчутка…
Иногда все же она появлялась на улице, приходила на берег речки, долго смотрела на утес и что-то часами беззвучно шептала.
Там, над могилой Марьи Вороновой, трепетало на ветру вытянувшееся уже деревце, посаженное Анисимом через год после ее гибели.
Утес теперь все чаще называли Марьиным.
Когда Наташка подросла, стала мало-помалу ходить на работу. И хотя официально Меньшиковы в артели не состояли, он, Захар, велел каждой осенью выделять им немного хлеба.
Матрена умерла в тот год, когда Наташка достигла совершеннолетия.
Похоронив мать, девушка принесла в контору заявление и сказала:
— Спасибо тебе, дядя Захар. Век не забуду…
Незадолго перед войной она вышла замуж за комбайнера Андрюшку Лукина из соседней деревни и уехала с ним. В начале сорок третьего года ее мужа призвали в армию, и Наталья, беременная Ксюхой, вернулась в родную деревню.
Ксюха так и не увидела отца — он погиб, как и Мишкин отец, в самые последние месяцы войны где-то под Дрезденом. Наталья выплакалась до конца, а потом сказала:
— Господи, хоть бы город как город был, а то Дрезден какой-то!
И стала жить, пряча горе где-то в самой глубине своих серых, всегда чуточку полуприкрытых глаз.
…Захар встал из-за стола.
— За помощь Харитоновне, Наталья, спасибо, — сказал он, доставая бумажник. — Но только… ты уж не обижайся… не могу я иначе… — И он протянул ей деньги. — За помощь и за молоко.
Женщина вспыхнула, нахмурила брови:
— Еще чего… Как тебе не стыдно, Захарыч!
— Слушай, Наталья…
— И слушать не хочу… Давай, давай освобождай помещение! — Наталья решительно поднялась, сбросила полушубок и стала засучивать рукава, оголяя полные, привычные к проворной работе руки. — Харитоновна, где у тебя ведро и тряпка?
— И все
