Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антипу ничего не стоило и при народе говорить о дочерях:
— Эвон мои кобылы, все эту… гигену блюдут — перед сном рыло да ноги моют. Страм!
— Гигиену, может?
— Гиену ли, гигену — один черт. Ну, рыло — ладно, а ноги-то на что мыть?
Дочери ушли от отца, не вынесли его характера, а вернее — от стыда за своего родителя. Клавдия купила отдельный домишко тут же, в колхозе, поселилась в нем с сестрой. Вдвоем они быстро привели его в порядок.
Антип теперь говорил встречному и поперечному:
— Ишь выкинули номер! Избавились от отца! Теперь никто не мешает блудить им. Зинка платье сшила — видали? — весь перед, чуть не до пупка, голый. Раньше, бывало, девки не то что людей — сами себя стыдились. А ныноче — иначе.
Клашка на такие речи только презрительно усмехалась. А Зина однажды, глотая слезы, принялась складывать в чемодан свои платьишки.
— Зина, не дури, — сказала ей сестра. — Что ты, в самом деле? К чистому не пристанет…
— Ох, Клашенька! — воскликнула с тоской Зина и уткнулась ей в колени.
— Зинка?! — растерянно и тревожно прошептала Клашка.
— Только не ругай меня, Клашенька… только не ругай…
…В тот год, когда Зина окончила школу, из армии вернулся Митька Курганов. В первый же вечер он с гитарой вышел на берег Светлихи и заиграл. Через полчаса вокруг него собралась куча молодежи.
Две недели Митька, окруженный целым табуном ребят и девчат, до света расхаживал по деревне. До самой зари над Зеленым Долом звенела его гитара, раздавались песни, звучал смех…
Зине тоже очень хотелось побродить с ними по улицам, попеть песни, посмеяться. Но она почему-то никак не могла набраться смелости. При одной мысли об этом она краснела, сердце начинало испуганно колотиться.
И, кроме всего прочего, отец… Он и так чуть ли не каждый день точно обливает ее ведром помоев, а если еще…
Зина слушала ночами песни, смех и завистливо вздыхала.
В конце второй недели, когда садилось солнце, она встретилась с Митькой за деревней, на лесной дороге. Зина работала в колхозной библиотеке и возвращалась из второй бригады, куда относила пачку новых, только что поступивших книг. Митька ехал навстречу на велосипеде.
Поравнявшись, он остановился:
— Хо! Постой! Ты кто?
— Зина я. Никулина, — ответила она, не слыша своего голоса. Она ощутила только, как по всей коже прошел мороз, а голова, наоборот, запылала, волосы словно огнем вспыхнули.
Митька прислонил велосипед к дереву.
— Ну что ты… Проезжай давай… — умоляюще и беспомощно проговорила Зина.
Митька лишь усмехнулся.
— Ты гляди-ка… Выросла ведь… — сказал он. Взял ее рукой за подбородок, чуть запрокинул голову и поцеловал…
…Зинино счастье, которое она хоронила от всех, продолжалось недолго. Через месяц-другой Митька все реже и реже стал приходить на свидания в условленные места. Зина не знала, куда себя девать. А тут еще отец каким-то образом узнал про Митьку.
Когда Зина призналась в беременности, Митька и вообще перестал ходить…
— Как же это ты, Зинушка? — погладила Клашка сестру по голове. — Кто же… так с тобой? Митька, однако, сволочь. Как же я недоглядела!
— Н-нет… — мотнула головой Зина. — Пусть никто о нем не узнает. А я уеду от стыда.
— Что ты, Зина! Вдвоем воспитаем ребенка…
— Нет, нет…
Несмотря на уговоры, Зина уехала в райцентр и поступила там на работу в редакцию, корректором.
Сестры все же помогали отцу как могли — Зина ежемесячно посылала ему деньги, а Клавдия каждую осень чуть не поровну делила полученные на трудодни хлеб и всякую овощь. Однако Антип вдруг подал на дочерей в суд, объясняя это колхозникам:
— Дак добровольно что не дать? Дал да забыл. А вот ты силой у меня отбери что, скажем вот пуговицу. — И Антип в самом деле доставал из кармана пуговицу. — И не нужна она мне, а обидно: как так отбирают? Жалко. И памятно. Вот то-то и оно! Не-ет, пусть силой у холер берут… для оскорбленного родителя.
Но здесь «оскорбленный родитель» просчитался. По суду с сестер Никулиных взыскивали вдвое меньше, чем они давали ему добровольно. Не придумав ничего другого, Антип стал всем говорить, что дочери подкупили суд, потому-де и «крохи шлют, а куски им оставляют»…
Вскоре в Зеленом Доле стало известно, что Зина Никулина родила сына. Узнав об этом, Антип беззвучно похлопал глазами и ртом. И только на другой день рассмеялся:
— Хи-хи… это так, это трансляция. А я что говорил? На каждого зверя есть свой охотник. Охотник — боец, на баб молодец. Раз ворота открыты, побирушка зайдет. Раньше ворота и днем на запор, а теперь и ночью настежь. Знамо дело, ныноче — все иначе.
Все это было еще до того, как Смирнов стал редактором. Однако Петр Иванович знал обо всем и, сейчас не в силах глядеть на Антипа, отвернулся от него.
— Так ты, Петруха, скажи — пусть хоть четвертак пришлет, бессовестная, — не отступал от Смирнова Антип.
— И зачем тебя мать только родила? — проговорил Захар Большаков, отрывая грустный взгляд от тощих коров, бродивших по пригону.
— Когда баба родит, она в потолок глядит, — быстро ответил Антип, — да и того не видит. Где уж тут рассмотреть, кто такой производится!
— Тьфу! — не выдержав, плюнул дед Анисим и быстро пошел прочь, глубоко вонзая в снег свой костыль. Обернулся и крикнул Смирнову: — Давай завтракать приходи.
У пригона показался Устин Морозов. Был он мрачнее обычного, мятый какой-то, опухший, словно с перепоя. Подойдя, молча сунул жесткую ладонь Большакову и Петру Ивановичу, спросил глухо:
— Что, еще пали?
— В эту ночь, как говорит твоя старуха, Бог миловал, — ответил председатель. — Ты чего такой? Не спал, что ли?
— Кто его знает, спал ли, нет ли, — вздохнул Устин. — Ночью дважды прибегал сюда. Беспокойство гложет — и все. Ну, пойду позавтракаю. Не завтракал еще.
— Давай. И в контору
