Люди полной луны - Александр Экштейн

— Это в другом месте!

Лицо Поля Нгутанбы стало властным и надменным. Он подошел к стене кабинета и открыл потаенную дверь. Молча вошел в комнату за ней и через десять минут вышел обратно в ярко-лиловой мантии посвященного и с широким агатовым обручем на голове. Лицо Ивана Селиверстовича вмиг стало сосредоточенным, он подобрался и склонился в глубоком поклоне.

— Смею вас заверить в своей преданности, командор.

— Властью, данной мне высшим миром, — в голосе преобразившегося Поля Нгутанбы преобладал металл, — повелеваю немедленно прекратить распри внутри Государства Российского, а также выражаю свое неудовольствие и повелеваю прекратить выпады и оскорбительные высказывания в адрес великого ученого и врача Алексея Васильевича Чебрака. Он не может совершать преступления, ибо он вне их.

Иван Селиверстович преклонил одно колено и с глубочайшим уважением произнес:

— Слушаю и повинуюсь, командор.

Поль Нгутанба вновь скрылся за дверцей в стене и через некоторое время вернулся в обычном одеянии.

— Послушайте, — заинтересованно спросил он у Ивана Селиверстовича, — а зачем этот ваш монстр лезет на аудиенцию к лазурным ламам?

— Не знаю, — хмуро ответил Иван Селиверстович, вновь начиная вертеть в руках бутылку с вином. — Он мне не докладывал.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

«Братья» Рогонян с определенной ностальгией рассматривали свой город. «Своим» его можно было назвать с большой натяжкой. В их отсутствие уже все поделили чужаки.

— Ну что, вернулись, суки? — задал им деликатный вопрос Степа Басенок. — В город юности потянуло?

Оперативники отнеслись к возвращению «братьев» с благосклонностью, им не нравилась компания шумных и лукавых греков, заправляющих в городе сутенерским бизнесом. С «братьями» легче, и поэтому Степа Басенок, продекламировав свой очередной спич «Грекам лучше через реку, а у нас свои дела», сразу же взял быка за рога:

— Братишек Констанди и Петонди за наркоту уже пора прятать. Девушкам платят копейки, совсем их жадность одолела, сервиса никакого, полчаса перепихнина и в море иди купайся. На берег выходишь, а в штанах лишь мелочь на трамвай и сигарета на перекур. Я уже троих в зону отправил.

— Но это же греческий беспредел! — вскинув головы, как боевые кони при звуке трубы, возмутились «братья» и отчетливо услышали запах удачи.

— Ну и вы, допустим, не аленькие цветочки, — меланхолично сообщил им Слава, — так что с вас пятьдесят процентов на усиление пенсии для работников МВД, а мы греков гоним хотя бы куда, хоть в Афины магаданские.

— Было же двадцать пять, Слава? — жалобным голосом произнес меркантильный Арам Рогонян.

— Так когда-то и солнце ярче, и небо выше было, а сейчас без войны не обойтись, в городе восемь сутенерских групп, в каждой гуляет наркота. Кроме греков, есть еще азеры, есть и наши, но у них, по-моему, с башней туговато, им не сутенерством, а осеменением коров заниматься.

— Хватит разговаривать, — вдруг разозлился Степа. — Будете бизнес брать или нет? Можно подумать, у нас в городе проституция самая основная проблема.

— Да! — в один голос рявкнули «братья».

— Оружие есть?

— Так это, как его… — начал объяснять Роберт.

— А никак и без как, выше газовика не прыгать, азеров и греков мы сами разгоним, узнаю, что у вас боевой ствол есть, голову оторву. Ясно?

— Да! — опять в один голос рявкнули «братья» Рогонян, прислушиваясь к приятным и родным накатам азовской волны на таганрогский берег.

Чем ближе подходило время свадьбы с Самвелом Тер-Огонесяном, тем больше Глория Ренатовна Выщух ощущала внутреннее беспокойство. Она хорошо знала свой город, его мистическую силу, непредсказуемость людей, вместивших в себя слишком сложный кровяной коктейль. Она любила и одновременно боялась Таганрога и его жителей, которые, несмотря на свое бросающееся в глаза грубоватое мещанство, могли в одно мгновение стать экспансивными и маниакальными… Глория Ренатовна выпила три таблетки снотворного и легла, мечтая о желанной и так ее пугающей свадьбе с Тер-Огонесяном. Она уснула вместе с городом, но, вполне возможно, ей так только казалось. Таганрог никогда не спал, у него была трехсотлетняя бессонница.

Опасения Глории Ренатовны подтвердились на следующий день. Все началось со странностей. Самвел вот уже три дня находился по делам в Ростове, и Глория Ренатовна, спасаясь от духоты и зноя, приехала в его загородный дом. Ключи у нее были, а сторож и садовник встретили ее словами восторга: «О! К нам мадам явилась!»

Войдя в большую прихожую-зал, Глория Ренатовна неожиданно наткнулась на два больших раскрытых картонных ящика с одеждой. В этом не было ничего удивительного, Самвел баловал ее красивой одеждой. Но не такой же! В одном ящике она обнаружила пять новеньких и упакованных комбинаций французского производства, это ее поразило. Во-первых, они не подходили ей по размеру, во-вторых, она не любила красное, и Самвел знал об этом, а в-третьих, поверх комбинаций лежал изящный, весь в клепках, кожаный хлыст. Глория Ренатовна кое-что о таких атрибутах слышала. Во втором ящике оказалась кожаная одежда из Испании. В комплект входили мужские шорты с характерным вырезом сзади. «Неужели Самвел извращенец?» — с ужасом подумала она и, поднявшись на второй этаж, увидела на прикроватном столике фотографию. На ней был изображен Самвел в компании с двумя странными на вид личностями кавказско-азиатского типа. Самвел, сонно закатив глаза, стоял между ними в красной комбинации, которая не могла скрыть его могучие мужские достоинства. «02», — сразу же решила Глория Ренатовна, и телефон в спальне Самвела, по воле ее пальцев, нажимающих кнопки, именно так и соединил загородный дом с 02.

— Дежурный по УВД Савоев слушает! — раздался разгневанный голос Славы.

— Слава, не ори, пожалуйста, тут такое дело, что я даже не знаю.

— Глория Ренатовна! — обрадовался Савоев. — Это мое дело. Я уже о нем всем рассказал. Эй, Подпрыжкин, сюда срочно, стой здесь, я на Хрипатого вышел, три года уже пасу его.

— Какой Хрипатый, Слава? — пыталась вмешаться Глория Ренатовна в разговор Савоева.

— Это вы точно заметили, говорите адрес, мчусь. Подпрыжкин, стой до конца дежурства. Я тебя при случае тоже зимой как-нибудь заменю.

— Вы неисправимы, Савоев, — недовольным голосом проговорила Глория Ренатовна и продиктовала адрес загородного дома.

— Мы не исправляемся, а исправляем, и в основном чужие ошибки.

Слава Савоев от радости, что избавился от дежурства, заговорил как диктор милицейской программы на телевидении.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Интересный город Москва и жители ее, москвичи. Город тихих и значительных перешептываний, город для своих. Киллер в Москве — не наемный убийца, нет, это хранитель порядка в нишах, человек, посвятивший себя служению негласному закону больших денег. Москва выделяется из всех столиц мира тем, что в нее стягиваются люди со всей страны не для служения, а для впадания в какую-нибудь нишу. Впавший в нишу становится москвичом. — Леня Светлогоров сглотнул слюну и внимательно посмотрел на врача загородной психиатрической больницы Мурада Версалиевича Левкоева.

— А что, Светлогоров, Тер-Огонесян действительно голубой? — прервал его Мурад Версалиевич.

Леня задумался и, как бы не слыша вопроса главврача, проговорил:

— Елки-палки, до чего же мне надоела эта провинциальная психиатрия, слов нет. Хочу в Москву, в институт Сербского, глотнуть свежего воздуха, не запятнанного обыденным интеллектом, хочу встреч с высокой маниакальностью духа, а то у нас, в этой дыре, кроме мясника Чикатило да хохла Овсиенко, больше никого не встретишь. В Москву, только в Москву.

— Так голубой или нет? — продолжал спрашивать взволнованным голосом Мурад Версалиевич, который совсем не слушал Леню. Он достал из другого кармана халата закомпостированный талон на троллейбус и нервно порвал его на мелкие кусочки.

Леня с интересом уставился на карманы халата Мурада Версалиевича, восхищенно помотал головой и, показывая пальцем на них, поинтересовался:

— Переносная урна? Оригинально.

— Светлогоров, я вас спрашиваю или кого? — сорвался на крик Мурад Версалиевич и приподнялся, склоняясь в сторону Лени, над столом.

— Сам ты голубой! — возмутился Леня и, глядя на врача, врезал ему в челюсть, отбросив на место, в кресло.

— Да, я голубой! — вдруг неожиданно и гордо признался Мурад Версалиевич. — Хотя и не чураюсь контакта с женщинами, но уже давно понял, что женщины не в состоянии обеспечить меня духовностью. А сейчас меня оскорбляют гнусные насмешки в адрес голубизны Самвела Оганесовича.

— Дурной ты какой-то, первый раз встречаю такого психиатра, — огорчился Леня. — Шизофреников среди вас навалом, почти все, но дурак — ты первый. При чем тут голубизна Самвела? Речь идет о конкуренции. Это когда у тебя ничего нет, кроме честного имени и рваных штанов, тебя называют дураком или святым человеком, разницы нет, а если у тебя что-то материально весомое появляется, то ты уже просто благородный человек, без дураков. — Леня вдруг погрустнел и продолжил: — Но когда ты, кроме своего, начинаешь, как Самвел, оттяпывать куски у других, то тебя начинают втихаря компрометировать всякие падлы. А если ты начинаешь внаглую расширять производство за чужой счет, то тю-тю, в деревянный бушлат — и не рыпайся. Понятно?