Отчет Брэдбери - Стивен Полански

— У тебя есть работа, — объяснила ему Анна.

Я считал такие разговоры рискованными.

— У меня нет работы, — возразил он.

— Есть, — сказала Анна. — Твоя работа — это учеба.

— Это не работа, — сказал он.

— Работа. Важная работа.

— Тогда дай мне денег, — сказал он.

— Это не такая работа, — вмешался я, чтобы помочь.

— А какая это работа? — спросил он.

— Это работа, которую ты выполняешь, но не получаешь за нее деньги.

— Это не работа, — возразил он.

— Это твое дело, — сказал я.

— Мое дело — учить тебя, — подхватила Анна.

— Это твоя профессия? — спросил он ее.

— Не совсем профессия, — ответила она. — Это дело, которым я занимаюсь. Оно было моей профессией.

— Какая у тебя была профессия? — спросил Алан.

— Я была учительницей.

— Ты была учительницей?

— Да, — кивнула она.

— Тебе давали деньги? Люди, которых ты учителевала?

— Люди, которых я учила, — поправила она.

— Они тебе давали деньги?

— Нет, — ответила Анна. — Дети, которых я учила, не давали мне деньги. Мне платила школа. Рэй тоже был учителем.

— Ты был учителем? — спросил он меня.

— Был.

Он ждал, что я закончу фразу, и сам подсказал:

— Учителем.

— Да.

— Тебе тоже платила школа?

— Платила, — кивнул я. — Сейчас я на пенсии.

— Что ты сказал?

Задавая этот вопрос, он обычно подразумевал: «Что ты имеешь в виду?»

— Я больше не учу, — ответил я. — Закончил работу.

— Закончил работу? — переспросил он.

— Да. Анна тоже на пенсии, — ответил я.

— Она закончила работу?

— Да.

— Ты меня учишь, — повернулся он к Анне.

— Я тебя учу, — согласилась она. — Но это не профессия.

— Он дает тебе деньги, — заявил Алан.

— Кто?

— Высокий.

— Он дает мне деньги, чтобы мы могли жить. Покупать еду.

— У тебя нет работы, — подытожил он, — а Высокий дает тебе деньги. У Рэя нет работы. У него есть деньги. У него много денег. Мне нужны деньги.

Что и требовалось доказать, подумал я.

Прежде чем продолжить отчет, мне бы хотелось поговорить о том, как вы представляете себе клона. Вы представляли его себе, пока я не рассказал вам о нем, просто «клоном». Для меня он тоже был просто моим клоном, моей копией, пока мы не встретились с ним в Оттаве. Я имею в виду ваши художественные представления, образы, с которыми вы сталкивались в книгах, фильмах и телепередачах, хотя, честно говоря, их никак нельзя расценивать как нечто художественное.

Алан не был вымыслом чьего-то воображения, фантазией или аллегорией. Он не был благородным дикарем, хотя имел черты и благородные, и дикарские. Мир, где он оказался, был не воображаемым, но для него — весьма новым. По сути, полным чудес. Кое-какие явления и вещи его действительно изумляли, особенно молодые девушки, а также зеркала, телевидение, хоккей с шайбой, секс между женщинами и мужчинами, шоколадное мороженое с шоколадной крошкой и Анна — возможно, самая удивительная из всех. (Чем был для него я? Трудно сказать. Чем угодно, но не чудом.) Но к большей части того, что он видел за границей Отчужденных земель — если его ничто не пугало и не отталкивало — он оставался безразличным, на удивление нелюбопытным. Он не был диким ребенком, мальчиком, воспитанным волками. Вопрос, кто его воспитывал, если вообще воспитывал, так и остался без ответа. Возможно, ему бы даже больше повезло, если бы его воспитали волки. Он не был монстром, не был жестоким или уродливым. Думаю, он походил на мрачную химеру Франкенштейна, поскольку их обоих создал человек, пошедший против природы, узурпировавший право Бога сотворять жизнь. Но Алан не был сделан из запасных органов — он был предназначен стать их источником. Клонирование дало возможность оживлять мертвых, но Алан не был и призраком из прошлого, Рипом Ван Винклем — честно говоря, это я чувствовал себя таким в его присутствии, — хотя, по сути, он являлся существом из прошлого, пусть и не совсем. Как и все клоны, он был ретроградным, а его существование — реакционным, подавление различий препятствовало эволюции вида. Он не был тем трогательным, привлекательным, тупоголовым болваном, каких упорно изображают в книгах и фильмах, слишком хороших для этого мира и невольно представляющих для него опасность. Алан ни для кого не представлял опасности, однако правительство очень его боялось. Если, как надеется организация Анны, процесс, начавшийся с того, что Алана нашли за границей Отчужденных земель, приведет к отмене клонирования человека, что мы, замешанные в этом оригиналы, будем делать с двумястами пятьюдесятью миллионами уже существующих клонов? Есть ли какой-нибудь гуманный этический выход, кроме как позволить им жить среди нас? Каковы будут последствия? Массовая паника? Массовая истерия? Массовая шизофрения? Всеобщее саморазрушение? Междоусобная война «близнец против близнеца»? Новое учреждение рабства? Не знаю, как организация Анны отвечает на эти вопросы. Мы их переселим? Найдем им место, где они смогут жить, как люди, но обособленно? В Гренландии? На Мадагаскаре? Прецеденты и перспективы ужасают.

Когда Высокий в последний раз пришел к нам в Риджайне — мы уже собирались уезжать, — я спросил его про пупок клона.

Мы с Анной обсуждали это. Может быть, до рождения Алан питался внутриутробно, хотя организация Анны считала, что это поколение клонов не выросло в человеческой матке. Анна рассказывала, как в утробе из эмбриона вырастает пуповина и прирастает к стенке матки. Но если Алана не выносила женщина, как и почему у него появился пупок? Был простой ответ, с которым мы не были готовы согласиться — во-первых, из-за его горечи, и во-вторых, потому, что он ничего не объяснял. Если у зародыша формируется пуповина, разумно предположить, что она формируется независимо от окружающей среды. Есть ли рядом стенка матки, к которой можно прирасти, нет ли — не важно. У зародыша отрастала пуповина, но при альтернативном способе вынашивания зародыша она просто свисала — бесполезно, безнадежно. И, нужная или нет, перерезалась при рождении. Анна допускала, что в неизвестном нам инкубаторе, изобретенном правительством, могло быть гнездо входа: через него питался зародыш и к нему вместо стенки матки присоединялась пуповина.

— Откуда у него пупок? — спросил я.

— Скажу откровенно, Рэй, — ответил Высокий, назвав меня моим настоящим именем. — Мы не знаем. Но я тронут вашей заинтересованностью.

В начале июня Высокий встретил нас, когда мы приехали в Калгари — красивый город, великолепно расположенный, но оказавшийся для нас недобрым. Высокий ждал перед апартаментами на Четырнадцатой улице на юго-западе. Паршивое место, где на нас обрушились несчастья. Встреча была короткой. Высокий вручил нам ключи. Помог занести багаж. Потом уехал. Уезжая, он дал Анне конверт с наличными — меньше, чем она надеялась получить.

Мне казалось, что будет хорошо, полезно — в худшем случае, безопасно — взять Алана на бейсбольный матч. У меня сохранились счастливые воспоминания, одни из самых ярких в моей скудной кладовой, о том, как мы с отцом летом несколько раз ездили в Манчестер, чтобы посмотреть игру «Фишер кэтс». Вечер, проведенный на хоккее в Виннипеге, был для Алана, для нас с Аланом, абсолютным успехом. Он ничего не знал о бейсболе, никогда не видел ни одной игры. Игра не была быстрой или яростной; я не ожидал, что она его взволнует. Но после двух деморализующих походов Алана в Чистилище мне хотелось, чтобы после фиаско на Скарс-стрит он провел со мной время с пользой и удовольствием.

К третьей неделе мая в Риджайне, где зима не сдавалась почти весь апрель, потеплело. В ближнем кафе «Соник», куда я, чтобы выбраться из дома, часто ходил обедать, я купил два билета на игру в субботу вечером, открытие сезона, «Риджайна ред сокс» против своего соперника в Западной бейсбольной высшей лиге «Мелвилл миллионерз».

Накануне матча Анна, Алан и я поехали в молл. Я сказал Алану, что хочу купить ему бейсбольную ловушку. Мы сидели в «Ридьюксе». Анна была за рулем, Алан — рядом с ней. Я сидел сзади.

— Ловушка — это бейсбольная перчатка, — объяснил я ему. — Я хочу, чтобы ты взял ее с собой на игру.

— Перчатка?

— Особая перчатка. Большая.

Я вытянул руку и растопырил пальцы.

— Как у вратаря, — сказал он.

— Да. Поэтому, когда ты ловишь мяч, тебе не больно.

— Я хочу такую.

Он вытянул правую руку — он левша, как и я, — повторяя за мной. Растопырил пальцы. Потом щелкнул себя по переносице указательным пальцем и дернул уголком рта; это обозначило и изобразило в карикатурном виде его неловкость. Делал ли он это инстинктивно или в результате наблюдений — скорее всего, инстинктивно, — но в нем было столько моего! Язык тела, жесты, выражение лица, позы во время разговора. Анна все это подмечала, фиксируя наше сходство.