Рассказы из всех провинций - Ихара Сайкаку

Есть хорошая поговорка: «Семьдесят пять раз сойдет, на семьдесят шестой попадешься!» Рано или поздно любой обман раскрывается. В самом конце прошлого года Хатискэ совсем обнаглел и стал отрезать у осьминогов уже по две ноги, преспокойно сбывая своих шестиногих калек. К счастью для него, в предновогодней суете этого опять никто не заметил. Но вот на улице Тэгай его пригласили в дом, окруженный изгородью из плетеного бамбука, и купили у него двух осьминогов. Хатискэ собрался уже было уходить, когда хозяин дома, старик с гладко выбритой, точно у монаха, головой, оторвавшись от игры в го, подошел к нему и сказал:

— Что-то у ваших осьминогов подолы коротковаты.

Затем старик осмотрел их как следует, понял, что у каждого осьминога не хватает двух ног, и вскричал:

— Интересно, в каких это морях водятся этакие уродцы? С самой эры богов ни в одной книге не упоминалось об осьминогах с шестью ногами… Значит, все это время ты, несчастный, водил за нос жителей Нары. Ну погоди, теперь-то я хорошо тебя запомнил.

— Нечего меня пугать! — огрызнулся торговец. — Я и сам не стану продавать свой товар таким лентяям, как вы. В последний день года развлекаетесь игрой в го!

Вскоре слух об этом происшествии облетел всю округу. На каждом углу только и судачили о Хатискэ — «Продавце шестиногов». А поскольку Нара городок небольшой, торговец навсегда потерял всех тамошних покупателей. И виною всему была неуемная его жадность.

К слову сказать, в Наре в канун Нового года куда спокойнее, нежели в Киото или Осаке. За купленное в долг люди здесь вносят столько денег, сколько могут, а остальное обещают вернуть в следующий раз; заимодавцы верят им на слово и больше не беспокоят перед праздником. Часам к десяти вечера все жители Нары заканчивают свои дела, и в каждом доме устраиваются новогодние посиделки в кухне. Там загодя разжигают очаг и устилают земляной пол циновками, на которых рассаживаются все домочадцы, начиная с хозяина и кончая слугами. По местному обычаю, они вместе пекут круглые моти, используя, как это принято в Наре, формочки из бамбуковых колец, и тут же ими лакомятся. До чего приятно это зрелище семейного благополучия!

Простолюдины, которые живут на северных окраинах города, по обыкновению, начинают свой праздник посещением дома преподобного Инабы из храма Дайдзёин.[264] После этого они обходят весь город, возглашая у каждого дома: «Богатство, богатство, богатство!» — и всюду им подают рисовые лепешки и медяки. Если присмотреться, они напоминают тех, кого в Осаке зовут «изгоняющими беды».[265]

В первый день Нового года, чуть забрезжит рассвет, улицы оглашаются выкриками торговцев картинками с изображением бога Дайкоку, сидящего на мешке с сокровищами: «Покупайте мешки со счастьем, не проходите мимо своего счастья!» На рассвете второго дня раздаются голоса: «Эбису, кому Эбису!» А на третье утро Нового года торгуют картинками, изображающими бога сокровищ Бисямона: «Кто еще не купил Бисямона, подходите скорее!» Так три утра подряд зазывают покупателей продавцы богов счастья.

По существующему в Наре обычаю в первый день года жители не ходят друг к другу с новогодними поздравлениями, зато отправляются на поклон в храм Касуга-даймёодзин.[266] По этому случаю собирается вся семья — даже самые дальние родственники, и нет конца их оживленным беседам. При этом чем многочисленнее родня, тем больше к семье уважения. Где бы то ни было — богатые и знатные всегда вызывают зависть.

Торговцы беленым полотном, которое производится в Наре, весь год поставляют его столичным мануфактурщикам, а деньги за него получают в конце года. Закончив свои дела в Киото, они в новогоднюю ночь отправляются в Нару, освещая себе путь факелами. Трудно вообразить, сколько тысяч каммэ стекается в Южную столицу в уплату за полотно. По возвращении в Нару торговцы прячут деньги в кладовую, а к пятому числу первого месяца заканчивают подсчеты своих доходов. И так из года в год.

В одной из глухих деревушек Ямато скрывались четверо нищих ронинов. Отчаявшись раздобыть хоть немного денег для встречи Нового года, они решили напасть на купцов, когда те будут возвращаться в Нару. И вот, рискуя жизнью, осуществили задуманное, но, осмотрев хорошенько ящики, обнаружили в них большие деньги — тридцать каммэ и пятьдесят каммэ, а вовсе не ту мелочь, на которую по бедности своей рассчитывали. Поразмыслив, грабители не решились взять эти деньги себе на выпивку и сочли за лучшее отправиться к Темному перевалу, чтобы там подкараулить какого-нибудь купчишку, возвращающегося из Осаки. Вскоре они увидели небольшого роста мужчину с перекинутым через плечо свертком из рогожи.

— Глядите-ка, неплохо придумал, — заметил один из грабителей. — Поклажа у него наверняка тяжелая, а несет он ее так, будто она ничего не весит. Не иначе как там у него спрятаны деньги!

Выскочив из засады, они отняли у путника сверток и поспешили скрыться. А тот закричал им вдогонку:

— К завтрашнему дню вам это не пригодится, ей-ей, не пригодится!

И верно, раскрыв сверток, четверо разбойников нашли в нем… сушеную икру сельди. Вот те раз!

Ночь, когда хозяева меняются домами

В конце года кажется, что даже морские волны накатывают на берег в Фусими с особой поспешностью.

Двадцать девятого числа от тамошней пристани отплывала лодка, совершавшая свой обычный вечерний рейс в Осаку. Хотя до отплытия было еще далеко, все пассажиры давно сидели на своих местах и то и дело поторапливали перевозчика: «Отчаливай! Заждались!» Перевозчик и сам знал, что такое предновогодние дни, и отвечал: «Понимаю, что все спешат. Не беспокойтесь, довезу вовремя». Наконец лодка отчалила от берега и прошла под мостом Кёбаси.

В обычные дни пассажиры без умолку трещат: хвастают своими любовными похождениями, распевают коута[267] и дзёрури,[268] рассказывают какие-нибудь потешные истории, читают нараспев отрывки из пьес Но[269] или же повторяют прибаутки уличных лицедеев. Нынче же стоит тишина. Лишь изредка кто-нибудь, словно очнувшись от сна, произнесет слова молитвы или начнет причитать: «Жизнь человеческая и без того коротка, так не глупо ли торопить время, ожидая Нового года? Ведь это все равно, что торопить собственную смерть…» Остальные сидят мрачные, озабоченные, и хотя никто в лодке не спит, разговор не клеится. Но вот какой-то приказчик затягивает песню нагэбуси,[270] которую выучил в доме свиданий, и сам себе аккомпанирует, подражая голосом сямисэну.[271] Поет не в склад и не в лад и при этом самодовольно покачивает в такт головой. Право же, забавное зрелище!

Тем временем лодка поравнялась с мостом Кобаси близ замка Ёдо и стала разворачиваться кормой, чтобы пройти между креплениями моста в том самом месте, где установлен сигнальный фонарь. Тут один пассажир, человек, сразу видно, смекалистый, воскликнул:

— Вы только взгляните на эти водяные колеса![272] Если бы люди подобно им без устали трудились с утра до вечера, в конце года им не приходилось бы носиться как угорелым. А то мешкают целый год и лишь перед праздником хватаются за работу, — какой же от этого толк?

Человек произнес это с таким видом, будто сделал важное открытие. Остальные с готовностью закивали в ответ. Другой пассажир, который жил в городке Хёго на Гостиничной улице, сказал:

— Вы совершенно правы, взять хоть, к примеру, меня. Живу я около моря, мог бы вылавливать сколько угодно рыбы и жить, не зная нужды. Но лень меня одолела — и за целых пятнадцать лет я ни разу не смог из собственных денег заплатить по счетам. В Ооцу живет моя тетка с материнской стороны. Каждый год я брал у нее семьдесят — восемьдесят моммэ, сотни никогда не просил. Но в нынешнем году, видно, терпение у нее лопнуло, и она заявила: «На этот раз ты ничего не получишь». Я-то привык рассчитывать на теткины деньги, как на свои собственные, и сейчас даже не представляю себе, что будет, когда вернусь домой.

— А я возил младшего брата в Киото, — отозвался другой, — там на Четвертом проспекте живет мой знакомый, актер. Думал, он мне поможет пристроить юнца к труппе, — получил бы я тогда задаток, расплатился с заимодавцами. Признаться, я был уверен, что у брата моего незаурядная внешность и со временем он сможет стать знаменитым актером. Каково же было мое огорчение, когда мне объявили, что уши у него маловаты и потому принять его в труппу нельзя. Так и пришлось нам ни с чем возвращаться назад. До чего же много на свете, доложу я вам, красивых мальчуганов с задатками настоящих актеров. Каждый день в Киото привозят двадцать, а то и тридцать таких мальчиков от одиннадцати до тринадцати лет. Посредник рассказал мне по секрету, что есть среди них и дети из благородных семейств — сыновья врачей и ронинов. Видно, туго пришлось в этом году их родителям, раз они чадо свое готовы отдать в лицедеи. Словом, желающих пристроить своих детей к труппе столько, что можно выбрать лишь самых достойных. Договор с ними заключается сроком на десять лет с жалованьем от одного каммэ медяками до тридцати моммэ серебром. По красоте лица и изысканности манер никто не может сравниться с мальчиками из Камигаты. Вот и приходится нам возвращаться домой ни с чем, только на дорогу поиздержались.