Рассказы из всех провинций - Ихара Сайкаку

Вслед за косодэ объявили торги на половину крохотной макрели, выловленной у берегов Танго. На нее тоже нашелся покупатель, тем более что стоила она всего два моммэ два бу и пять ринов.

А вот москитную сетку так и не продали, хотя цена на нее выросла в ходе торгов с восьми моммэ до двадцати трех моммэ и пяти бу. Кто-то заметил:

— Нечего было эту сетку выставлять на продажу. Хозяину ее, видно, не так уж плохо живется, раз он до сих пор не отнес ее в закладную лавку и продержался до Нового года. Да он просто богач! — Это замечание было встречено дружным смехом.

Затем в руках хозяина торгов появился свиток из скрепленных между собой десяти листов вощеной бумаги с написанным на нем каллиграфическим текстом, под которым стояла подпись и печать выполнившего его мастера. Цену на него едва удалось поднять с одного до пяти бу.

— Да ведь этому свитку цены нет! — воскликнул хозяин торгов. — Взгляните, одной бумаги здесь на три моммэ, не меньше!

— Бумаги там, может, и правда на три моммэ, — отозвался кто-то из толпы, — только вся она исписана А кому нужны эти закорючки? За них и пять бу отдать жалко. Этот ваш каллиграф — исподних дел мастер, больше никто.

— Что это значит? — удивился хозяин.

— А то, что так писать — все равно что исподники надевать, — ответил тот же голос под хохот окружающих.

Не успел стихнуть смех, как для продажи с особой осторожностью, — товар-то хрупкий, — вынесли десять фарфоровых тарелок нанкинской работы, переложенных письмами известных куртизанок из Киото и Осаки.

«Вот это да!» — прокатилось по толпе, и все бросились их читать. Однако, как выяснилось, эти послания были написаны в последнем месяце года, и поэтому ни любовных уверений, ни пылких признаний в них не было — одни только просьбы о денежном вспомоществовании: «Право же, неловко Вам докучать, однако…»

— И любовь, и вообще все в нашем мире покупается за деньги, — произнес хозяин. — Видно, владелец этих тарелок был большим кутилой, и каждое такое посланьице стоило ему не меньше серебряного тёгина. Эти выброшенные за ненадобностью письма, пожалуй, дороже самих тарелок! — Снова раздался смех.

Вслед за тарелками на торги выставили фигурку бога Фудо вместе со всякой ритуальной рухлядью: железным пестиком, блюдом для цветов, колокольчиком, посохом и алтарем для возжигания священного огня.

— Вот-те раз, — воскликнул кто-то, — даже божество не в силах вымолить себе сносного существования!

Наконец наступила очередь соломенной шляпы кузнеца.

Нимало не смущаясь его присутствием, хозяин торгов крикнул:

— Вот уж кто достоин сочувствия, так это владелец этой шляпы! Наверняка он надеялся проносить ее не одно лето. Взгляните, как бережно она обернута старой бумагой. Итак, кто купит шляпу этого рачительного домовладыки?

Вначале за нее предложили всего три медяка, но в конце концов нашелся желающий заплатить четырнадцать медяков. Принимая выручку, кузнец сказал:

— Клянусь богами, я купил эту шляпу в пятом месяце за тридцать шесть медяков и надел ее всего раз — в день «косин».[279] — Это откровенное признание немало повеселило окружающих.

Когда торги подходили к концу, некий человек купил двадцать пять вееров, которые обычно дарят в канун Нового года, а также коробку табака — всего за два моммэ и семь бу. Вернувшись домой, он открыл коробку и обнаружил на дне ее три золотые монеты. Невиданное счастье ему привалило!

Штора из кистей для чистописания — плод находчивого ума

Один человек, которому накрепко запал в душу страх перед кредиторами в последний день года, решил теперь по-другому вести хозяйство и усердно трудиться изо дня в день, за исключением разве что трех дней новогоднего праздника. К тому же он положил себе за правило платить за каждую покупку только наличными и не отваживался купить в долг даже рыбы к столу. Наконец, все счета он старался оплачивать, как и положено, перед каждым из пяти крупных праздников,[280] не откладывая платежи на последний день года. Так он прожил весь год, ни на минуту не забывая о том, сколь страшна встреча со сборщиками долгов. И вот снова наступил Новый год.

Вопреки обычаю, заведенному в доме, человек этот в своем хозяйственном рвении провел ритуал сшивания новой счетной книги не десятого числа, как бывало прежде, а уже на второй день Нового года. Переучет в лавке он назначил на третье число, хотя прежде всегда делал это пятого числа. Одним словом, неожиданно превратился в рачительного хозяина. Из дома он предпочитал вовсе не выходить, — ведь этак можно невзначай потратиться или встретить знакомого, а тот, не ровен час, затащит куда-нибудь, и много драгоценного времени уйдет впустую. Если он и разговаривал с кем-то из посторонних, то лишь о хозяйственных делах. «Коль скоро в нашем мире трудно извлечь даже малую прибыль, — рассудил он, — главное — не допускать лишних трат». В третьем месяце, когда возобновляются договоры по найму прислуги, он рассчитал стряпуху и велел жене надеть передник и отправляться на кухню. Сам он днем находился в лавке, отдавая распоряжения приказчикам, как и подобает хозяину, а вечером, заперев входную дверь, работал наравне со слугами, помогая шелушить рис. Ноги он мыл водой из колодца и даже в самые холодные дни не позволял себе роскоши согреть для этого воду. Однако, хоть он и выгадывал буквально на всем, богатство не шло к нему в руки. Видно, дух бедности преследовал его по пятам. В торговле он не ведал удачи, и постепенно дело его пришло в полный упадок, истаяло, подобно льдинке под лучами солнца. Верно говорили в старину: «Черпаком в один сё[281] больше одного сё не зачерпнуть».

К слову сказать, недавно в здешних местах объявилась одна монахиня из Кумано. Бродя по улицам, она показывала людям картинки с изображениями Ада и Рая и до хрипоты распевала модные песенки. Несмотря на то что она отчаянно выпрашивала подаяние, ей редко когда удавалось наполнить доверху черпак в один сё, привязанный у нее к поясу. Все пекутся о загробной жизни, но делают это по-разному, каждый в меру широты своей души.

Прошлой зимой настоятель святой обители Рюсёин отправился собирать пожертвования на восстановление сгоревшего храма в Южной столице, где стоит большая статуя Будды. Он молча бродил по дорогам, ничего не прося, и принимал лишь добровольные подаяния. Тем не менее, хотя у него был такой же черпак в один сё, стоило ему ступить шаг, как в нем оказывался целый кан медяков, а через десять шагов набиралось уже десять канов. Некоторые жертвовали даже золото и серебро. Говорят, что чудотворная сила Будды тем сильнее, чем больше жертвуют ему денег. Коли так, то наш век можно назвать порой расцвета буддийской веры. Поскольку на сей раз сбор пожертвований был объявлен делом особой важности, приверженцы всех буддийских сект живо откликнулись на него. Даже жители отдаленных селений и те внесли свои скромные пожертвования. Каждый из них дал всего лишь по медяку, но в итоге набралась внушительная сумма — двенадцать каммэ серебра, а на эти деньги одну храмовую колонну воздвигнуть можно! Отсюда вывод: всякому в нашем мире следуете проявлять бережливость и экономить даже на мелочах. Впрочем, человек, способный сколотить состояние, от природы иной, нежели все остальные.

Жил некий мальчуган, который обучался каллиграфии. Посещать школу он начал в девять лет и с той самой поры собирал ручки от использованных кистей, не только свои, но и однокашников. И вот на тринадцатом году жизни он собственноручно смастерил из них три шторы. Продав их по полтора моммэ за каждую, он впервые в жизни заработал четыре моммэ пять бу серебром. «Мой мальчишка не промах», — с гордостью подумал отец и на радостях решил рассказать об этом учителю-каллиграфии. Выслушав его, учитель не стал расточать похвалы мальчику.

— За долгие годы, что я обучаю детей грамоте, — сказал он, — через мои руки прошла не одна сотня мальчиков. Исходя из собственных наблюдений, могу сказать, что ни одному из тех, кто, подобно вашему сыну, с юных лет проявлял чрезмерную деловую хватку, не удалось нажить большого богатства. Конечно, они не нищенствуют, но и не особенно преуспевают. Тому есть несколько причин. Не думайте, пожалуйста, что сын ваш умнее всех. Есть ученики посообразительнее. Один из них каждый день остается после уроков, даже если он не дежурный, и подметает пол. Собрав клочки бумаги, брошенные другими детьми, дома их хорошенько разглаживает и каждый день продает ремесленнику, который мастерит ширмы. Это, пожалуй, лучше, чем делать шторы из использованных кистей, — мальчик имеет ежедневный доход. Другой мальчуган приносит из дома заведомо больше бумаги, чем ему нужно, и, когда у других детей во время урока она неожиданно кончается, охотно снабжает их своей за двойную плату. Представьте себе, каков его прибыток за год! Каждый из этих мальчиков подражает в расчетливости родителям, так что отнести все это на счет их собственного ума нельзя. Но есть среди моих учеников один, которому родители с утра до вечера внушают: «Сосредоточься на ученье, сынок, ни о чем другом пока не помышляй. Когда вырастешь, все, чему ты выучишься сейчас, тебе пригодится». И что же? Этот мальчуган не пропускает родительские слова мимо ушей и с утра до вечера сидит за книгами. Уже теперь он пишет лучше старших учеников. Не сомневаюсь, что благодаря усидчивости своей и упорству он в будущем станет настоящим богачом. Почему? Да потому, что как сейчас он отдает все силы ученью, так потом целиком посвятит себя заботе о процветании своего дела. Вообще говоря, редко преуспевает тот, кто бросает завещанное родителями дело и берется за новое. То же можно сказать и о мальчиках, которые забывают, что их главная задача — прилежно учиться, и с малых лет изловчаются, чтобы добыть деньги. Ничего, кроме алчности, они воспитать в себе не могут. Что может быть постыднее для ребенка, чем нерадивость в ученье! Вот почему я не спешу хвалить вашего сына. Всему свой черед: пока ты ребенок, — рви цветы и запускай змеев, а вырастешь и войдешь в разум, — начинай думать о том, как преуспеть в жизни. Прислушайтесь к словам семидесятилетнего старика. Будущее покажет, прав я или нет.