Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Новый французский кабинет под руководством Лаваля заговорил значительно более резким тоном. Было заявлено, что «Франция никогда не откажется от ее права на получение репараций». В этой атмосфере конференция по вопросам репараций, созыв которой в Лозанне был назначен сначала на 18 января, а потом перенесен на 4 февраля, была отложена до июня. Задержка могла только осложнить критическое положение Германии. Тем временем в Женеве собралась конференция по разоружению, на которой французский делегат, Андре Тардье, неожиданно предложил план формирования интернациональной международной армии. Брюнинг усмотрел в этом плане возможность восстановления равенства Германии в вопросе оборонительных вооружений и потому 21 апреля организовал для обсуждения этой проблемы частную встречу с Тардье. Следующая встреча должна была состояться 29-го в местечке Бессинь близ Женевы в доме, занимаемом государственным секретарем Соединенных Штатов мистером Стимсоном. У Брюнинга создалось впечатление, что за это время его план о равенстве вооружений был одобрен Соединенными Штатами, Великобританией и Италией во время дискуссии, прошедшей под председательством государственного секретаря Стимсона. Недоставало только согласия Франции. Но 29 апреля Тардье на встречу не приехал. Вместо этого он прислал записку, извещавшую, что он плохо себя чувствует. Брюнинг был уверен, что это была всего лишь дипломатическая отговорка, и в самом деле имел все основания для своих подозрений.

В течение всей предшествовавшей недели месье Франсуа– Понсе, французский посол в Берлине, объяснял всем и каждому, что позиция Брюнинга несостоятельна и что его преемником должен стать я. Казалось совершенно ясным, что генерал фон Шлейхер, глава Политического департамента армейского Верховного командования, составил план, которым поделился с Франсуа-Понсе еще прежде, чем у меня появилось хотя бы слабое представление о происходящем. В тот момент я находился с семьей у себя дома в Сааре. Шлейхер определенно решил сместить Брюнинга со своего поста и менее всего хотел, чтобы канцлер вернулся из Женевы, имея на своем счету какой бы то ни было успех. Наилучшим способом добиться этого было дать основание французскому послу телеграфировать своему правительству о бессмысленности уступок Брюнингу ввиду его неизбежного изгнания с занимаемой должности.

Трудно представить себе более поразительное развитие событий. Глава политического департамента Верховного командования армии счел для себя возможным поделиться с французским послом конфиденциальной информацией, которая сохранялась в секрете даже от заинтересованных лиц. Брюнинг впоследствии утверждал, что его уведомили о согласии французов с его предложением по разоружению 31 мая – за день до его отставки. Таким образом, интрига Шлейхера обошлась нам в шесть драгоценных месяцев. Меня не проинформировали о том, что предложение Брюнинга было принято. Мне по-прежнему интересно было бы узнать, как он может объяснить сокрытие от меня такой важной информации. Ведь успех, достигнутый, как он утверждает, в Бессине, не являлся исключительно его личным достижением. Он касался германского правительства, и ему не следовало допускать, чтобы его личная обида на своего преемника влияла на развитие событий. Мои собственные усилия по решению проблемы разоружения принесли плоды только 8 декабря, когда было уже слишком поздно, поскольку двухмесячные усилия по включению нацистов в коалиционное правительство с коллективной ответственностью провалились. К тому моменту политическая температура поднялась настолько, что любой успех во внешней политике стал невозможен. Если бы соглашение по проблеме разоружения было достигнуто в мае 1932 года, до начала Лозаннской конференции, то будущие события могли бы развиваться совершенно иначе.

Но мне следует вернуться к внутриполитической ситуации и к попыткам Брюнинга летом 1931 года отвратить неумолимо приближавшуюся катастрофу. Объявление моратория, предложенного Гувером, было одобрено на Лондонской конференции, но там не было предпринято ничего для осуществления надежд германского канцлера на общее решение проблемы репараций. Положение правительства в рейхстаге становилось все более шатким. Бойкот рейхстага ста пятьюдесятью одним депутатом от националистической оппозиции – представителями Немецкой национальной партии и нацистами – превратил «буржуазное» большинство в меньшинство. Именно теперь представлялся удобный для правительства случай изыскать какую-то форму сотрудничества с оппозицией. Вместо того чтобы принимать одну временную меру за другой, правительству следовало добиться доверия своих оппонентов путем предложения широкой программы таких реформ, дискуссии по поводу которых проходили на протяжении нескольких последних лет. Доктор Шахт, который был германским представителем при обсуждении плана Юнга, в предыдущем феврале упрашивал Брюнинга принять в коалицию нацистов. Подобные коалиции уже существовали в Тюрингии, Брунсвике и Ольденбурге, причем нацистам там пришлось смягчить формулировки своей программы, чтобы приблизить ее к программам партнеров по коалиции. Основательных причин не пойти на подобный шаг на уровне федерального правительства не существовало.

Брюнинг, как видно, даже не рассматривал подобную возможность. Он предпочел связать судьбу своего правительства исключительно с социал-демократами и сопротивлялся всем предложениям образовать коалицию с правыми. Его министр внутренних дел доктор Вирт 5 марта заявил, что, ввиду бойкота рейхстага националистами и невозможности получения необходимых двух третей голосов, нет никакой надежды на проведение какой бы то ни было реформы конституции и избирательного закона. Тем не менее коммунистическая угроза для Германии никогда еще не была столь серьезной, как теперь, а один из депутатов рейхстага, Ульбрихт, более известный теперь по его роли в Восточной Германии, заявил в феврале: «Рабочий класс придет к власти путем организованной революции для того, чтобы создать Советскую Германию».

Великобритания и Соединенные Штаты подали пример успешного формирования коалиционных правительств. Несмотря на свое подавляющее большинство, британские консерваторы во время войны призвали в правительство представителей лейбористов, а Рузвельт назначил в свой кабинет ведущих республиканцев. В Германии же демократия нигде не продвинулась дальше попыток отдельных партий навязать другим свою программу. Нацисты вовсе не были первыми, кто начал произвольно использовать в своих интересах власть прессы. В 1931 году «Стальной шлем», организация отставных военнослужащих, попыталась организовать референдум для того, чтобы принудить власти к проведению в прусской союзной земле некоторых реформ в прусском союзном государстве. Прусское правительство, имевшее ту же политическую окраску, что и федеральное, противилось всеми доступными ему способами этому вполне законному политическому действию. Оно выпустило составленное в очень резких выражениях коммюнике, предостерегавшее население от участия в референдуме, и всем газетам было предписано специальным указом его напечатать. «Стальной шлем» подал жалобу федеральному канцлеру по поводу этой атаки на право каждого гражданина на свободное выражение своего мнения и просил его запретить прусской полиции конфисковывать и изымать бумаги и документы, подготовленные для референдума. Эти своевольные действия прусского правительства создали своего рода предощущение того, с чем нам суждено было познакомиться позднее при докторе Геббельсе. Мое правительство, прозванное в народе «Кабинетом баронов», не предпринимало ничего похожего для обуздания свободного выражения общественного мнения.