Американский экспресс - Илья Петрович Штемлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трудно угадать, какую область калифорнийской индустрии представлял завод, корпуса которого тянулись за окном вагона, но одно было ясно наверняка — владельцы не хотят связываться с природоохранным департаментом: ни одного чумазого строения, кажется, даже дым из двух башенок-труб отфильтрован, таким он вьется светлым облачным шлейфом…
За стеклом окна пробарабанила рябь конструкций моста, под которым дремала зеленеющая низина. И вновь — изумрудная скатерть необъятной степи с горным пейзажем по кромке. Потом показались какие-то темные пятна, что увеличивались в размере с приближением поезда, и вскоре пятна обрели точные контуры — стадо быков. Черные башкастые быки некоторое время взирали на поезд — и вдруг побежали, словно стая собак. Их скульптурные тонкие ноги с легкостью несли тяжелые тела…
Я обернулся, желая и малышке Лизи показать бегущее стадо черных быков. Но соседнее кресло пустовало — Лизи обидело мое невнимание. Вскоре стадо поотстало, и вновь взор охватил ровную гладь степи с идущими точно на ходулях линиями электропередач. От этого ландшафта веяло знакомым раздольем пространств, раскинувшихся за много тысяч километров от этих мест… И вновь я задался вопросом: почему так происходит, почему люди стремятся переехать сюда и вообще «на Запад»? Почему люди не эмигрируют отсюда «на Восток»? Ведь множество людей живут «на Западе» в нелегких условиях: что в Америке, что в Западной Европе, что в Израиле. И тем не менее люди рвутся туда, люди самых разных национальностей, рас и вероисповеданий. А ведь работа «на Западе» — если она есть — нередко бывает тяжелой, на разрыв.
От моего дома в Джерси-Сити лучами расходятся улицы, заселенные арабами, индусами, корейцами, филиппинцами… Так получилось. Вселилась семья, рядом другая, единокровная… Когда их становилось много, «единоверцы», разбросанные по округе, переселялись ближе к своим, так и создавался компактный социум людей, близких по исконным корням. В то же время — никакой вражды, никакой неприязни улицы к улице не замечалось. Каждый занимался своим делом: трудным, но, видимо, благодарным. В дни праздников нарядные взрослые, нарядные дети идут в церковь, в молельные дома. В ресторанах с национальной кухней полно посетителей, приходят семьями… Почему же господь подвергает народы, живущие «на Востоке», испытаниям, и когда эти испытания закончатся?! Почему коммунистические идеи, такие гуманные в теории, становятся на практике бичом для народов?!
В России всегда было нелегко жить, но почему меня, человека, повидавшего свет, так тянет вернуться домой, в Петербург, к до боли прекрасным ландшафтам великого города? Или дышать стихией родной речи для меня так же необходимо, как дышать воздухом?! Очевидно, политические пристрастия в моем сознании менее значимы, чем пристрастия духовные, порожденные привязанностью к приметам, окружавшим меня с рождения. Нужен серьезный слом, чтобы пренебречь подобным наследием. И все-таки я не убежден, что никогда не вкушу эмигрантскую долю. Да, мне не пришлось пока при свете ночного фонарика, скрываясь, копошиться в мусорном бачке. Однако чувство унизительности жизни при виде кувыркания марионеток, которые в итоге своего хитроумия, наглости и круговой поруки, из года в год, не стыдясь, остаются у власти, чувство униженности от существования под приглядом этих людей становится все более тягостным. И задаешься вопросом: «Доколе?!»
Вызывает оторопь позиция многих моих соотечественников, которые считают, что их жизнь и есть то, что принято понимать под словом «жизнь», что другой не бывает, что «другая» — это придумки всяких вражин и контры. Что надо бороться не за то, чтобы изменить свою жизнь, а за то, чтобы уничтожить «вражину и контру»… хоть при этом и приходится копаться ночью в мусорном бачке. Вот что необъяснимо!
Может, это результат страха, который столетиями вбивался в головы моих соотечественников, создавая особую породу верноподданных людей, объединенных превратно истолкованным понятием «патриотизм», словом-кнутом?.. Из той же самой Америки, при ее чудовищном бюрократическом государственном аппарате, жесткой и жестокой полицейской системе, коррупции и чванстве, при столь же нагло используемом вместо кнута понятием «патриотизм», люди никуда не убегают. Почему?! Потому, что со всех сторон океан — бежать больше некуда?! Или потому, как мне однажды объяснил один американец, что «Америка, сэр, такая большая, что у каждого — своя Америка». Но Россия-то больше, куда больше! Очевидно, тут и зарыта собака. Да, Россия большая, но у каждого из живущих в России — все та же общая Россия! Надо признать, что неплохо потрудились идеологи на протяжении российской истории…
Я выбрался из кресла и направился в туалет: не мешало бы освежиться. Калифорния есть Калифорния, надо бы напомнить об этом проводнику — пусть включит кондиционер… Закрыв за собой дверь, я посмотрел в зеркало и хмыкнул. На его серебряной глади была начертана помадой свастика, которая, в свою очередь, была перечеркнута фиолетовым фломастером, а ниже, тем же фломастером, борец с фашизмом приписал: «Фак ю!», что являлось весьма популярным ругательством… Вот он — плюрализм! Воистину, Америка такая большая, что у каждого — своя Америка…
«Па-пу-ля»
Вокзал городка Салинос походил на небольшую забегаловку — ничего особенного. Впрочем, я взглянул на вокзал мельком, потому что уже отыскал взглядом свою дочь Иришу. Чертовски хороша… На семейном конкурсе красоты она занимает первое место, второе — жена Лена, третье — собачка Фленька, четвертое — я. Кроме внешних данных, учитывались такие качества, как доброта, отзывчивость, находчивость, способность постоять за себя и умение приготовить что-нибудь вкусненькое. Да, еще умение рассказывать анекдоты. Участие в конкурсе по двум последним параметрам песик Фленька не принимал, очки ему засчитывались исключительно из-за его внешности: черный носик, рыжие гляделки, обрамленные ресничками, и миниатюрные ушки — все это завернуто в пышный рыжий комок с хвостиком, на слабеньких лапках…
— Ну?! — проговорила Ириша с грубоватой нежностью, после первых объятий и поцелуев. — Рассказывай. По порядку. Как доехал, как мама? Есть ли новые анекдоты?
Я плюхнулся на кожаное сиденье роскошного БМВ последней модели, глянцевой черной ладьи, насквозь компьютеризированной, с цветной «самолетной» панелью…
— И ты во всем этом разбираешься? — поинтересовался я.
