Марьина роща - Евгений Толкачев

Но Санькин сбор прошел неважно. Как потревоженный улей гудели посетители — больной вопрос затронули: удержатся хозяйчики в правлении артели или удастся работникам посадить своих, честных людей?

Музыканты собрались уходить, когда к ним подскочил половой:

— Хозяин приказали с вас денег не брать, просили приходить завсегда, как надумаете, и кушать у нас бесплатно.

— И ходили, — смеется заслуженная артистка Александра Николаевна. — Лучшие сборы у нас бывали в Марьиной роще. Начала с таких песен, как «Златые горы», а потом и Гурилева и Чайковского пела. Трудно было в те годы нам, ученикам консерватории… Какой-то неловкий был этот заработок. А потом решили так: не следует потакать уличным вкусам, петь мещанскую дрянь. А если петь, то знакомить людей с настоящими народными песнями и с классической музыкой — это даже хорошо, вроде пропаганды искусства получается. Конечно, мы искали оправдания своему заработку и немного стеснялись его. А потом поняли, что нет тут ничего зазорного!

Двадцать третьего февраля 1927 года, в девятую годовщину Красной Армии, состоялось решение правительства об организации Центрального дома Красной Армии. Моссовет передал военному ведомству большое здание бывшего Екатерининского института. К этому времени Дом коммунистического просвещения был в бесчисленный раз реорганизован и переведен в другое помещение, а школа-семилетка № 105 занимала лишь небольшую часть обширных комнат приходящего в упадок здания.

Приспособление здания и частичную перестройку его узлов производили архитекторы Н. М. Никифоров и С. А. Торопов. Им помогал молодой художник Н. И. Москалев, только что окончивший Вхутемас. Впоследствии он стал главным блюстителем культурных традиций архитектуры Дома, здравствует поныне и ведает художественной мастерской ЦДСА.

Объем работ был немалый. Здание поизносилось. Солидной кладки стены, простоявшие свыше ста лет, требовали поддержки. Следовало переделать узкую, неудобную железную лестницу, построить на ее месте широкую мраморную, переоборудовать домовую церковь в концертный зал, заменить центральным отоплением десятки устаревших голландских печей. Это были лишь основные работы. Кроме того, множество второстепенных, вроде сноса тамбуров, подгонки художественного оформления под общий стиль здания, приведение в порядок парка, фонтанов.

Все эти работы были выполнены с необычной для тех лет быстротой. Ровно через год, в десятую годовщину Красной Армии, был открыт ЦДКА имени М. В. Фрунзе.

В 1937 году против него на пустыре был построен Центральный театр Красной Армии. Это оригинальное здание в форме звезды — единственное в своем роде — было в то время самым крупным театральным зданием в Советском Союзе.

Началось наступление на нэпманов.

Худеет, хиреет трактирный промысел, только на окраинах Москвы еще держится. Можно ли представить себе Марьину рощу двадцатых годов без трактиров и чайных? Здесь бывают чаще всего по привычке. Рабочему есть где бывать: клубы, красные уголки повсюду. Но сильна привычка, идут в трактир. Здесь встречи не только с единомышленниками, — в этом своя прелесть, — здесь много пикировки, перебранки. Жизнь-то познается не только из степенной, цитатами заваленной речи клубного докладчика, а и из прямой стычки с врагами. Еще много врагов, только некоторые маски надели. Особенность времени: нет ни в чем единодушия, поделилась Марьина роща на два лагеря. И разговоры в трактирах разные:

— Проводили наших-то?

— Торжественно. На вокзале митинг был, музыка.

— В добрый час! Только все-таки опасное дело. Помню, как мы в гражданскую войну продотрядом ходили… Знаешь, сколько раз отбиваться приходилось?.. А кое-кто остался на месте…

— Ну, сравнил! То в гражданскую, а то теперь. Тогда рабочий к мужику с оружием шел; коли на уговоры богатей не поддастся, так и отобрать недолго. А теперь на коллективизацию сколько тысяч людей партия посылает! Это совсем другое дело.

— Другое, конечно, а опять же опасно. Читал, как действуют кулаки?

— Опасно, брат, даже на печке лежать — вдруг обвалится… Нужно!

— Я понимаю, что нужно.

— Потому и посылают лучших, отборных.

— Конечно, люди партейные…

…— Видать, Федорыч, последние времена приходят, надо дела кончать.

— Чего ж так?

— Разве сам не чуешь? Налоги душат! На прожитье не заработать.

— Да… оно, конечно, трудновато…

— Я вот на тебя удивляюсь: все стонут, а Федорыч наш помалкивает. Или слово знаешь? Научи, будь благодетелем!

— Ну, какое там слово! Так мало-мало разбираемся, что к чему и того… туда-сюда… нос по ветру…

— Оно, конечно… тебе на рынке совсем иное дело, чем у меня в мастерской… Таким-то хитростям и мы обучены: патент на жену, сам вроде приказчик; на будущий год-еще на кого. Знаем, знаем…

— А знаешь, так чего хнычешь?

— Я и говорю: у меня в мастерской того и быть не может. А почему? Тебе ладно, свидетелей вроде нет, а у меня каждый мастерок, каждый подмастерье — свидетель и враг. Мало того, что работает шаляй-валяй, а еще в глаза скалится, за буржуя тебя считает.

— Иди в кооперацию. Дорожка прямая.

— Прямая, это верно, только больно много по ней пошло, истоптали ту дорожку…

…— А я, братцы, того Чароновского близко знаю, вместе в гражданку в одной части служили. И вот слушайте, будто сказку вам расскажу. Как кончились фронты, направили моего дружка по его желанию учиться на летчика, потому что это дело нам с ним не чужое было…

— А ты что ж?

— Я сплоховал… То есть, как сказать, вроде устал воевать. Тут одна девушка встретилась. Женился… Да не обо мне речь. Вот пришел в воздушную академию простой парень Чароновский. Конечно, тяжко ему приходилось, ох тяжко! А он не сдавался, все одолевал. Ну, ясно, и труд и способности богатые. Кроме учебы, стал он заниматься сверх того одной работой: обдумывал новый самолет. Советовался с людьми, не один дошел. Построил он однокрылый самолет без хвоста, никогда невиданный. Летала та модель лихо, как птица…

— Да-а, растут у нас люди, быстро растут…

…— Все ясно, кум, и думать больше нечего.

— А что?

— Аминь. Сматывай удочки! Верные приметы.

— Не мучь, кум, скажи.

— Только молчок, ладно?

— Да чтоб мне…

— Верю, верю. Слушай. Первое дело, Шубин трактир продал и уехал.

— Ну-у?

— Вот и ну. Для умного и одного такого знамения достаточно. А вот второе: Порошков завод свой государственному учреждению за шестьдесят тысяч продал.

— Быть не может!

— Точно знаю.

— Так я его еще вчера встретил.

— Ничего не составляет. Он на заводе остался работать, а завод-то больше не его, сам он на нем вроде служащий. Ловко?

— Ловко, да не больно. Отберут у него деньги.

— У Ивана-то Иваныча? Нипочем!.. Я к чему это говорю? Раз Шубин да Порошков от своего отказываются, стало быть, дело к концу.

— Что же делать-то?

— Думать.

— И так от дум голова разламывается.

— Набей обручи, чтобы не лопнула.

— Все шутишь?

— Сквозь слезы, кум.

При постепенном сужении операций частника Марьинорощинское кожевенное кооперативное товарищество — Марококот — оставалось единственным солидным и надежным прибежищем в своей области для крепенького хозяйчика. Все было проделано ловко и тонко: были члены правления из рядовых рабочих, была рабочая масса, перед которой отчитывалось правление. Но фактически управляло не правление в целом, а три бывших хозяйчика: Гуров, Илюхин и Смиренский. Так называемое правление не знало и десятой доли того, что делали фактические руководители, а тех, без кого нельзя было провести ту или иную операцию привлекали испытанными методами: подкупом или запугиванием. Общему собранию многое вообще не докладывалось, а в мудреных бухгалтерских словечках и туманных выводах не могли разобраться члены артели. Большинство и не пыталось этого делать. Чувствовали обман, но одни не хотели рисковать своим спокойствием, другие разводили руками:

— Мы неученые, разве мы понимаем?

Однако нашлись среди рядовых членов артели честные и энергичные люди, положившие немало сил на разоблачение замаскировавшихся хищников.

— Это только теперь, издалека, — рассказывает Иван Егорович, — кажется простым делом: разоблачили жуликов, разрушили все их замыслы. А тогда это было совсем не просто. Два рядовых работника — Александр Никитич и Иван Григорьевич не стерпели того, что творилось в артели, и решили вывести правление на чистую воду. Кое-что они знали, кое о чем догадывались, но доказательств у них никаких не было. Сгоряча повели они дело неправильно: сообщили о своих подозрениях в Горпромсовет. Сообщили и ждут ответа. Никакого ответа им не дали, а вот бухгалтерия сумела подвести дело так, что стали оба бунтовщика получать меньше, чем раньше.