Марьина роща - Евгений Толкачев

Живут Худяковы не зажиточно, порой, видно, и того и сего не хватает, но мать — главный винт в доме — никогда не унывает, и такие излучения бодрости исходят от нее, что даже всегда усталый отец, по горло заваленный работой в цехе, общественными нагрузками и партийной учебой, держится довольно бодро. И все-то у них просто и ясно, далеко видно и вперед и назад. Вот счастливая семья!

…Индустриализация. Без опыта в мудром деле строительства, без иностранных займов строила Советская страна свою первую пятилетку.

Даже в скромной Марьиной роще модернизировались закопченные цехи бывшего завода Густава Листа и превращались в гордость района — завод «Борец». Рядом поднимались новые, просторные цехи «Станколита». На другом конце района рос удивительный завод «Калибр». На месте порошковской полукустарной мастерской разрастался МУЗ — Московский утильзавод. На голом пустыре Полковой улицы встал завод редких элементов, позже развернувшийся в комбинат твердых сплавов.

На больших и малых стройках, как на войне, при нэпе, так и в период первых пятилеток, шла великая проверка людей. Опускали руки слабые духом перед невиданной стройкой и трудностями задач, выбывали из строя уставшие, но их места без задержки заполняли свежие силы, не наемные, а свои. Подрастали новые поколения и волна за волной кидались в самую гущу борьбы: великая стройка была и великой борьбой, великим преодолением. В героической борьбе, в личной неустроенности, в высоком самоотвержении и непокое начинали свой дальний и славный путь молодые поколения. Из пятилетки в пятилетку шагали советские люди, и этот путь был подобен сражению, растянувшемуся на годы. В этом сражении мужали сильные, закалялись упорные, сворачивали в сторону слабые; великое общее движение захватывало, увлекало за собой, как буйный поток, не только мощные стволы, готовые для любой стройки, но и щепки и мусор… Не каждому довелось быть деятелем своей эпохи.

Юность мечтает о подвигах, зрелость совершает подвиги, старость вспоминает о них. Так было всегда, считалось нормой.

Годы пятилеток все перевернули. Все могли совершать подвиги. Повседневный подвиг перестал быть редкостью и даже не назывался подвигом. Люди делали вручную то, что сейчас не без натуги делает мощный механизм, и делали основательно, надолго. Не хватало материалов, не хватало сил… Только была уверенность в правоте дела.

…К лету 1934 года Гриша Мухин, Сережа Павлов, Коля Худяков и многие их сверстники могли вписать еще одну строку в свою биографию: «Окончил среднюю школу». Это было вторым замечательным событием в их жизни. Первое произошло год назад, когда их, трех учеников школы № 604, принимали в комсомол. Все было бы чудесно, но когда председатель важно предложил: «Расскажи свою биографию», то оказалось, что рассказывать-то нечего: родился тогда-то, в школу поступил тогда-то — и все… Ну что хочешь делай, — не было в жизни событий! То есть события происходили, и события огромные, но без участия юношей.

Поскольку все были в одинаковом положении и даже изобретательный Гриша не мог придумать ничего яркого для пополнения скудной биографии, постольку на этом пункте не задерживались, задали несколько вопросов по текущей политике и признали ребят достойными вступить в ряды ВЛКСМ.

Теперь еще одна строчка прибавилась. Видимо, за ней последуют и новые.

— Так кто куда идет, ребята?

Коля Худяков застенчиво признается:

— Не решил еще. Отец требует, чтобы шел в вуз, а я знаю, как ему тяжело одному всю семью тянуть. Михаил-то ведь призван на военную службу. Надо бы мне работать, отцу помогать…

— А я решил в академию, — важно заявляет Гриша.

— Куда? — удивляются товарищи.

— Непонятно? В а-ка-де-ми-ю! Ясно?

— В Академию наук? — ехидно спрашивает кто-то.

— Нет, зачем? В Академию… генштаба.

— Ха-ха, там тебя только и ждут! Видели будущего красного генерала? — хохочут ребята.

— Будет дурака валять, — решает Сережа. — Куда комсомол направит, туда и пойдем. Я, например, еще ничего не решил.

— Вот и врешь! — торжествует Гриша. — А кто в райкоме насчет путевок в военно-морское секретаря обхаживал? Кто?

— Обхаживал! — возмущается Сережа. — Просто спрашивал…

— А тебе просто ответили: Ерема, Ерема, сиди-ка ты дома…

— Потому что еще разверстки не было…

— Так или иначе, а именно про тебя сказано: «Печально я гляжу на наше поколенье, его грядущее и смутно и темно…»

— Не темнее твоего! — сердится Сережа. — Приду вот сейчас домой, надену фартук и начну котят нянчить…

Гриша покрылся пятнами, остальные хохочут, не понимая скрытого смысла этой сцены.

— А ты злой, — невинным тоном говорит Гриша, встретив Сергея на следующий день в райкоме комсомола.

— Да, знаешь, я, собственно, не хотел, — оправдывается Сережа, — так, сорвалось, разозлил ты меня…

— Это ничего, — отвечает Гриша, — тебе злиться даже полезно, это закаляет. А меня иногда одернуть надо, — самокритично добавляет он. — Ну, как дела с военно-морским?

— Так же, как у тебя с Академией генштаба.

— Ясно. Это значит, не клюет ни тут, ни там. Сказать откровенно, хочется чего-то необыкновенного…

— Романтики?

— Допустим, романтики.

— И обязательно в академию?

— Не обязательно. Можно и на военном корабле.

Посмеялись.

— А на стройку? Мало романтики?

— Нет, почему же… только там романтика где-то глубоко спрятана. А впрочем, о чем мы спорим? Куда нужно, туда и поедем. Разве ты отказался бы ехать по любой путевке комсомола?

— Что за вопрос?!

…К осени определилась судьба сверстников. Сергей Павлов неожиданно получил путевку в летную школу. Григорий Мухин пошел учиться в химический вуз. Коле Худякову повезло. Летом сестра Вера окончила свой институт, осталась при нем, получила аспирантскую стипендию и одновременно поступила лаборантом; ее заработок вполне возместил семье то, что давал Михаил. Тем самым решился вопрос о дальнейшей учебе Коли. И все-таки он уговорил отца позволить ему лето поработать где-нибудь.

Неунывающая Анна Павловна даже всплакнула:

— Вот какие дети пошли! Нет того, чтобы отдохнуть после школы, скорее на работу стремятся!.. Успеешь еще, сын, горб-то наломать, вся жизнь у тебя впереди. Смотри, отец сколько лет работает, а я его каждый год с шумом в отпуск тащу; иначе нельзя, должен человек отдыхать, что ему положено. Отдохни, сынок, лето, побегай. Смотри, какой бледный, заморенный…

Молчит сын, свое на уме держит. Алексей Петрович усмехается.

— Не уговоришь, мать… Одеться хочет, пофорсить, может, какая девица приглянулась…

Коля не выдерживает, прорывается:

— Что вы, папаша?! Да я… Ну, коли так, я вам сознаюсь… Разве я не вижу, как вам трудно, тебе и маме? Всем нам приодеться надо. И не для форсу… Родные вы мои… Все бы сделал для вас!..

Мать заливается бурными слезами, Алексей Петрович бормочет:

— Ну, вот еще… Что придумал… Какой ты…

А у Коли прошел порыв, он опять надолго замолкает и думает что-то свое. Лето он работает подсобным рабочим на утильзаводе № 1. Осенью поступает в химический вуз вместе с Гришей Мухиным. С ними оказался и Саша Леонтьев; Шурка Лаптев срезался на конкурсе и позже вынырнул в другом вузе. Остальные ребята из их выпуска рассеялись кто куда: в МИИТ, в университет, в специальные институты. А путевка в военно-морское училище досталась Ване Кускову, ну, тому, у которого родственник — бывший чемпион по конькам.

«НАША ВСХВ»

Тридцатые годы понемногу меняли внешность Марьиной рощи. Помимо заводов тяжелой промышленности — разросшегося «Борца» и нового «Станколита», ширился комбинат твердых сплавов. От утильзавода отпочковался цех, переведенный за линию, и стал утильзаводом № 2. Чулочной фабрике присвоили имя Ногина. Огромным тиражом печаталась «Рабочая газета» в бывшей литографии Мещерина. С прекращением издания «Рабочей газеты» типографию получило издательство «Правда». Здесь выпускалась газета «Пионерская правда» и профсоюзные «Лесной рабочий» и «Сельскохозяйственный рабочий», позже превратившиеся в крупные ежедневные газеты. До самой постройки комбината «Правда» здесь печатался «Крокодил» и другие журналы. А потом бывшая литография Мещерина стала фабрикой «Детская книга».

Многоэтажные корпуса домов жилищной кооперации отдельными островками возвышались среди мелких домишек. Единственный многоэтажный дом был построен для заводских рабочих в глубине Октябрьской улицы. На Бахметьевской и прилегающих к ней пустырях, ставших позже Вышеславцевыми переулками, разрастался вширь и вдоль Институт инженеров транспорта; его здания занимали теперь не один квартал. Наплыв студентов был так велик, что один институт разделился на три самостоятельных учебных заведения, и каждое из них вмещало вдвое больше слушателей, чем прежний институт. И все же конкурсы на поступление были жесткие, рассчитывать попасть в институт могли только отличники, медалисты.