Сорок пятый - Иван Конев

 В это время на внутреннем кольце нашего окружения, замыкавшем 9-ю армию Буссе, войска Гордова вели бои примерно на прежних рубежах, но при этом уже почувствовали, как на некоторых направлениях гитлеровцы начинают искать слабое место для прорыва. Такое же давление стали испытывать на себе и примыкавшие к войскам Гордова дивизии 28-й армии Лучинского.

 На центральном участке фронта 13-я армия Пухова, частью сил поддерживая танкистов, отражавших атаки армии Венка, двумя корпусами наступала вдоль берега Эльбы на запад. К концу дня войска Пухова, продвинувшись на десять километров, вышли на окраины Виттенберга. Пухов доложил мне об этом по телефону и в несколько более торжественном тоне, чем обычно, сказал что-то о красоте города Виттенберга и о замечательном Виттенбергском монастыре.

 Признаюсь, я был так занят круговоротом фронтовых дел, что не сразу вспомнил, чем знаменит Виттенберг. До моего сознания это дошло с некоторым запозданием, когда Николай Павлович Пухов, объясняя причины своего эмоционального тона, напомнил: в Виттенберге, куда ворвались его части, похоронен Мартин Лютер.

 На Эльбе, на восьмидесятикилометровом фронте, остался только один 34-й гвардейский стрелковый корпус генерала Бакланова, а части 5-й гвардейской армии Жадова уже приступили к действиям против гёрлицкой группировки.

 Кавалерийский корпус Баранова вышел на Эльбу и форсировал её, обойдя с северо-запада город Мейссен.

 Наша авиация сделала за день две тысячи самолётовылетов. В воздухе было замечено двести десять вражеских самолётов, из них двенадцать сбито.

 Из важных событий этого дня стоит отметить крупное перебазирование советской авиации. До сих пор она стояла восточнее Нейсе. Чтобы оперативнее поддерживать действия войск, она передислоцировалась теперь на запад. Перебазировались главным образом истребители и штурмовики. Бомбардировщики оставались ещё на прежних местах; со своим большим радиусом действия они могли работать и со старых аэродромов.

 К вечеру в штаб фронта поступили сведения о том, что гёрлицкая группировка противника в основном остановлена.

 В двенадцать часов ночи позвонил командарм 6 Глуздовский и, как обычно, стал нажимать на меня, добиваясь разрешения вести более активные действия против Бреслау. И я ему опять отказал.

 По численности его армия была меньше, чем окружённая в Бреслау вражеская группировка, но Глуздовский имел значительное превосходство в артиллерии, и в его распоряжении находилось некоторое количество танков для маневров в случае попыток немцев прорваться из окружения. Действия армии не сводились только к патрульной службе; она постоянно тревожила противника, била по нему артогнем, вообще делала его жизнь в окружении трудной.

 Но конец войны был уже не за горами, и я считал, что предпринимать штурм Бреслау нет никакой необходимости. Раз нам не удалось с ходу, в первые дни, взять этот город-крепость, дальнейшие постоянные атаки были уже излишни. Надо было держать город под прицелом и время от времени напоминать немцам ультиматумами, что положение их безнадежно и выхода у них нет.

 Бреслау к этому времени мало беспокоил меня. Гораздо большую тревогу вызывала окружённая юго-восточнее Берлина 9-я армия Буссе. Сейчас, когда все пространство между ней и Берлином заполнили наши войска и попытки её прорыва на Берлин были уже немыслимы, у меня все тверже складывалось убеждение, что, судя по всем данным, она будет искать себе выхода на юго-запад, через наш 1-й Украинский фронт. И мы должны были оказаться подготовленными к этому.

 Если брать весь этот интересный, утомительный день в целом, то главное в нем — это начало боёв непосредственно за Берлин. В этот день, условно говоря, закончился первый этап Берлинского сражения — прорыв его обороны и окружение берлинской группировки двойным кольцом наших войск. Начинался последний, завершающий этап битвы, связанный с овладением Берлином и полным и окончательным поражением гитлеровской Германии.

 В ходе операции войск 1-го Украинского фронта это был день, переломный на всех направлениях. Утомительный и хороший день. Такой, за успех которого, закончив наконец все дела и глядя на ночь, не грех бы и выпить чарку. Однако ни на что постороннее, даже на чарку перед сном, времени не оставалось. Да и мое тогдашнее состояние здоровья этого не позволяло.

 Прежде чем перейти к событиям, развернувшимся на следующий день, 25 апреля, хочу немножко отвлечься в прошлое. Вспоминая генерала Рязанова, начавшего свой путь политработником, потом ставшего летчиком и крупным авиационным командиром, я сказал, что это путь своеобразный, хотя в нашей армии и не столь уж редкий. Говоря так, я в какой-то мере имел в виду и себя. Начав военную службу ещё в царской армии солдатом-артиллеристом, я, прежде чем пройти свой путь от командира полка до командующего фронтом, был в годы гражданской войны комиссаром бригады, затем комиссаром 2-й Верхне-Удинской дивизии в Забайкалье, а впоследствии комиссаром 17-го Приморского корпуса на Дальнем Востоке. Так что и у меня несколько лет были целиком отданы комиссарской работе.

 Но сейчас я заговорил об этом для того, чтобы вспомнить об одном интересном и даже замечательном человеке, с которым меня свела в те годы судьба по дороге на X съезд партии. Я имею в виду комиссара одной из дальневосточных партизанских бригад Александра Булыгу, который впоследствии стал известен всей стране как писатель Александр Александрович Фадеев.

 Тогда мы оба, и он, и я, были избраны от армейских партийных организаций Дальнего Востока на X съезд партии и в течение почти целого месяца ехали вместе от Читы до Москвы в одном купе, ели из одного котелка. Оба мы были молоды: мне шёл двадцать четвертый, ему — двадцатый; симпатизировали друг другу, испытывали взаимное доверие. Он нравился мне своим открытым, прямым характером, дружеской простотой, располагавшей к близким и простым товарищеским отношениям. Эта дружба, завязавшаяся во время долгого пути через Сибирь, окрепла на самом съезде.

 После сообщения Ленина о тяжёлом положении в Кронштадте и призыва направить часть делегатов съезда для усиления наших частей, приступающих к ликвидации кронштадтского мятежа, и Фадеев и я, не сговариваясь, подали записки в президиум о том, что готовы добровольно ехать в Кронштадт.

 Уже не помню сейчас, поехал ли ещё кто-нибудь из нашей дальневосточной делегации, во всяком случае, под Кронштадтом я встречался только с Фадеевым.

 Во время съезда мы жили вместе в Третьем Доме Советов. Наши конки стояли рядом. Записавшись, мы поехали в Петроград в одном поезде. Между прочим, это был поезд Михаила Васильевича Фрунзе.