Три лица Януса - Станислав Гагарин

И в этот напряженный момент — взрыв элеватора с запасами продовольствия.

А по дорогам Восточной Пруссии с боями спешит к устью реки Прегель, где раскинулась столица провинции, идет сюда, преодолевая все препятствия, русский солдат… Как и два века назад, грохочут его сапоги по аккуратным, обсаженным липами дорогам Восточной Пруссии. Неутомимый и непобедимый солдат России снова пришел на эту землю, чтоб повторить забывчивым немцам урок истории.

Глава четвертая

Кровь на асфальте

Хорст и Гетцель. — Штаб в Нойхойзер. — Бегство Коха в Пиллау. — Египетские сигареты. — Размышления Януса. — Встреча с Гельмутом. — Новое звание СС. — Расстрел прокурора. — Гигантские «ножи» Красной Армии. — Танки Баденхуба.

— Вот что, дорогой Гетцель, — сказал Вильгельм Хорст, — пора уходить в подполье.

— Вы считаете, что это серьезно, оберштурмбанфюрер?

— Вы чудак, Гетцель. Ведь русские у стен Кенигсберга! И если бы не самоотверженность и героизм солдат фюрера да не чрезвычайные меры, которые мы срочно предприняли, то вполне вероятно, что сейчас в этом кабинете сидел бы не руководитель восточнопрусского «вервольфа» оберштурмбанфюрер Гетцель, а какой-нибудь полковник советской контрразведки, или, как они ее называют, «Смерш» — «Смерть шпионам». Веселое название, не правда ли, Гетцель?

— Мне не до шуток, Хорст. Вы знаете, что к переходу на нелегальное положение у нас все готово. Тайники с оружием и припасами разбросаны по всей территории провинции, люди проинструктированы и ждут только сигнала.

— Считайте, что этот сигнал уже получен. Я уполномочен сообщить вам приказ обергруппенфюрера.

— Какого? — спросил Гетцель. — Моего или вашего шефа?

— Обергруппенфюрер СС Ганс Прютцман, руководитель всех отрядов «вервольф», в Берлине, а обергруппенфюрер Ганс-Иоган Беме находится в одном городе с вами, Гетцель… Я понимаю, что двойное подчинение вам не по сердцу, но дело-то ведь общее, мой дорогой.

— Слушаю вас, Хорст.

— Сейчас в городе паника. Правда, положение на фронте несколько стабилизировалось, и паника идет на убыль. Поэтому под шумок следует поторопиться с передислокацией штаба «вервольф». Здесь, на Ленсштрассе, вам нечего больше делать. Приступайте немедленно к уничтожению всех документов, оставьте только самое необходимое из имущества. Сегодня первое февраля… Значит, через два дня, третьего числа, вы должны будете перебраться в местечко Нойхойзер, что в шести километрах к северу от Пиллау. Если Кенигсберг будет взят русскими, действуйте согласно инструкции, находящейся в пакете под номером один.

— Все понятно, — сказал Гетцель.

— И вот еще. Завтра в 17.00 вас хочет видеть обергруппенфюрер. Да-да, именно тот, что к нам с вами поближе…

— Напутственная речь? — усмехнулся Гетцель.

— Вот именно, — сказал Вильгельм Хорст.

Когда войска 3-го Белорусского фронта прорвали линию Дайме, а правое их крыло разорвало цепь оборонительных сооружений «Гранц — Кенигсберг» и вышло к северным окраинам столицы Восточной Пруссии, паника в городе достигла наивысшего предела. В Кенигсберге перестали выходить газеты, закрылись магазины, хлебозаводы, по улицам черными птицами носились куски горелой бумаги — жгли архивы. Армия, еще ранее переведенная на самоснабжение, превратилась в шайку мародеров. Число дезертиров определялось уже трехзначными цифрами. Дороги были забиты беженцами и отступающими частями.

Одним из первых поддался панике гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох. Его бегство в Пиллау подстегнуло остальных чиновников Кенигсберга. Гитлер прислал Коху категорическую радиограмму с требованием вернуться в Кенигсберг под страхом виселицы. Гиммлер отдал приказ по всему ведомству: расстреливать каждого, кто попытается покинуть город.

На всех дорогах появились заградительные отряды, состоящие из эсэсовцев. Эрих Кох вернулся в Кенигсберг, но теперь он превратился в номинального руководителя. В его отсутствие вся фактическая власть в городе перешла в руки военного командования, службы безопасности и крейсляйтера Эрнста Вагнера.

Партийный вождь Кенигсберга сорокапятилетний Эрнст Вагнер не потерял присутствия духа в период общей паники. Он сумел навести в городе порядок, ежедневно выступал по радио с патриотическими речами, жестоко карал распустившихся подчиненных. Это он разжаловал президента полиции порядка Евгения Дорта в рядовые фолькштурмовцы, это он приказывал расстреливать мародеров на глазах специально приглашенных родных, это он начинал свои речи со слов: «Защита до последнего немца», а заканчивал словами: «Для нас солнце никогда не заходит… Мы никогда не капитулируем!»

— Вернер! Что вы делаете здесь? — спросил Вильгельм Хорст, встретив Шлидена на Штейндамм.

Сам он только что вышел из дома № 176а, где разместился II отдел гестапо. Хорст узнавал у штурмбанфюрера Рюберга, как идет расследование диверсии на элеваторе.

— Возвращаюсь к себе после совещания в штабе, — сказал гауптман.

— Что нового на фронте? — спросил Хорст.

— Можно подумать, что вы об этом знаете меньше меня, — обиженным тоном сказал Вернер.

— Бросьте, старина, нам ли обижаться друг на друга. Да еще в такое время…

— Что ж, у нас есть еще шансы, — сказал фон Шлиден. — Оружия достаточно, боеприпасов тоже. И потом, новое средство фюрера…

— Завидую вашему оптимизму, Вернер. — Хорст пристально посмотрел гауптману в глаза. — Мы так и не пообедали тогда с вами, Вернер, — сказал оберштурмбанфюрер. — Эта трагическая смерть вашего друга… А надо бы нам встретиться… Как вы считаете?

— Я свободен сегодня.

— Да, но я зато занят — уезжаю на два дня.

— В такую минуту покидать город!

— А что делать? Приказ. Будем ловить крыс… Их много сейчас на дорогах, ведущих от Кенигсберга. Не хотите ли сигарету, Вернер? — спросил Хорст.

— Что вы курите, Вилли?

— Египетские, дорогой гауптман, — ответил Хорст, доставая из кармана шинели пачку.

— Вы просто чудодей, Вилли! В такое время — и египетские сигареты! Я даже не спрашиваю, где вы их достаете, наверняка расскажете что-нибудь фантастическое.

— Ладно вам, Вернер! — улыбаясь сказал Хорст. — Закуривайте. И оставьте эту пачку себе. Вы тоже парень не промах. Умеете доставать неплохие вещи.

— Но сигарет таких мне не достать, — сказал, прикуривая от зажигалки, Вернер фон Шлиден.

Рядом затормозил черный автомобиль.

— Алло, Хорст! — послышалось из кабины.

— Оберст фон Динклер, начальник военной контрразведки, — тихо сказал Хорст Вернеру. — Что ему от меня надо? В чем дело, господин оберст? — спросил он, подходя к машине.

— Мне известно, что вы едете за город. Я поеду тоже. Обергруппенфюрер считает, что нам лучше поехать вместе.

Вильгельм Хорст махнул Вернеру рукой и, согнув чуть ли не вдвое свое большое тело, полез в автомобиль начальника абвера.

Вернер медленно шел по Штейндамм, с грустью посматривая на безобразные развалины некогда красивых зданий, обрубленные осколками ветви деревьев и черный от копоти снег, тщетно пытающийся прикрыть истерзанное тело города.

Сложные чувства охватывали Вернера фон Шлидена, когда он видел, как гибнет красивый город, творение рук многих поколений трудолюбивых, умелых людей. Янус знал, что это город врага, и хорошо помнил те кадры немецкой кинохроники, где в пламени и дыму рушились дома Сталинграда и Киева, Севастополя и Минска.

Много лет Сиражутдин Ахмедов-Вилкс не был на родной земле. Увиденное им на экране попросту не укладывалось в его сознании. Очевидно, если бы Янус посмотрел бы на зверства гитлеровцев в России собственными глазами, его сожаление по поводу истерзанного Кенигсберга поубавилось…

Порою среди исковерканных воронками улиц и мрачных сгоревших домов ему вдруг чудились родные горы, синяя Койсу, бегущая в ущелье, и серые каменные сакли аула Телетль, в котором родились и любили друг друга его мать и отец, где родился он сам, дагестанский мальчик с таким красивым и ко многому обязывающим именем… Эти видения не мешали СИРАЖУТДИНУ. А вот ЯНУС боялся, как бы они не завладели его нынешней ипостасью, его искусственным существом, и старался прогнать их прочь. И только иногда, расслабившись для короткого душевного отдыха, Вернер фон Шлиден позволял себе поразмыслить над судьбой, надевшей на него, сына дагестанского народа, мундир офицера гитлеровской армии.

«Кто же я больше? — думал порою с улыбкой Янус. — Дагестанец, латыш или немец?»

Надо сказать, что думать о себе как о немце Сиражутдин имел все основания. Несведущие люди часто считают, что разведчик и после многих лет работы в другой стране остается тем, кем был прежде. Разумеется, основные принципы останутся неизменны. Но годы жизни среди людей иной национальности, необходимость быть таким же, как они, накладывают свой отпечаток. У разведчика вырабатываются привычки, манера поведения, традиционные взгляды, составляющие существо национального характера тех, чья национальность проставлена в паспорте этого человека.