Час героев - Александр Афанасьев

Перековка. Только выдержать...

Первые дни капитан не смотрел. Демонстративно не смотрел, он думал, что его изобьют и заставят смотреть – но майор просто крутил и крутил кассету, и комментировал ее содержание на плохом английском. То же самое было на второй день. На третий...

После кассет были допросы. Нет... даже не допросы, скорее расспросы. Над всем этим потрудился неплохой специалист психологической войны. Трудно не сломаться, когда сначала ты видишь разбомбленный город, расстрелянных из пулеметов, а потом тебя спрашивают – а есть ли дети у тебя, и что бы ты сделал – приди на твою землю чужие.

Потом капитан сломался. Потек.

Он уже НЕ МОГ не смотреть. Не мог не видеть.

Эта война была не американской. Не для американцев. Очередная маленькая и грязная, чисто европейская война, в которой люди даже не совсем понимают, за что и ради чего они проливают свою кровь. Здесь не было ни линии фронта, ни явно выраженных группировок, ни политической платформы, которую не смогли достичь силой слова и теперь пытались достичь силой оружия. Это даже сложно было назвать войной Запада Украины против Востока Украины. Едва ли не половина полицаев и эсэсовцев в восточных землях была уроженцами этих же мест. Мутный, деклассированный, люмпенизированный элемент с закрывшихся шахт и заводов, с разрушенных напрочь колхозов, годами не работающий, гонящий самогон, подворовывающий. Им сказали – можно, – и они пошли грабить и убивать, пошли угнетать собственный народ... да и какой народ у этих опустившихся бродяг, к какому народу они вообще могут принадлежать? И в то же время – с Запада и особенно с Центральной Украины – многие ушли из страны, стали беженцами, а кое-кто – взялся за оружие.

Потом начался второй этап перековки. Его четыре раза вывозили в лагеря беженцев, переодев в русскую форму, его и еще каких-то поляков. Бежать... да достаточно было крикнуть, что это пшеки – и беженцы голыми руками разорвали бы их на части. Беженцы... бараки в чистом поле, там, где раньше были фермерские поля, нищета, убогость, неустроенность – и оружие в руках. И вера. О, сколько было веры в этих людях, веры в то, что они вернутся на свою землю и станут там жить, как они хотят. Он не понимал их языка – но язык веры не требует слов. Это было страшнее, чем в Афганистане. В Афганистане можно было утешать себя тем, что они – не такие, как мы. А тут...

Потом был бой. В ту ночь он сидел в своей одиночке и не знал, что происходит наверху. То ли их пришли освобождать, то ли их пришли убивать. Потом у его камеры появился человек... это был один из тех, кто брал его в плен, тогда, в Донецке. Человек был перевязан, наспех, неумело и в руках его был автомат. Он посмотрел на пленного, потом повернулся и ушел.

Все было понятно без слов...

Аэропорт Борисполь

– Ракета пошла!

Несколько человек, столпившись у единственного экрана, на основной изображение не выводили – напряженно ждали, отсчитывая секунды.

Полыхнуло белым.

– Промах, – констатировал оператор.

Контр-адмирал Бьюсак стукнул кулаком по стенке контейнера.

– В чем дело?!

– Сэр, этот тип ракеты не предназначен для поражения подвижных воздушных целей. Танк не может двигаться со скоростью сто тридцать миль в час, а вертолет – может. Мы потратили впустую уже три ракеты.

– Пусть группа «Каппа» зачистит воздушное пространство.

– Сэр, подтверждена повышенная активность русских в секторе. «Новембер-Чарли» докладывает об активной работе средств радиолокационного наблюдения, сейчас они выдадут на экран точки работы станций.

– Засекайте изображение! Дайте карту!

Изображение Ростова снова сменилось изображением всего региона.

– Есть.

– Оценка угрозы...

С первого взгляда становилось понятно, что дело – совсем дрянь. Активен как минимум один дивизионный комплекс ПВО. С400 или С300 одной из последних модернизаций. Работали и другие комплексы, мобильные – и не меньше десятка.

– Пусть «Джаммеры»[66] их подавят! Черт, у нас там люди!

Заместитель директора АНБ Джед Горинг понял, что дело пора брать в свои руки. Он уже просчитал, что за все ответит Бьюсак, в конце концов – операция была полностью на нем. А вот ему, для того чтобы не влипнуть в дурнопахнущую историю – следовало бы сейчас показать, что он не имеет никакого отношения к этому провалу, и более того – пытался как мог остановить безумца Бьюсака, бросающего в бой, как в топку, все новые и новые силы.

– Сэр, я рекомендую не посылать туда «Джаммеры», – сказал он громко и четко, понимая, что все пишется.

Контр-адмирал развернулся на каблуках, глаза его метали молнии.

– Что вы сказали, мистер Горинг?

Слово «мистер» он нарочно выделил, показывая тоном пренебрежение к гражданским. Но заместителя директора АНБ так было не пронять.

– Я говорю, сэр, что имеющихся у нас сил, в том числе резервных – явно недостаточно для того, чтобы подавить дивизион современной ПВО и мобильные установки. Не стоит забывать и о том, что неизвестные средства ПВО действуют в самом Ростове, а фактор внезапности утерян, русские уже пришли в себя и поднимают истребители. Мы не располагаем силами достаточными, чтобы устраивать «битву за Англию»[67], сэр. Это не Абботабад, сэр. Конечно, командуете здесь вы, сэр. Но я настаиваю на том, чтобы мое мнение как специалиста было учтено, сэр.

– То есть вы хотите бросить сбитые самолеты на погибель? Сдать экипажи русским? – попытался хоть как-то спасти ситуацию Бьюсак.

– Сэр, то, что произошло – уже произошло, – и дальнейшая эскалация событий ни к чему хорошему не приведет, мы не только не выручим тех, кто остается там – но и понесем новые потери. Сэр, я полагаю, что приказ о посылке туда «Джаммеров» и истребителей следует согласовать с комитетом начальников штабов, сэр.

Контр-адмирал Бьюсак – если бы он мог – он бы убил этого штатского ублюдка. Но он понимал, что все его дальнейшие действия ничего не решат, только ухудшат ситуацию. Ему бы быть генералом на той, другой войне – когда против японцев просто бросали все, что есть, выскребали до донышка и побеждали. Но теперь был двадцать первый век. Не двадцатый.

У победы много отцов. Поражение – всегда сирота.

Квартира Щечко

Наверх поднялись пожарные – но делать тут им было уже нечего. Потерявший при штурме троих «двухсотыми» и одиннадцать человек «трехсотыми» капитан Берестянский, сам участвовавший в штурме, получивший еще одно ранение и контузию, сидел на ступеньках лестничного пролета и жадно курил. Такого страшного штурма он не мог припомнить даже в Чечне.

Уроды... всех бы выстроить у стенки и...

В квартире были пэпээсники, никого другого прислать на помощь не смогли. В городе продолжались перестрелки, остаточные группы террористов, оказывая отчаянное вооруженное сопротивление, прорывались к окраинам города. Недалеко отсюда военные выставляли оцепление у совершившего жесткую посадку в городе американского конвертоплана, самих американцев уже пленили и куда-то увезли. По тревоге подняли части Национальной гвардии, бронетранспортеры и бронемашины занимали позиции в ключевых точках города. У всех, кто был в курсе происходящего в городе, было четкое ощущение того, что начинается большая война.

– Товарищ капитан! – позвали его из квартиры. До этого там раздавалась какая-то возня.

Тяжело поднявшись, капитан затоптал бычок и направился в квартиру...

– Товарищ капитан, мы тут нашли кое-кого.

Пэпээсники нашли живого чеченца – когда ОМОН прорвался в квартиру, он, видимо, поняв, что дело плохо – забился в ванную и спрятался под трупами убитых ими людей. Только сейчас, обыскивая квартиру, пэпээсники нашли его и вытащили на кухню. Сейчас дух лежал на полу, на животе, один из полицейских поставил ему ногу на спину, чтобы не сбежал.

Капитан слишком устал и слишком сильно у него все болело, чтобы чему-то удивляться.

– Шмонали? Он же подорваться может.

– Шмонали. Вон!

На столе, среди всего – лежал срезанный матерчатый пояс с проводами.

– Кишка тонка шахидом-то стать.

Капитан кивнул неизвестно чему – и вышел из комнаты, посмотреть на то, что делается в квартире.

Перевернутая посуда, раздавленные сапогами куски рыбы на полу, разбитые, перевернутые тарелки, окурки, тяжелый запах горелого. Бычки, набитые вручную афганской коноплей...

Здесь духи жрали.

Детская комнатка со сбитой дверью, изгаженная следами от сапог – и мертвая шестилетняя девочка на полу. Раздавленная, обесчещенная, использованная и отброшенная в сторону, как листок бумаги, которым подтерлись в туалете.

Здесь духи развлекались.

Кровь в прихожей... крови столько, что она покрыла чуть ли не половину линолеума, который был застелен в прихожей. Жуткий запах крови и следы, рубчатые отпечатки грязных ботинок в этой жуткой бордовой луже.